Свадьба

– Верна!
– Ох, горька!
– Горько!…
Жених и невеста встали.
– Годи!
Напротив меня над столом воздвиглась женщина внешности замечательной… Росту в ней было под метр восемьдесят; ее грудь и живот – без малейшего признака талии – могли принадлежать по объему белой медведице; руки ее поражали своей толщиной: в запястьях они были с бутылку из-под вина, в плечах – с трехлитровую банку; при всем этом она не была толста – у нее было тугое, плотное, богатое жизненной силой тело; наконец, у нее было огромное, длинное – воистину лошадиное – кирпично-красного цвета лицо: с маленькими глазками, низким лбом (расстояние от гладковолосого темени до линии глаз было раза в два меньше высоты головы – как у маршала Тимошенки), с толстыми коричневыми губами, – лицо энергическое, решительное, одновременно и добродушное, и хитроватое… Одета она была в прямое, как туристский спальный мешок, спектрально многоцветное платье – но настолько приглушенных, блеклых тонов, что издалека оно показалось бы серым. Лет ей было под пятьдесят…
– Годи!…
– Сейчас Капитолина Сергеевна даст, – прошептала Пышка соседке. – Тетя Капа капитан…
– Вы тут, я смотрю, ни целоваться, ни кричать не умеете.
Тембр тети Капиного голоса не обманывал естественных ожиданий: это был звучный бас… Наступила заинтересованная, предвкушающая и вместе несколько даже напряженная тишина. Я так и вовсе почувствовал себя неуютно: Капитолина Сергеевна возвышалась прямо передо мной… А вдруг эта слоноподобная женщина выберет для каких-то своих неведомых целей меня?…
Тетя Капа подняла небольшой – стапятидесятиграммовый – граненый стакан (движение руки ее казалось неодолимым, как поворот стрелы подъемного крана) и неспешно повернулась всем туловищем в краснолицую сторону.
– Ну-ка, Анатолий, налей.
Анатолий суетливо (хотя и несколько неуклюже: видимо, сознание его потихоньку начинало отстраняться от тела) вскочил – и, даже на взглянув на свою грозную, закаменевшую губами супругу, поднял бутылку…
Набулькав половину стакана, он истончил до диаметра спички струю и неуверенно посмотрел на Капитолину Сергеевну.
– Лей, лей, – добродушным басом сказала та. – Боишься, что тебе не останется?
Краснолицые одобрительно загудели. Непьющая Лика смотрела на стакан тети Капы со страхом.
– И м-мы… нальем, – возродился носатый. Анатолий поднялся до ободка.
– С верхом лей, с верхом!
Уровень водки в стакане выгнулся ртутно поблескивающим мениском.
– Молодец! Спасибо.
Анатолий, не ставя бутылку и отгородившись спиной от жены, плеснул четвертушку себе.
– А теперь слушайте все сюда, – пророкотала Капитолина Сергеевна. – Марина и, значит, Алеша! Перво-наперво – проздравляю! (В моей памяти неожиданно всплыло: шапки долой, коли я говорю…) Живите дружно, работайте честно, воли лишней друг другу не давайте: не к добру это. Марина – помни: у плохой бабы муж на печи лежит, а хорошая сгонит. Леша, смотри: на чужих жен не заглядывайся, а уж за своей пригляди…
– Ха-ха-ха!… Эт верно!
– Муж в дверь, а жена в Тверь!
– Ох-хо-хо…
– Ти-ха! Ну, а теперича так… Сейчас кликну – горько. И вот сколько я буду этот стакан водки пить, столько вы будете целоваться. Ясно? – Капитолина Сергеевна расправила плечи, до краев заполняя воздухом двухведерную грудь, – и заревела, наливаясь кровью, на выдохе:
– Го-о-орь-ка-а-а!!!
– …о-о-о-о!… – подревел стол. Невеста и Тузов припали друг к другу.
– Раз! Два! Три! Четыре! Пять!…
Капитолина Сергеевна пила. Стакан опорожнялся со скоростью капельницы – страшно было смотреть…
– Гриня! Гриня!…
– Бу-у… бу!…
– Хрену, хрену ему!
– Гриня, не смотри!!
– …Одиннадцать! Двенадцать! Тринадцать! Четырнадцать!…
– Ну, молодец баба!
– Я помню, как-то Ленька Быков на спор…
– …муж-то у нее есть?
– Да ты чо, какой мужик ее выдержит.
– Разве что Алексеев…
– …Двадцать! Двадцать один! Двадцать два!…
– Не отрываться, не отрываться!
– Задохнутся, однако…
– Ничо, в носу дырки есть.
– Дусь, а Дусь! Капка-то – а?
– Ох, бойка… Вся в деда свово, Парфена. Тот и помер-то у Лукерьиной внучки на свадьбе.
– …Тридцать восемь! Тридцать девять! Сорок! Сорок один!…
Водки у тети Капы осталось на палец… Вдруг я увидел мать Тузова: наклонив голову, она со страданием смотрела на молодых. Отец сидел неподвижный, бледный – как мраморный истукан. Мать невесты громко считала; ее муж, видимо опьяневший, взмахивал в такт хоровому слогу огромным жилистым кулаком…
– Она ить и ведро выпить может.
– Ведро не ведро, а…
– Зверь баба!
– …Шестьдесят!!!
Тетя Капа броском оторвала стакан от уложенных мясистым сердечищем губ – и перевернула его вверх дном: сорвалась одинокая капля…
– Ур-р-ра-а!…
Гости, повскакав, бешено закричали и забили в ладоши. Невеста мужицким жестом вытерла губы – помады на них не осталось – и схватила бокал. Тузов – растрепанный, возбужденный, как-то нервически радостный – налил водки ей и себе. Невеста вскочила чертом…
– Еще раз за гостей! З-за вас, дорогие гости!!
Краснолицые, сшибая стаканы, рванулись к бутылкам… Славик тоже разлил; он был уже несколько навеселе – как впрочем и я, – и вообще ему было весело: я знал, что Славик, по своей непосредственной и несамолюбивой природе, любит просто смотреть на жизнь – даже если и не может принять в ней деятельного участия. Лика – помоему, единственно трезвая среди четырех десятков гостей (не считая, конечно, родителей Тузова; а так даже старухи, хотя и воробьиными порциями, но с видимым удовольствием пили) – ничуть не скучала: во-первых, на мой взгляд, было вовсе не скучно, а во-вторых – и это было, конечно, главное, – рядом с нею был Славик… Мы с Зоей сидели, тесно касаясь друг друга бедрами; холод непонятного отчуждения, казалось, прошел; я часто взглядывал на нее – и тогда ее большеглазое, обжигающее памятью поцелуев изумительное лицо освещалось чудной улыбкой; весь мир вокруг меня умирал, потому что был лишним: кроме Зои, мне ничего не было нужно из целого мира… Холод прошел – и все равно, когда я случайно наталкивался взглядом на Лику и Славика, мне становилось больно: это была не зависть, потому что я искренне любил и Лику, и Славика, – а именно никого не отчуждающая, замкнувшаяся в сердце печальная боль: так страдает увечный, когда вид здорового близкого ему человека напоминает ему о его увечье…
– …искры нет! Я ему говорю…
– Анатолий, поставь бутылку на место.
– Ди-и-им, ну когда танцы будут?…
– …жену убил, а потом себя…
– Любка, у тебя какой размер?
– Мы – люди военные! Скажут нам делать колеса квадратными – будем делать… И ездить!
– …она в партком: помогите, муж с б… связался!
А ей говорят…
– «Динамо» продует. Помажем?
– На пленуме ЦК выходит Брежнев на трибуну и видит: в зале – одни евреи…
– …оно тебя полнит.
– Синее – полнит?!
– …псих какой-то. У него два сына от одной жены, и оба Николаи.
– Хуже мента только много ментов…
– …под Дергачами нас разбомбили, а до станции тридцать верст. Воспитательницы и дети постарше пеши пошли, а малых в снегу помирать оставили…
– Молодая картошка по два рубля – эт что?!
– Из Кузовкова начальник цеха, как из меня балерина…
– …у полюбовницы был, а в это время жена пришла. Они подругами были. Он на балкон и на прутьях повис, а те чай затеяли пить. Ну, и сорвалси… Когда помирал, одна мать в больницу ходила.
– …бутылку строили, открыли… а там вода!!!
– С брюхом в шешнадцать лет! Вот до чего дожили…
– Пугачева-то, говорят…
– Кирилл, тормози. Повело уже.
– Жениться б вам надо, Николай Михалыч…
– Было б на ком жениться, Лизавета Петровна.
– Да уж нашли бы себе… какую-нибудь разведенную. Или вдовую.
– На таких жениться, скажу я вам, как старые штаны надевать. Не вошь, так гнида.
– Ф-фу, что вы говорите!…