Я тебя никому не отдам (СИ)

— Аля! — новый крик по ту сторону двери. Новый удар. — Открой! Если ты сейчас же не откроешь её, я снесу эту чёртову дверь, — рычит как дикий зверь, но мне всё равно.
Новый грохот в дверь. Вздрагиваю.
Догадка, пронзившая меня так резко, бьёт в самое сердце, отчего я скручиваюсь ещё сильнее — мама изменяла папе. Шок от этой мысли парализует меня. Значит, и Давид всё знал… Он всё знал, и сегодня…
Нет. Нет. Нет… Этого просто не может быть. Я не верю. Но чёткая мысль бьёт всё сильнее и сильнее в душу — мама изменяла отцу. Давид — всё знал.
Эта правда оглушает, придавливает к полу так, что не встать.
Вокруг меня одна ложь и люди-предатели.
— Аля!
— Убирайся, Давид! Я ненавижу тебя и твоего отца, который разрушил мою семью. И ты всё знал, ты, чёрт тебя побери, всё знал! Так? — но в ответ тишина.
Осторожно опираюсь руками о паркет, кожу рук саднит от ударов, но мне наплевать. Пошатываясь, встаю, поворачиваясь лицом к двери. Смотрю прямо, не мигая.
— Отвечай. Ты всё знал?! — яростный крик вырывается из глубины души, бью ладонью в дверь.
— Аля, — почти шепот по ту сторону, но я слышу. — Я знал, — тихо в ответ.
Я думала, что выдержу, но нет. Это слишком больно. Он всё знал. Что он ещё, чёрт побери, знал? Что? Может, где я работаю, поэтому и припёрся в тот ресторан, чтобы посмотреть на будущую младшую сестру? Чтобы поиздеваться надо мной вместе со своей истеричной девушкой. А как же всё то, что он защитил меня, это просто… А сегодня? Вся эта чертова забота — просто, чтобы… Чтобы что…?
На душе буря, но снаружи лишь тихой капелью по щекам стекают слёзы.
Прислоняюсь лбом к двери, прикрыв глаза. Руки мертвыми плетьми свисают вниз.
— Скажи, — так же тихо. — Ты знал, где я работаю? Поэтому пришёл поглумиться надо мной, и из-за тебя я лишилась работы, мечты?.. — капля по капле слёзы стекают вниз, зажмуриваю глаза. — Из-за твоего отца я потеряла своего.
— Я знал, поэтому пришёл, — подтверждает. — Потому что мне сказали присмотреть за будущей маленькой сестрой, которая ни к чёрту мне не сдалась, — холодный голос пронзает всё тело, замораживая, причиняя боль. А я отшатываюсь от двери, прижимая руки к груди.
  
Глава 7
 
Давид
Чертовка. Новый удар. С глухим стуком кулак упёрся в деревянную дверь соломенного цвета, покрытую лаком. По ту сторону тишина, что напрягает меня больше, чем что-либо сейчас. Не нравится она мне. Знаю, чёрт побери, что сам виноват. Не нужно было говорить ей эти последние слова, после которых она замолчала, и в комнате не слышно ни одного звука, словно там никого нет.
— Аля! — рык вырывается из моего горла, но в ответ тишина.
Эта девочка выводит меня из себя так, как ещё никто до неё, но и с тем внутри тлеет фитиль, грозящий взрывом.
Мне невыносимо было смотреть на малышку там внизу. Я видел, что слова её матери причиняют ей невыносимую боль, её будто резали по живому. От каждого произнесённого слова лицо её передёргивалось, будто от ударов. Видел, как на её миленьком личике проносится ураган эмоций: от боли, которой она пропиталась, до ненависти, что теперь сидит в её душе, как заноза. И я её понимаю.
Понимаю, потому что так же ненавижу, как и она.
С этим сложно справиться, а подняться ещё тяжелее. Но если я взрослый мужчина, то она ранимая маленькая девочка, которая только-только начинает делать свои первые шаги, и подобный удар в спину для неё припасла родная мать, которой нет дела до дочки, которой больно и плохо.
Она там за дверью совсем одна. Ей страшно и больно, отчего мне становится страшно за неё.
В моей душе явственно прорастает безграничная жалость. Этот прекрасный цветок погубили, оборвали у птички её крылья, не дав даже взлететь. Она барахтается, кричит чайкой, срывая свой голос до хрипоты, пытается лететь — но крылья… их нет.
Их беспощадно вырвали, оставив глубокие шрамы, раны, что болят, саднят, и от этого хочется сброситься с высоких скал, чтобы всего этого не чувствовать.
 
Предательство родного человека, а тем более матери, самое ужасное, что может быть у ребёнка. И мне невыносимо видеть и знать, что Але плохо и больно.
До сих пор вижу её глаза, полные боли, отчаяния и слёз, что медленно стекали по её лицу. Как она зажмуривала глаза, прижимала к груди тонкие руки, пытаясь отгородиться ото всех. Это невыносимо. Я очень хорошо понимаю её сейчас.
— Аля, — пытаюсь вновь заговорить, но уже мягче, прислоняясь к двери лбом.
— Я ненавижу тебя, — тихий голосок.
— Взаимно, — срывается с моих губ.
Кулак врезается в дверь так, что, кажется, скоро она сорвётся с петель.
Больше ничего не сказав, поворачиваю в сторону лестницы, направляясь вниз.
В гостиной всё так же спокойно сидят мать Али и мой отец, о чём-то разговаривая. Им нет дела до чувств хрупкой маленькой девочки, особенно меня поражает Ольга, которая не сдвинулась с места, когда её дочь, спотыкаясь, бросилась наутёк в свою спальню. Она лишь тяжело вздохнула и поплелась к дивану, присаживаясь рядом с отцом.
Это я сорвался, понёсся следом, пытаясь докричаться до девчонки, пытаясь поговорить, успокоить, сказать хоть какие-то слова. Сделать хоть что-то, чтобы облегчить ту боль в глазах и пустоту, что поселилась внутри Али.
— Как она? — спрашивает отец, поднимая на меня взгляд.
Я лишь молча прохожу мимо него, усаживаюсь в то самое кресло, где ещё некоторое время назад сидел. Мои руки расслабленно ложатся на подлокотники, но вот только внутри никакого, чёрт возьми, спокойствия.
Что-то внутри не даёт мне спокойно существовать. Какое-то дурное предчувствие.
Поднимаю взгляд вверх на лестницу, желая увидеть эту девчонку. Но там пустота. Волнуюсь. Я, чёрт тебя подери, волнуюсь, что она в таком состоянии одна и может сделать с собой всё, что угодно. Её предали, растоптали. Одна, покинута, брошена. Неизвестно, что у неё в голове.
Опускаю голову. Подношу пальцы к вискам, сжимаю их. От всего этого голова разболелась.
Мать Али о чём-то щебечет с моим отцом, а я не обращаю на них никакого внимания. Мне нет никакого дела до того, что у них. Мне жаль эту девочку, которая осталась совсем одна.
Чёрт, опять эта заноза, прочно же она засела в моих мыслях.
Массирую виски, пытаясь прийти в себя и здраво обо всём подумать. Мне нет никакого дела до этой семьи, а в частности — до Саши. Она мне никто. Только лишь будущая сводная маленькая сестра. Никто.
Но отчего же тогда душа не на месте?…
В кармане неожиданно зазвонил телефон. На дисплее высветилось “Лана”.
Чёрт! Ещё её мне здесь не хватало. И так приходится за этой девчонкой смотреть.
Встав и ничего никому не сказав, решил выйти на веранду, чтобы там поговорить с девушкой и узнать, чего она хочет. На улице был уже вечер. Воздух оказался прохладным. На мне была лишь чёрная футболка, но холода не ощущал. Только прохладное, еле ощутимое дуновение ветерка.
— Да, Лана, — ответил холодно.
— Привет, котик, — поморщился от её ласкового прозвища.
Сколько раз говорил ей не называть меня так. Бесит. Что за женщины?
— Что ты хотела? Мне некогда, — Добровольская вздохнула на том конце провода томно, отчего сразу стало понятно, чего она желает и для чего позвонила.
— Ты приедешь? Я очень соскучилась.
— Нет, — холодное, отстранённое. — Мне некогда, Лана, поговорим потом, — и больше ничего не сказав, бросил трубку.
Поднял голову вверх, прикрыв глаза и сунув руки в карманы брюк. Лёгкий ветерок ударил в лицо. Я отпустил все мысли, хоть и было это нелегко. Они постоянно крутились вокруг маленькой девочки, похожей на испуганного оленёнка.
 
Чёрт!
Кулак полетел в деревянный столб, что держал крышу над верандой. Я злился сам на себя и не мог понять почему. С губ сорвался рык. Резко провёл ладонями по лицу, взъерошил волосы.
Развернулся, вновь направляясь в дом. Ночевать здесь не планировал, но теперь просто не могу взять и уехать, когда увидел, в каком сейчас состоянии Аля. Самое ужасное то, что она не открывает дверь и не хочет со мной разговаривать. А мне казалось, что благодаря сегодняшней встрече там, на кладбище, мы начали доверять друг другу. Может, слишком быстро и слишком рано, но доверять. А сейчас всё это полетело в одно место. И я совершенно не знаю, как наладить теперь с ней контакт.