Именем Ея Величества

— А про царицу что?
— Один и на дыбе кричал — немка она, баба она, пущай бабы ей и присягают. Упрямый чёрт.
— А именитые?
— Они тоже воли желают. Своей воли…
Дивьер запнулся, покривил губы, голос понизил. Донесли ему — старуха Нарышкина держит в секретном ларце бороду. Деда ихнего, вероятно… Показывала Голицыну.
— Вот и бояре, — вздохнул князь. — Помню, государь трудился в токарне. Кость эту, говорит, обтачиваю, а дураков обточить свыше сил моих. Нам, да и внукам нашим точить да тесать.
Иностранцы — те опасались революции, отката к старым порядкам. Правда, уже образумились. А то ведь подводы заказывали, снедь на путешествие, подорожные грамоты…
— Переполох крысиный, — вспылил князь. — Коли до сей поры устоял наш корабль, так и впредь не утопнет. Кормим вот дармоедов…
Хотел помянуть Карла Фридриха  [26], обожаемого будущего зятя царицы. Осёкся. Тот же Дивьер, ябеда, схватит оказию, шепнёт ей. Успокоительно то, что её величество покамест недоступна. Адъютанты доносят — время она провождает с подругами, с дочерьми. Они, приоткрыв дверь, ибо императрица в неглиже, отсылают вельмож с любой нуждой к светлейшему.
Подольше бы этак…
«Его светлость, — свидетельствует дневник, — в двенадцатом часу сел кушать».
Визитёры отъехали, никто не оставлен обедать, светлейший сослался на скорбь — сердце разрывается — и на недомоганье. К тому же некогда компанию водить, пора к царице. Верно, встала страдалица.
Ел один, в той же предспальне. День боролся с тьмой — чёрная ткань заслонила плитки. Тут не птицы — голландские домики, мостики, девки в чепцах, рыбаки. Теперь кажется небылью, сном Голландия, где с топором в руках, на стапель, вслед за царём… Ватагой добровольцев, весело, дружно шли.
Дружно, не то что ныне.
Задумчиво ковыряет Александр Данилович пирог с капустой, разварную говядину — разносолы неуместны в пору всеобщего несчастья. И низшим пример благонравия. От вина воздержался. С фатером пили чересчур — на всепьянейшем соборе  [27], на крестинах и свадьбах, в походе и дома, при спуске корабля, в честь ангела, в честь рожденья, в годовщину удачной битвы…
«В первом часу его светлость поехал к ея величеству в зимний дом».
На Неву смотрел хмуро. Широка река… Снова осознал отъединённость свою на Васильевском острове. Что готовит будущее? Ведь, пожалуй, левый берег царицын притянет всю придворную суету, консилии  [28] государственные и плезиры  [29], происки тайные и явные.
Екатерина рада была бы исчезнуть с людских глаз, отдохнуть от пережитого.
Разве она жаждала власти?
Быть женой любимого мужа, опорой ему и утехой — да! Воспитать детей… Дальше не простирались её мечты. Не думала, что останется вдовой царя, что она — крестьянская дочь — поднимется так высоко. Был выбор — оковы, Сибирь или трон самодержицы. Вершина для смертного.
— Эльза! Значит, хотел Бог… Он управляет людьми. Не всеми, конечно… Тех, которые в нищете, в грязи, он вряд ли замечает — их миллионы. Даже твой отец сомневался… Но правители, военачальники — неужели они безраличны Богу?
Подруга соглашается. Измученная бессонницей так же, как царица, она твердит машинально:
— Он прибежище… Он наша сила…
— Странно, Эльза, Петер казался бессмертным. Сколько пуль пролетело. Под Полтавой пробило шляпу. Я молилась за него, ты помнишь, я ещё не говорила по-русски, а уже научилась молиться.
Статс-дама разбужена среди ночи — снова нескончаемо вызывают минувшее, вопрошают грядущее. Оно непроницаемо. Аудиенции редки. Екатерина почти не выходит из спальни — дворец внушает боязнь: многолюдство, топот, угрожающий гул голосов…
— Дочери забыли меня. Анна сердится. Я знаю, герцог ей не по душе, но что я могу? Нужно, Эльза, нужно… Петер настаивал… А что плохого в этом мальчике? Эльза!
 
Елизавета забегает чаще. Сперва поцелуи, потом ссора. Петер видел её королевой Франции, а как ведёт себя? Как одета? Лиф распущен, грудь наружу. Правда ли, что завела амуры с денщиком? Призналась, распутница…
— Позор, Эльза! Уважала бы хоть память родителя… Услышат в Париже…
Денщики царя бездельничают. Гоняются по коридорам за юбками — Эльза видела, рассказывает. Надо избавиться от дармоедов, набрать свой штат, приличный женщине. А шуты, эти кривляющиеся уроды вовсе невыносимы. Петер уставал от них. Подлинное варварство! Что за приятность находят в них русские? Европейские дворы предпочитают иные развлечения.
Будет больше музыки. В доме Глюка она звучала каждый день. Пастор сочинял гимны, записывал латышские дойны, Марта переводила ему слова. Ноты Глюка здесь, в спальне, на фисгармонии. Эльза не вытерпела.
 
 
О Боже, дай испить скорей
 
Из чаши мудрости твоей!
 
 
Подпевали обе. Стена тонкая, кого-то возмутило. Потом Александр попенял — смущаете православных. Траур ведь… Божественное, но не наше.
— За мной следят, Эльза. Кому можно верить?
— А фюрст Александр? Ему можно.
— Он хитрый. Всё же мы нужны друг другу. Политика, Эльза. Пока нужны…
Для прочих вельмож аудиенции редки. Пардон, её величество нездорова, занята в безутешном горе… Голицын — лицемерный враг, Ягужинский предан как будто, но без меры привержен Бахусу, болтлив, язык без костей.
Советы Александра полезны. Когда во дворец хлынула толпа к гробу царя, Екатерина намеревалась показаться народу в трауре и в слезах. Князь воспротивился — опасно, всякие твари есть, оскорбить могут особу монаршую, а то похуже что учинить. Дивьер подтвердил — рискованно, полиция то и дело вяжет и тащит в застенок негодяев, изрыгающих хулу на императрицу.
Надо похвалить зятя:
— Что горку приспособил, спасибо! Молодец, башка варит!
Дал скорбящим ход прямо с набережной в окно печальной залы, по катальной горке. Нельзя же пускать по парадной лестнице.
Помост еженощно чинят, санная потеха так не расшатает его, как марш множества ног. Стук топоров, молотков доносится в спальню, рвёт тонкую вуаль дремоты, и нападают кошмары — Екатерина сама в гробу, крышку заколачивают. Царица кричит, очнувшись, подбегает верная Лизхен, обнимает, баюкает…
Уже не уснуть…
Утром опять нашествие… Лишь неясный гул оттуда. Царица прислушивается — вдруг среди черни объявится вожак, оборванный дикий пророк. Русские почитают таких. Свирепый бунт, толпа по кирпичику разнесёт дворец.
— Что я им сделала? Они должны понять. Творец взял царя к себе и дал им меня.
Императрица… Всея Великия и Малыя и Белыя Руси… Надо привыкнуть… Суждено править этим народом. Она унимала дрожь в руке, выводя первые подписи. Указ о выдаче жалованья гвардии — задним числом, Александр выдал заранее. Производство Бутурлина в генералы. Теперь предмет, вызывающий несогласия, — подушная подать  [30].
Из века заведено — новое царствование дарует льготы, дабы сердца подданных воспылали признательностью. Война с Швецией, длившаяся двадцать один год, разорила деревню, а затем настигли неурожаи.
Генерал-прокурору Ягужинскому из Орла доносили:
«Крестьяне пришли в совершенную скудость, дня по два и по три не едят, ходят по миру и питаются травою и ореховыми шишками, мешая с мякинами».
 
Рапорт из Углича гласил:
«Не токмо у средних, но у лутчих многих крестьян на семяна ярового хлеба ничего нети, осеменить тяглых своих жеребьев нечем, а у которых как скотинишко, так и хлеб был, и то всё распродали, а деньги роздали во всякие подати, и ныне не токмо засеять землю, но и питаютца многие травою и от того много крестьян помирают гладом».