Властелин Окси-мира
– В семейный архив, – оказал Смолин, возвращая нам два предложения.
Почему-то меня это очень обидело, и едва мы вышли, я изорвал бумаги. До сих пор жалею: интересно было бы посмотреть и вспомнить.
– Посылали? – спросил он, положив руку на последнюю нашу надежду – предложение с перекисью водорода.
Я взглянул на Гену, он чуть наклонил голову. Тогда я достал из внутреннего кармана старый ответ. Смолин взглянул и рассмеялся:
– Забавно! Давно не перечитывали?
Я сказал, что давно. С сорок четвёртого года. Зачем перечитывать, когда мы знали ответ наизусть?
– А подпись? Вот чудаки…
Не выпуская бумагу из рук, он показал мне подпись. Я прочёл: «Начальник отдела С. Смолин».
– Будут резать, – предположил Данил Данилович. – Изобретатели – народ кровожадный. Сам изобретатель, знаю.
Я сказал, что не будем. За давностью времени. Сказал и испугался: вдруг обидятся? Но нет.
– Кстати, сам я этим делом не занимался, – заметил Смолин. – Подписал как начальник отдела.
– Не читая? – поинтересовался Данил Данилович.
– Отчего же, читал. По-моему, убедительно. Авторы во всяком случае не возражали.
В то время авторы и не знали, что изобретатель имеет право возражать. Но сейчас это не имело значения. Мы принесли с собой журнал со статьёй о 80-процентной перекиси. Это было сильнее возражений.
Смолин пробежал глазами статью, отложил в сторону.
– Прикинем. Вес уменьшится раза в два – два с половиной. Габариты – раза в полтора. Можно будет обойтись без компрессоров. Пожалуй, стоящее дело. Теперь по твоей части, Данил Данилович. Глянь, можно сделать приличную конструкцию на перекиси. Без этой… – он поморщился, – кустарщины?
Глебов подумал, взялся за карандаш. Остановился, спросил коротко:
– Институт? Факультет? Курс?
Отложил карандаш в сторону.
– Нечего воспитывать бездельников! Студенты третьего курса механического факультета должны уметь проектировать. Когда нужно будет ругать очередную конструкцию, зовите меня. Договорились? – Он встал.
– Погоди, – остановил Смолин. – Конструкцию мы в конце концов отработаем, дело поправимое. Важно другое – перекись. Откуда её брать?
Мы молчали – это был самый острый вопрос. Пять лет назад все казалось ясным: перекись получают в парикмахерской или в аптеке. Но теперь ответить так можно было лишь в шутку. Чтобы предложенный нами аппарат стал широко применяться в водолазном деле, нужны десятки, даже сотни тонн перекиси. И не 33-процентной пергидроли, которую продают в аптеках, а настоящей, 80 – 90-процентной перекиси.
– Может, для опытов сойдёт пергидроль? – неуверенно спросил я.
– На первый случай, пожалуй, – кивнул Смолин. – Но этими опытами мы никого ни в чём не убедим. Эксперты, а это народ ехидный, сейчас же спросят: «Что, собственно, вы хотите доказать? Что перекись разлагается? Или что при этом выделяется кислород? Ах, какое открытие! Нет, вы нам покажите, что 80-процентную перекись можно хранить, что с ней безопасно работать…» Вот ведь они, черти, что скажут.
– Но разве нельзя достать восьмидесятипроцентную? – Гена показал на журнал.
Смолин быстро взглянул на него, хмыкнул.
– А вам известно, где эту перекись применяют?
Мы честно сказали, что нет. В статье об этом говорилось глухо. Сергей Петрович подумал, махнул рукой.
– Ладно. Особого секрета тут нет. Перекись такой концентрации немцы использовали в военных самолётах, в ракетах типа «Фау», в подводных лодках. К концу войны они постарались уничтожить все материалы. Ясно?
– А у нас в стране?
– Не знаю, – усмехнулся Смолин. Встал, прошёлся по комнате. – Допустим, немного мы достанем. Но ведь дело не в этом. Верьте моему опыту: всё упрётся в перекись. Будет перекись – будет скафандр, нет – значит, нет… А предложение в Комитет мы пошлём. Отчего же не послать? И авторского свидетельства, наверное, добьёмся. Кто знает, что будет лет через десять?
Это уже слова утешения. Он по-прежнему говорит энергично, уверенно. Однако я чувствую: внутренне он погас. Предложение, которое через десять лет, да и то, может быть… Нет, это его не интересует.
Надо что-то возразить.
– Конечно, перекись очень важна, – мямлю я. – Мы много думали…
Он вежливо слушает, безразлично кивает. Данил Данилович снова встал, собирается уходить. Конечно, у него есть дела поважнее наших. Сейчас мы попрощаемся. С изобретательством, с этим Отделом, с людьми. Всё. И вдруг…
– Недавно мы разработали новый способ получения перекиси. Высококонцентрированной.
Смолин вскидывается, как на пружинах. Данил Данилович, наоборот, садится, готовясь слушать. Вижу бешеные глаза Гены. Но уже поздно: эти дикие слова сказал я.
– Предложение с собой? – спрашивает Смолин.
– Нет, оно ещё не совсем… – тяну я, – описано…
– Когда?
– Через три… через пять (Смолин вскидывает брови). Да-да, через три дня.
– Хорошо, жду. – Он перелистывает календарь и красным карандашом отчёркивает дату: 10 октября 1947 года.
Мы прощаемся. Я долго жму твёрдую капитанскую руку. Теперь точно – эта встреча первая и последняя. Больше мы сюда не придём.
Широкое асфальтированное шоссе медленно ползёт вниз. Из нагорной части, где лежит порт, мы спускаемся в город. Идём медленно. Обгоняя нас, навстречу машинам мчатся жёлтые листья…
Я упорно смотрю под ноги. И всё равно вижу лицо Гены. Неприятное лицо.
– Мог хотя бы посоветоваться, – бросает он. Голос у него хрустящий, ломкий, то ли от обиды, то ли от злости.
Что за чепуху он говорит? Когда было советоваться, если всё решали секунды. Да и для меня самого это было неожиданно. Сорвалось с языка, и всё. Уж очень не хотелось мне навсегда прощаться с капитаном, с Данил Даниловичем. Даже с девушками.
Спрашиваю:
– О чём ты говоришь?
– Я говорю о том (почему-то вспоминаю: в грамматике такой ответ называется полным), что ты мог бы предупредить меня…
– Но о чём?
– О том, что ты разработал способ получения…
– Ты ошалел! Ничего я не разработал.
– А как?!
– А так. Нет, и всё.
– Но ведь через три дня…
– Мы просто не придём.
– Подожди, я не понимаю. Значит, у тебя ничего нет? И ты просто сказал… то есть соврал?
– Да, если тебе угодно, соврал.
– Но ведь ты сумасшедший! – с искренним ужасом воскликнул Гена.
– Хорошо, сумасшедший.
Он посмотрел на меня, однако больше ничего не сказал. Всю дорогу шёл, покачивая головой и что-то бормоча про себя. Он разозлился не так сильно, как я ожидал. Похоже, ему было бы обиднее, если бы я действительно изобрёл этот способ и скрыл от него.
– Так не годится, – решительно объявил Гена у самого моего дома.
– Конечно. А что делать?
– Надо завтра же пойти и признаться или…
Об этом даже подумать было страшно! Я мгновенно ухватился за «или».
– Или?..
Гена сказал просто:
– За три дня изобрести новый способ.
… С трудом вспоминаю эти дни, они прошли как в кошмаре. Столик в Публичной библиотеке, сплошь заваленный книгами. Лестница, где мы обменивались идеями (каждый, кто занимался в старом здании бакинской «Публички», знает эту лестницу). Стрелки часов, стремительно бегущие по кругу. Пожалуй, только это и осталось.
Зато всё, что мы узнали о перекиси водорода, запомнилось на всю жизнь. Если разбудить меня ночью, я встану и буду два, три или пять часов говорить о перекиси. Впрочем, она стоит того.
ОТКРЫТИЕ ПРОФЕССОРА ТЕНАРА
В морозный декабрьский день 1818 года профессор Луи Жак Тенар вошёл в аудиторию Парижского университета.
Студенты любили профессора. Он был доступен и прост. И от него всегда можно было ждать неожиданностей. Он уважал учебники и обязательно извинялся, когда их приходилось поправлять. «О да, это правильно, – говорил он. – Но, к моему сожалению, это устарело. О нет, автор тут ни при чём. Он не мог знать. Понимаете ли, только вчера…»
Аудитория понимала. Она понимала, что вчера этот тихий и добрый человек с круглым лицом и умными ироническими глазами перечеркнул одну из глав химии и начал писать другую.