Ложные надежды (СИ)
Он раздумывает. Вижу, как мысленно взвешивает все за и против, еле заметно поджимает губы и хмурится, без сожалений комкает салфетку и отодвигает в сторону с какой-то странной брезгливостью.
Остановившаяся возле нашего столика тень кажется смутно знакомой. Я бросаю мимолётный взгляд на высокую девушку и уже почти отворачиваюсь, прежде чем снова изумлённо уставиться на неё.
— Мир перевернулся? — Глеб отмирает первым и улыбается смущённой Вике, успевшей опуститься на соседний со мной стул.
Она судорожно проводит ладонью по своим волосам, ещё в обед, когда она уезжала по очередному поручению от директора, привлекавшими внимание своим ярко-алым цветом. Я настолько привыкла к именно такой дерзкой Никеевой, что невольно теряюсь и вовсе не знаю, что сказать, глядя на спускающиеся к пояснице блестящие шоколадные локоны.
— Да, я знаю как это неожиданно, сама ещё в лёгком шоке, — отмахивается от нас Вика, натягивает дежурную улыбку и поспешно утыкается носом в меню. Вздрагивает от резкого шума, доносящегося из недр кафе, испуганно зажимается, ёжится от наших испытующих взглядов и выглядит удивительно беззащитной, словно вместе с цветом с неё слетела вся прежняя непробиваемая броня, обнажив хрупкое и уязвимое тело.
Глеб упражняется в остроумии, и после третьей его шутки становится понятно, что цель этого импровизированного марафона юмора — разрядить обстановку, отчего-то сгущающуюся грозовыми тучами в тот же момент, как мы замолкаем. Разговор не клеится, фразы обрываются на середине, суть ускользает юркой ящерицей, вильнувшей зелёным хвостом перед своим побегом.
Я и сама отвечаю невпопад, мысленно возвращаясь к прерванному недавно разговору. И сверлю, сверлю пронзительным взглядом самодовольное лицо Измайлова, предпочитающего моё внимание будто не замечать, и правильно. Потому что постоянно вскипающая внутри меня злость, такая непривычная, нездоровая и неконтролируемая, на самом деле предназначена совсем другому человеку.
Внезапный звонок заставляет его напрячься и выбежать на улицу, а мы с Викой молча наблюдаем сквозь огромное окно, как он нервно расхаживает взад-вперёд, выкуривает две сигареты подряд и раздражённо ковыряет ботинком рыхлый снег, продолжая выслушивать что-то по телефону. И в сердце противно так ёкает от волнения, но я убеждаю себя, что это нормально — переживать, если на работе вдруг проблемы.
А весь этот сраный проект, придуманный Зайцевым, для меня просто работа.
— Извините, но мне нужно срочно уехать, — разводит руками Измайлов, вернувшийся с мороза в наигранно-отличном расположении духа. Наши взгляды встречаются всего на миг, но ему оказывается достаточно и этого: один уголок губ дёргается вверх, оценив степень переживаний, высветившихся на моём лице огромным табло с неоновыми буквами.
Ненавижу себя особенно остро, потому что ещё несколько минут не могу успокоиться и перестать думать о том, что не должно меня касаться. Сегодня у меня выходной, но если бы возник форс-мажор, то Рома бы уже сообщил, а на любые возможные личные проблемы Кирилла мне вообще плевать.
На попытки покушения, разборки и всё остальное дерьмо, про которое невзначай упомянул Глеб. Осталось только найти нормальное объяснение тому, почему тогда мой пульс отбивает полторы сотни ударов в минуту.
— Маш, как там у тебя с Ромой?
— Всё нормально. Терпимо. Он милый.
Делаю несколько глубоких вдохов и наконец прихожу в себя, поздно соображая, какую умопомрачительно хреновую формулировку дала своим бутафорским отношениям. Никеева тоже это понимает и хмыкает, очень усердно изображая размешивание ложкой сахара, который она никогда не добавляет в чай.
— Слушай, вы с Глебом сегодня очень странные. Ты хоть сама замечала, что с тех самых пор, как ты с Ромой начала встречаться, ваше общение почти свелось к нулю? И у него каждый раз находится какой-нибудь предлог, чтобы поскорее сбежать. Скажешь, что это никак не связано с тобой?
Мне хочется зажмуриться и выбежать на улицу, чтобы позволить морозному воздуху нагло потрепать меня за щёки, как дальнему назойливому родственнику. Конечно, все эти странности связаны со мной: теперь мы с Глебом видимся по три-четыре раза в неделю и возможностей поговорить у нас стало больше, чем нейтральных тем для разговора. И пусть со мной и Ромкой он всегда держится наравне, шутит и ведёт себя совсем не как начальник, у меня всё равно больше не получается общаться с ним так, словно мы хорошие приятели. Отныне для меня он — часть работы, а заодно и троянский конь, исподтишка засланный Кириллом.
— Ему не понравилось высказанное мной мнение касаемо его личной жизни. Ты же знаешь, как со мной это бывает: ляпнула правду, не подумав, и обидела его, — сочиняю ложь, отхлёбывая остатки кофе с осевшим на самое дно сиропом. Скулы сводит то ли от приторной сладости, то ли от попытки изобразить улыбку. — Вик, что у тебя случилось?
— Решила, что пора повзрослеть, — мнётся она и снова теребит пальцами шоколадные пряди, — мой бунт против условностей этого мира и предрассудков окончен. Суровая реальность всё же победила.
— А у этой суровой реальности есть имя? — спрашиваю наугад, вспоминая свой побег в Москву и коротко остриженные на эмоциях волосы. Уж если даже такому чёрствому сухарю, как я, оказались не чужды банальные импульсивные выходки, то что говорить о Вике, которая в моих глазах до сих пор выглядела как девочка-гимназистка с двумя милыми косами, охотно позирующая для фотографии на торжественной школьной линейке и ещё не догадывающаяся о том, что спустя пару месяцев она потеряет любимого дедушку, по наивности так и не оформленную им в собственность родную квартиру и свой прежний интеллигентно-образцовый образ жизни.
Она прикусывает нижнюю губу, отводит взгляд в сторону и раздумывает. А потом шумно выдыхает и скороговоркой выпаливает:
— Илья Сергеевич.
Оторопь проходит очень быстро, но вопросы до сих пор хаотично движутся в моих мыслях, не желая выстраиваться в логично связанную последовательность.
— Лирицкий? — переспрашиваю, не скрывая своего удивления в духе дешёвых бульварных романов, а на самом деле как могу тяну время, чтобы успеть прийти в себя и сосредоточиться.
Она кивает в ответ.
Вечер преподносит мне сюрприз за сюрпризом, как щедрый покровитель, мечтающий уже затащить меня в постель. Только вот подарки выходят сомнительные и отнюдь не приятные.
Я надеюсь, что Вика сама захочет поделиться со мной подробностями, поэтому не спешу с расспросами. Но молчание так затягивается, что я впервые замечаю, что в кафе всё это время играла непринуждённая музыка, под умело слепленной акустически обработанной мелодией припрятавшая пресную попсовую банальщину.
— Сама не знаю, как так вышло, — тихо подаёт голос Никеева, упрямо не отрывая взгляда от поверхности стола. — Честное слово, Маш, ты же помнишь как я всегда высмеивала и презирала рабочие романы? Особенно такие, как у нас: молодой пижон-начальник и новенькая рядовая сотрудница на испытательном сроке. А однажды я забыла свой телефон в офисе и пришлось за ним возвращаться — это был вечер пятницы. Мы встретились у лифта, обменялись парой фраз и он предложил подбросить меня до метро, но довёз в итоге до самого дома. И я уверена, так бы всё и закончилось, если бы не этот проклятый новогодний корпоратив.
— Так эти слухи про то, что он с кем-то…
— Да, Маш. Мы перебрали и заболтались, он повёл меня к себе в кабинет, чтобы доказать, что всё — гнусные сплетни, и там просто физически невозможно с кем-либо потрахаться, и тогда мне это показалось дико забавным. И переспать с ним прямо в приёмной тоже выглядело очень заманчиво, пока Илья не вспомнил, что там стоят камеры. Как же это всё стыдно, — она прикрывает ладонями лицо, встряхивает головой с копной густых длинных волос и до меня добирается запах табачного дыма, такой концентрированный и едкий, что на мгновение я словно переношусь на светлую кухню снятой для Ромки сталинки. И со страхом, ужасом, удивлением понимаю, что именно там мне хочется очутиться, когда прежде крепкая земля под ногами вдруг превращается в зыбучий песок.