Помни

В 1971 году последовало приглашение на работу в „Нью-Йорк таймс" в качестве штатного сотрудника, но когда ему исполнилось двадцать три года, Кли бросил газету, ушел на вольные хлеба и стал мотаться по Европе, работая внештатником американских и английских журналов.
Обосновался он, естественно, в Париже, а два года спустя, в двадцать пять лет, открыл собственное фотоагентство „Имидж". Француз Мишель Беллон и американец итальянского происхождения Стив Карвелли вошли в долю. Меньше чем через год к ним присоединился лондонец Питер Нейлор на правах четвертого и последнего фотографа-учредителя.
„Имиджу" с самого начала сопутствовал успех, заказы сыпались со всего мира, принося высокие гонорары его ведущим специалистам, завоевавшим вскоре немало призов. Четырнадцать лет спустя агентство по-прежнему состояло из четырех партнеров и немногих штатных фотографов, не считая нескольких лаборантов и секретарш. Оно стало одним из самых престижных в мире.
Кли прекрасно знал: что его родные очень расстроились оттого, что он стал эмигрантом и поселился в Париже. Он тоже беспокоился из-за этого, но жизнь свою менять не собирался. Он имеет право жить, как считает нужным. Первые годы родители и сестры частенько навещали его, а сам Кли, когда бывал в Нью-Йорке, проводил с ними все свободное время. Он и теперь поступал так, оказываясь на родине.
Хотя он и ослушался отца и не стал поступать в колледж, вместо этого окунувшись с головой в мир профессиональной фотографии, они остались настоящими друзьями. Ирландец во втором поколении, обладающий недюжинным умом, острый на язык и прекрасно владеющий словом, его отец, Эдвард Донован, был знаменитым и преуспевающим адвокатом в Манхэттене, весьма уважаемым знатоком уголовного права. Он скоропостижно скончался от сердечного приступа в 1981-м, и Кли, так же как и его мать и сестры, остро ощутили эту потерю. Тед Донован был прекрасным семьянином, преданным мужем и любящим отцом.
К огромному облегчению Кли, мать сумела справиться с горем и держалась молодцом, — во многом, думалось ему, благодаря детишкам его сестер. Джоан и Келли были замужем и вдвоем произвели на свет трех дочек и сына. Внуки стали для Марты Донован всем, и она, похоже, теперь была в ладах сама с собой.
Все еще размышляя о матери, Кли подозвал такси и назвал водителю адрес. Надо будет позвонить ей в выходные и сказать, что они скоро увидятся, ведь он приедет в Нью-Йорк в конце июля. Она будет рада, так же, как и он. Они оставались близкими людьми на протяжении всех этих лет, и он знал, как она волнуется за него, особенно когда он находится в местах боевых действий. Это было одной из причин, почему он всегда давал знать о себе, где бы ни находился.
Такси вскоре свернуло на улицу Жакоб в Шестом округе, очаровательной части Парижа, известной под названием Латинский квартал. Кли жил здесь на четвертом этаже красивого старинного дома.
Кли сидел на диване в гостиной, свет был притушен, из включенного проигрывателя тихо лилась музыка Моцарта. Потягивая пиво, он размышлял о своей личной жизни.
Николь Уэллс. Он произнес ее имя про себя. Эта женщина поистине стала проблемой, мучающей его денно и нощно.
Два года они были товарищами-друзьямив истинном смысле этого слова. В Пекине он спас ей жизнь. Все в нем перевернулось с тех пор.
Он уже не думает о ней как о лучшем друге. Она стала небезразлична ему как женщина. Он понял это, когда обнял ее на ступенях Памятника погибшим, вытолкнув буквально из-под гусениц приближающихся танков. Он испытал тогда огромное облегчение от сознания того, что она в безопасности, и на мгновение силы, казалось, оставили его. Приступ небывалого чувства охватил все существо, так что он не мог вымолвить ни слова, Ники поблагодарила его, он повернул к себе ее лицо и заглянул в прохладные, пытливые глаза. И вот до сих пор он никак не может постичь природу этого вдруг нахлынувшего чувства.
С самого отъезда из Гонконга он пытался избавиться от него, но безуспешно. Оно то и дело смущает и беспокоит его, и, кажется, он начинает догадываться, в чем дело. Они с Ники становятся все ближе и ближе — по сути, они любят друг друга, как брат и сестра. Его чувства к ней изменились, и он не знает, как дальше быть и что делать.
 
Во-первых, он никогда не хотел серьезных отношений ни с одной женщиной, не хотел обязательств, заставляющих вступить в брак и иметь детей. Всю свою взрослую жизнь он считал, что это было бы нечестно с его стороны из-за тех опасностей, которым он подвергается как военный корреспондент. И уж конечно, он совсем не готов к тому, чтобы отказаться от жизни, полной путешествий и приключений. Кроме того, он наслаждался свободой; у него не было ни малейшего желания быть связанным семьей. Если честно, он считал себя холостяком до мозга костей.
Что же до самой Ники, то она его лучший друг, но вряд ли сможет стать его возлюбленной. Она слишком сложна, слишком загадочна. Не говоря уже о чисто житейских сложностях — она живет по другую сторону океана, у нее блестящее положение на американском телевидении. Едва ли у них может получиться что-то путное.
Кли был убежден, что Николь Уэллс проводит свою жизнь в сражениях — тех, о которых рассказывает в своих репортажах, баталиях внутри телевизионной компании и схватках на сердечном фронте.
А еще он не мог отделаться от мысли, что она все еще любит Чарльза Деверо, пусть и безнадежно, но любит, хотя сама она ни разу не упомянула его имени за все время их знакомства. Это молчание казалось ему куда как странным, тем более что они на самом деле были друзьями.
Арч Леверсон, однако, просветил его, и теперь Кли имел довольно полное представление о том, что произошло. По его мнению, Чарльз Деверо повел себя как подонок. Но, увы, частенько такие блистательные и преуспевающие женщины, как Ники Уэллс, бывают неразборчивы в отношении мужчин и выбирают как раз не тех, кого стоило бы, а распоследних негодяев.
Часы на белой каминной полке пробили девять. Кли сел рывком, поняв вдруг, что думает о Ники с того самого момента, как вернулся домой.
„Черт возьми, так как же мне с ней быть?"
Вопрос повис в воздухе. Но тут же пришел спасительный ответ — предпринимать ничего не надо. Ники не подозревает о зародившемся в нем удивительном чувстве. Только бы хватило выдержки не подать вида, а сама она ни о чем не догадается. Все очень просто, он будет обращаться с ней по-прежнему, как с добрым товарищем. По его разумению, это лучший, едва ли не единственный выход. Так что все будет отлично.
Разрешив столь сложный вопрос, угнетавший его с самого Пекина, Кли встал, прошел на кухню, вытащил из холодильника еще одну бутылку пива и откупорил ее.
Возвращаясь через прихожую, он услышал, как зазвонил телефон, и поспешил в гостиную, чтобы снять трубку.
— Алло?
— Привет, Кли, это я.
— Ники! — При звуке ее голоса его захлестнула волна ликования такой силы, что он сам изумился и буквально рухнул в ближайшее кресло. — Ну и как там дела у вас, в Провансе? — спросил он, слегка запинаясь и радуясь, что она находится в сотнях миль от него и не видит, что сделал с ним звук ее голоса.
— Очень тихо и спокойно. Последние несколько дней я провела просто замечательно, — сказала она. — Здесь такое солнце, такая тишина — ты был совершенно прав, мне надо отдохнуть. Кли, я в восторге от твоего дома. Здесь так красиво, так удобно. Ты великолепно все устроил.
Кли не сразу нашелся, что ответить, и Ники торопливо добавила:
 
— Может быть, я звоню не вовремя?
— Нет-нет, — разуверил он ее, наконец обретя дар речи, и, откашлявшись, продолжил: — Я рад, что тебе понравилось, Ник. Моя сестрица Джоан останется довольна, ведь ферма — дело ее рук. Это она руководила ремонтом и отделкой. По моей просьбе.
— А я-то было подумала, что у тебя есть скрытые дарования, — сказала Ники и рассмеялась низким грудным смехом, который показался ему чувственным и манящим.