Ожоги (СИ)

— Не волнуйся, д-руг! — чуть громче проговорила девочка. — Айя не полезет за тобой! Айя должна помогать! Айя пойдет первой!
И с этими словами она бросилась на охрану, ловко воткнув лезвие своего ножика в основание шеи одному и, наскочив на другого, прострелила ему щеку. Воины, что вели Макса, бросились к ней, но девчонка уже затерялась в толпе.
Понимая, что это единственный шанс, я бросилась к Максу, глаза которого словно ожили и заметались, не понимая, что именно пошло не так и кто является тому причиной. Но, увидев меня, в одной руке сжимающую заряженный обрез, а в другой — болторез, он уверенно вытянул руки, чтобы я как можно скорее освободила его от цепей.
Металл разомкнулся с мягким щелчком, который показался невероятно громким среди оглушительного визга толпы. Люди явно не желали просто так отпускать того, кого они так сильно боялись. И только передав в руки Макса обрез и почувствовав на своем плече его теплую руку, я увидела дуло пистолета, наставленное на грудь Макса.
Решение было принято мною за считанные доли секунды. Страшно не умереть, а не знать, за что ты умираешь. Но я точно знала.
Загородив Макса собой, я услышала два выстрела. Две пули вонзились в меня, обдав сначала ледяной волной страха, а затем жаром боли. Широкая рука подхватила меня, не дав упасть, а последнее, что я услышала — выстрел из обреза Макса, который, я уверена, забрал жизнь палача в обмен.
========== Глава 5. Агония. ==========
Пару шагов в темноте —
Как прекрасны все вещи, когда на них смотришь в последний раз…
Пару шагов в темноте —
А потом между нами даст трещину земная кора.
Лопнут все меридианы и разорвётся на двое занавес неба…
Не говори ничего — всё и так понятно без слов,
Каждый из нас однажды делает выбор. ©
Я падаю. Падаю. Падаю…
Это бесконечное падение никогда не закончится. И тело скручивает от страха, что оно вот-вот встретится с долгожданной твердью, влетев в нее на бешеной скорости, но ничего подобного не происходит. Просто вечный полет в бездну, который заставляет всю меня трястись.
— Не трогай! На, вот, держи.
Отвратительное шипение заполнило слух. Прерывистое, мерное, но ужасно надоедливое. Что это? Может, это песок разлетается от меня, пока я, все еще падая, погружаюсь в пыльное небо необъятной пустыни?
— Их нельзя доставать сейчас. Иначе она умрет.
— Она и так умерла, — детский голос так звонко раздается в моем сознании, что хочется зажмуриться, закрыть уши руками, закричать…
Что это за шипение? Проклятье, когда же прекратится это отвратительное шипение?!
Я открыла рот, пытаясь хотя бы своим голосом заглушить этот противный звук, но вместо этого он лишь усилился. Я кричала. Громче, изо всех сил, но шипение заполнило меня всю и разъяренной змеей сдавило мне глотку. Возможно, это и было моей ошибкой, потому что все мое тело словно охватило огнем.
— Тихо-тихо.
— Она мертва, Айя видела, как ее подстрелили.
— Тихо-тихо-тихо, — я горю. Я сгораю заживо под аккомпанемент этого дикого шипения. И падаю вниз мертвой звездой, не дав исполниться чьему-то безумному желанию.
— Я горю! — закричала я изо всех сил, пытаясь тем самым саму же себя вернуть. Убедить, что я еще способна побороться. Но… Черт, этот паршивый звук, это пламя …
— Она что-то шепчет.
— Молчи, береги силы.
— Айя слышит шепот мертвеца. Айе страшно, — детский голосок всхлипнул. Кажется, я поморщилась. — Айя хочет вернуться.
— Слышишь?
Ш-ш-ш-ш-ш… Ш-ш-ш-ш-ш… Ш-ш-ш-ш-ш…
— Да, Айя слышит.
— Она дышит. Мертвые не дышат. Она не мертвец. Но она должна быть в сознании. Мы едем очень быстро, Айя. Но мне надо, чтобы ты следила, что она здесь, с нами. И дышит.
Ш-ш-ш-ш-ш… Ш-ш-ш-ш-ш…
Я устала, я не хочу больше падать. Я не хочу… Ш-ш-ш-ш-ш… Мне страшно. Папа…
Звуки стали ярче, а голоса перешли на совершенно незнакомый для меня язык. Иногда я понимала какие-то отдельные слова. Но общий смысл был для меня непонятен. Я осталась наедине со своим адским пламенем и отвратительным шипением.
Ш-ш-ш-ш-ш… Один. Два. Три. Четыре. Ш-ш-ш-ш-ш… Один. Два. Три. Ш-ш-ш-ш-ш… Один…
 
— Д-руг! Д-руг! Айя ничего не трогала! Айя не трогала пули!
Один…
— Отойди!
Па-да-ю…
***
Иногда тебе удается воспроизвести в голове моменты, которые, как казалось ранее, твое сознание давно стерло из памяти. Ощущения теплых маминых рук, вкус ее молока, улыбка папы и такая успокаивающая вибрация его голоса, монотонно растягивающего один и тот же звук.
При жизни я бы никогда не смогла этого вспомнить.
Память подкидывала моему сознанию не только самые сокровенные дорогие и счастливые моменты моей жизни, но и те, от которых душа плачет незримыми слезами.
Мама пришла в тот день ко мне, израненная, грязная и обняла дрожащими руками, уткнувшись носом в мой живот. Она плакала так долго! А я сама не произносила ни звука. Я боялась и не понимала, почему мама расстроена. Когда она, наконец, подняла голову и, посмотрев в мое лицо, провела дрожащей ладонью по голове, я тихо сказала единственное слово, которое на тот момент умела произносить — мама.
— Теперь мы с тобой одни, моя маленькая, — ответила мне мама и, сомкнув губы, завыла…
Эти воспоминания были утеряны мной, хотя сейчас я могла поклясться, что чувствую, кожей ощущаю наше с мамой горе. Хотя мне всегда казалось, что это боль сидит теперь настолько глубоко внутри меня, что…
— Папа? — ощущение тепла, исходящее от человека, сидящего рядом, было каким-то особенным и родным. Это сложно описать словами, но легко можно почувствовать.
Мужчина не повернул ко мне своего лица, но обнял за плечи и крепко прижал к себе. На спину упало что-то очень маленькое и холодное и… мокрое! А затем еще и еще… Я слышала, как папа тихо смеется, запрокинув голову вверх, а мое дыхание становится все легче и легче.
Все позади.
Безмолвный шепот плачущего неба переплетался со смехом папы, и мои губы невольно тронула легкая улыбка.
— Что это, папа?
— Это дождь… — тихо отозвался отец.
***
Фуриоса говорила, что, когда Макс привез меня, я одной ногой уже была в загробном мире. Что из моего раскрытого в агонии рта издавалось лишь сиплое шипение, и каждый вздох давался мне с невероятным усилием. За мою жизнь долго боролись. Док сначала сказал, что не может воскрешать людей из мертвых, но, по рассказам Фуриосы, приставленный к виску обрез и тихие слова Макса «ты уж постарайся» сотворили чудо.
Теперь Док — настоящая легенда в Цитадели, что, несомненно, придает ему уверенности в его нелегком деле.
Когда пули были вытащены, я так и не пришла в сознание. Моим зрачкам было все равно, день теперь или ночь, и глаза были обращены к смерти. Но, по рассказам Фуриосы, я не сдавалась. Я дышала ровно, хоть и поверхностно. Для меня освободили светлый закуток, рядом с плантациями. Там было достаточно влаги, которой орошались листья растений, а главное — там воздух был гораздо чище, чем за пределами Цитадели. Живительный воздух, в котором я так нуждалась.
Вспоминая сейчас, я думала, что каждый день, в одно и то же время, я чувствовала прикосновение горячей ладони на своем запястье, а затем всего одно слово, сказанное низким хрипловатым голосом. «Привет».
Он всегда здоровался, но никогда не прощался. Словно если бы он попрощался, то я сама поняла бы его слова буквально. Словно я могла бы уйти. Уйти туда, куда мне так не хочется отправляться. Я чувствовала его рядом с собой, но ничего не могла ответить. Хотя сама, услышав его приветствие, начинала улыбаться. Наверняка это было не так.
Только однажды мне удалось на пару миллиметров поднять мизинец той руки, к которой Макс прикоснулся.
 
С тех пор он больше не появлялся.
Когда я пришла в себя, те люди, что меня окружили, сказали, что сегодня я получила настоящий подарок небес — новую жизнь, и теперь все будет по-другому. По началу мне было тяжело даже сфокусировать зрение хотя бы на одном из улыбающихся мне лиц. Вдобавок ко всему, тело ныло, будто меня переехала боевая фура.