Засечная черта

– Молодец, тысяцкий, все верно сделал. И про лазутчиков литовских хорошо сказал. Надо именно наблюдать за ними, но не трогать! Они должны убедиться в том, что в тылу отряда князя Юрия на двести верст, до самой Твери, наших войск нет, и лишь в городе стоит мой малочисленный отряд. Сам-то я не прячусь, открыто по городу езжу, а противнику известно, что место мое весьма скромное по разрядным спискам. И наши-то бояре не все верят, что меня великий князь большим воеводой назначил, а литовцы-то тем более решат, что я с второстепенным отрядом в городе сижу, тем более что людей моих, надежно укрытых по дворам и сараям, им сосчитать не удастся. Вот пусть и донесут литовские разведчики своему князю Александру, что на Смоленск лишь Юрий Захарьин с одним полком идет... Квасу хочешь? – Воевода нагнулся, достал из-под лавочки, из густой травы запотевший глиняный жбан и расписной деревянный ковшик.
– Благодарствую, Даниил Васильевич, не откажусь, выпью с удовольствием!
Подождав, пока тысяцкий утолит жажду, Щеня продолжил:
– А теперь перейдем к главному. Как только князь литовский соберет свое войско в Смоленске, а я уверен, что он в первую очередь именно Смоленск защищать будет, и, надеясь на подавляющее превосходство, без опаски двинется на князя Юрия, о чем твои разведчики через голубиную почту нам сообщат, мы тут же должны из Твери выйти ускоренным маршем ему навстречу. Вся сложность в том, что от Смоленска до Митькова поля, где мы рати вражеской встречу готовим, семьдесят верст, а от Твери – двести. Но все же мы туда должны прийти чуть раньше. Какие соображения на сей счет имеешь, тысяцкий?
– В литовском войске пехота наемная, ландскнехты-латники с тяжелым вооружением, они на походе движутся медленно, не спеша. А куда им спешить? Жалованье-то помесячно начисляется! Будут они в день верст по пятнадцать проходить, не более! А наши-то в лаптях да налегке втрое больше как раз и прошагают!
– В общем-то правильно, и я так же думаю. А вдруг вражеский воевода, уверенный в полном своем превосходстве, прикажет пехоте тоже налегке маршировать, а латы да мечи с пиками за ними на телегах везти? Ведь они, зная, что наше войско далеко, нападения опасаться не будут!
– И это предусмотрено, воевода! У меня в распоряжении имеется не только моя тысяча, которую мы в своей дружине именуем Северной, ибо бьется она чаще с литовцами, ливонцами да шведами, но и сотня всадников из Южной тысячи, а они с крымцами в поле привыкли воевать. Лошадки у них резвые, монгольские, луки со стрелами имеются. Будут они малым числом налетать на литовское войско на походе, изображая одеждой и повадками ордынцев на русской службе. Подскочат мои дружинники к колонне, осыплют стрелами – и обратно в кусты. Ищи-свищи! Гоняться за ними никто не станет, ибо конница у литовцев тоже тяжелая, рыцарская, ее монгольские лошадки как стоячую обойдут. И примутся литовцы отмахиваться от сих ложных ордынцев, как от комаров. Всерьез бояться их не будут, но опасаться станут, ведь стрелу-то в грудь никому не хочется получить. Вот и пойдет вражеская пехота не налегке, а в латах да с оружием, чтобы обнаглевшие степняки невзначай кого еще и саблями не порубали!
Литовский князь с похвальной быстротою собрал свое войско в Смоленске в единый кулак согласно канонам военной науки. Сорок тысяч отборной профессиональной пехоты и конницы, собранных не только из Литвы и Польши, но и практически со всей Европы под предводительством гетмана Острожского, воеводы храброго и умелого, тяжелой поступью двинулось по большой дороге на Дрогобуж, чтобы разгромить в пух и прах малочисленные разрозненные русские войска. Гетман, как и все опытные полководцы, большое значение придавал разведке. Он вел свои грозные силы отнюдь не вслепую, а видел глазами своих лазутчиков на сотню миль вперед. И там, впереди, находился лишь один обреченный русский полк, который гетман уничтожит атакой с ходу, даже не разворачивая полностью свои боевые порядки.
Правда, на марше их ожидал неприятный сюрприз. Несколько десятков ордынцев, очевидно русских наймитов, на своих низкорослых лошаденках нагло налетали из кустов и перелесков на стройные колонны пехоты и конницы, стреляли из луков и тут же пускались наутек. Гетман сделал суровое внушение начальнику разведки, проморгавшему этот неприятельский отряд, пусть даже малочисленный и неопасный, и приказал своим солдатам облачиться в броню и взять оружие на изготовку. Впрочем, профессионалы наемники из гетманского войска при первом же налете степняков принялись надевать на себя кирасы и шлемы без всякой дополнительной команды.
Как и рассчитывал гетман, полк Юрия Захарьина был смят и рассеян атакой с ходу. Литовское войско двинулось по свободной от неприятеля дороге к речке Ведроше, за которой лежало большое поле, а за ним – захваченный русскими Дрогобуж, который гетман и шел освобождать. Он допускал, что гарнизон, оставленный в Дрогобуже русскими, не станет отсиживаться за слабенькими укреплениями, а рискнет выйти в поле, навстречу его войску, истинной численности которого русские не могли себе и представить. Гетман уже хотел было отправить конную разведку искать броды через эту самую Ведрошу, как вдруг к нему прискакал начальник головного дозора с неожиданным известием. Оказывается, русские не удосужились даже разрушить мост через речку, он находится в целости и сохранности. Но по этому самому мосту только что переправился небольшой отряд противника, который, по всей видимости, готовится вступить в бой со всем литовским войском!
Гетман весьма логично рассудил, что это и есть тот самый гарнизон Дрогобужа либо наиболее безмозглая его часть, кинувшаяся очертя голову без разведки на сорокатысячное войско. Ну что ж, эти русские получат то, что заслужили. Литовский полководец отдал приказ немедленно атаковать наглецов, уничтожить их, но взять при этом парочку языков, ибо цивилизованные военачальники никогда вслепую не воюют, а тщательно собирают и анализируют всевозможные данные о противнике.
Но русский заслон перед неразрушенным мостом стоял удивительно крепко. Головной литовский отряд атаковал его, красиво, как на ученьях, перестроившись из походной колонны в боевой порядок, но тут же откатился назад, встреченный дружными меткими залпами русских ручных пищалей. Удивленный неожиданной задержкой, гетман в окружении блестящей свиты вельможных панов и литовских витязей поскакал по дороге к мосту. Там он своими глазами убедился в том, что русские дерутся ожесточенно, умело и, несмотря на явное превосходство литовского войска, продолжавшего бесконечной колонной, сверкающей на солнце шелками знамен и сталью доспехов, вытягиваться из леса к реке, явно не собираются никуда бежать. Гетман приказал остановить колонну, развернуть пехотный полк и уничтожить явно свихнувшегося обреченного неприятеля.
Но противостоящий литовцам отряд леших – дружинников из Лесного Стана вступил в неравный бой отнюдь не из-за безрассудной лихости. Воевода Даниил Васильевич, совершив почти невероятный двухсотверстный марш быстрее, чем противник прошел семьдесят верст, все же немного не успел. Сейчас он расставлял войска на Митьковом поле, и ему нужно было еще около двух часов, чтобы завершить все приготовления. Он послал леших в заслон, приказав любой ценой задержать литовцев перед мостом на эти самые два часа. И дружинники выстояли.
Они отбили уже две атаки и готовились встретить третью, когда с нашей стороны реки прискакал гонец от Даниила Васильевича и, едва сдерживая хрипящего от бешеной скачки коня, передал приказ на отход. Дружина ушла, унося раненых и убитых. Этот их отход оказался совершенно неожиданным для литовцев. Те никак не могли представить, что русские, только что стоявшие насмерть, не отступившие ни на шаг, несмотря на большие потери, вдруг без видимой причины покинут свои позиции. Впрочем, когда литовцы на эти позиции ворвались, они обнаружили, что русские не смогли унести всех раненых. Один дружинник, по-видимому брошенный своими товарищами, весь в крови, лежал перед самым мостом, стонал громко и жалобно, отчаянно проклиная тех, кто его здесь оставил. Этот раненый был похож на европейца. Лицо бритое, а на голове вместо русской шапки – черный берет. Его наскоро перевязали и, согласно приказу, отнесли на носилках на допрос к самому гетману Острожскому.