Мечта империи

– Говори! Расскажи все, как было! Все-все! Расскажи об убийстве. Когда в тебе открылся дар гладиатора! Ведь мы с тобой оба убийцы! И ты мой учитель. Говори!
Элий превозмог себя и уступил.
– Это было в Счастливой Аравии. Я поехал туда вместе с двумя жрецами Либерты. Ты знаешь, они собирают деньги в фонд освобождения рабов и отправляются на невольничьи рынки выкупать пленных. Занятие сколь благородное, столь и опасное. Если повезет, привезешь десяток рабов, не повезет – погибнешь, или сам наденешь рабское ярмо. На одном из оазисов в пустыне нас ждал посредник с живым товаром. Жрецы Либерты и раньше имели с этим человеком дела и доверяли ему. Охранников мы взяли только двоих. Лишний охранник – это как минимум трое невыкупленных пленных. Средств у фонда Либерты не так уж много, и жрецы экономили на всем, в том числе и на охране. Я как волонтер не получал на свое участие ни асса. Но я был восторжен и глуп. Ну, пусть не глуп, а наивен. Мне мерещился где-то посреди пустыни прекрасный храм, в чьи золотые врата мы войдем в венках и белых одеждах и введем за собою выкупленных рабов в шапочках вольноотпущенников. Вместо этого мы очутились в какой-то дыре – несколько глинобитных домиков, и кучка растрепанных пальм. Поначалу все шло гладко. Малек – так звали работорговца – с двумя помощниками привел двадцать пленников, которых перекупил на невольничьих рынках. Как сейчас помню, мы сидели в хижине, пили финиковое вино и ели лепешки с курагой. Жара стояла невыносимая. В такую жару люди плохо помнят, что делали вчера, и что надлежит делать сегодня. Малек не отпускал нас, и все пытался доказать, что, торгуя живым товаром, делает доброе дело, что человек по сути своей – раб, а свобода его только портит. Жрец Либерты, не смотря на всю свою сдержанность, вспылил, начал спорить, дошло до драки. Охранники их разняли, и мы отдали Малеку деньги. И тут же в хижину ворвались парни, вооруженные дамасскими клинками. Головы их были замотаны грязными тряпками. Нападавших было четверо. Малек и его люди кинулись к задней стене, где для них заранее был подготовлен выход. Я не верил Малеку, и потому взял с собой оружие, но винтовку пришлось оставить у входа в хижину. Зато пистолет, который я прикрепил к щиколотке, под широкими брюками, благо одет был по-восточному, и нож остались при мне. Я наклонился, чтобы вытащить спрятанный пистолет, и услышал над головой странный свист. Уже когда все кончилось, понял, что это дамасский клинок просвистел над моей головой, и я чудом спасся. Выпрямившись, я в упор выстрелил в человека, который замахивался вновь. Лица не видел – тряпка скрывала черты. Пуля угодила нападавшему в грудь, и его отшвырнуло на стену хижины. Он стал подниматься. Я выстрелил еще раз. Он сполз на земляной пол. Стена хижины была в крови. Неужели так просто убить? В человеке должен быть неизмеримый запас прочности. А все оказалось не так… человек хрупок… уязвим… Помню, тряпка у него на лице сделалась алой… – Элий замолчал и облизнул губы. На висках его выступили капли пота. Будто он был вновь там – на затерянном в пустыне оазисе, слуга богини Свободы и новоявленный убийца. – Один из жрецов был убит, второй ранен, но мы одолели. Из убийц в живых остался лишь один, его скрутили наши охранники. Оказалось, что напали на нас не разбойники, а жители деревушки. Зачем? От наших сделок они тоже получали долю.
– Что ты испытывал в тот момент?
– Край пропасти и ты смотришь вниз… нет, не то… Просто день, яркий солнечный день, а внутри тебя такая тяжесть, что не вздохнуть.
Веру почудилось, что и он начинает испытывать нечто подобное. Слабо, едва-едва. Потом все сильнее и сильнее. Элий заразил его своей болью. И вот, гладиатору уже жаль Варрона. Пусть совсем немного, но жаль…
«Почему он не спрашивает, как убил я? Что испытывал в тот момент? – почти с досадой подумал Вер. – Или его это не волнует? Или мешает проклятая деликатность?»
А он, Вер, ответил бы: я убил, чтобы узнать, есть ли смысл в убийстве. Убил, но смысла не нашел. Вер не пытался бежать с места преступления. Он дождался вигилов и сдался. Но ничего в душе его не изменилось, не сломалось, не перевернулось. Он убил человека, как другие режут ягненка на алтаре. А как бы хорошо, наверное, почувствовать раскаяние и боль! Но откуда он знает, что люди в самом деле испытывают муки совести? Может быть, они притворяются точно так же, как Вер? Гесиод утверждал, что добро и зло – суть одно и то же. Что вражда – обычный порядок вещей, все возникает через вражду и заимообразно. Но нет, Элий испытывает и боль, и жалость! Это Вер знает точно.
За три года на арене Монстр убил семерых гладиаторов, несмотря на то, что сражался тупым мечом. Зрители ревели от восторга, когда Максим выходил на арену. В такие минуты на весь Рим гремело – Монстр, Монстр, Монстр! Сам Максим погиб не на арене, а в Субуре, во время пьяной драки. Но он, Юний Вер, не Монстр, он не жаждет по-звериному крови. Он ищет что-то другое. Весь вопрос – что? Может быть, Элий приведет его, как слепого, к цели? Веру казалось, что Элий знает, куда идти.
Но был ли в убийстве, совершенном Элием, какой-то смысл? Поначалу Веру подумал, что да, был. Если рассматривать нападение аборигенов как отдельный эпизод. Но если вернуться назад и вспомнить, что жрецы Либерты решили сэкономить на охране, то выстрелы Элия выглядят как ошибка, пусть вызванная просчетами других, но все равно ошибка. И сегодняшняя гибель Варрона тоже ошибка – ненужная ярость Вера и дефектный шлем, который не защитил от удара. Может быть, любое убийство – всего лишь следствие чьей-то вины, содеянного десятки, сотни лет назад. Ошибки накапливаются, энтропия возрастает, хаос постепенно завладевает миром. Можно рассматривать ярость и гнев, ведущие к убийству, как ошибки? Гнев и ярость – это два чувства, которые Вер может периодически испытывать. Значит, частица хаоса в нем самом? Ему казалось, что он мог бы совладать с хаосом, если бы кто-нибудь подсказал ему, как это сделать. Но никто не собирался ему подсказывать. Он бродил во тьме, и ничего не понимал ни в себе, ни вокруг.
«Познай самого себя», – советуют мудрецы.
Но в том-то и дело, что Вер не может познать. Он заглядывает в собственную душу и видит непроглядную тьму. Это не порок, а всего лишь неизвестность. Но от этого не становится легче.
– Элий, ты был счастлив, исполняя задуманное другими? – спросил Вер после долгой паузы.
– Порой. Когда удавалось кому-нибудь помочь. Запомнился один случай: несчастная женщина обратилась ко мне, потеряв всякую надежду. Ее единственный сын и еще пятеро мальчишек пошли в пещеру и заблудились. Их искали три дня. Она купила у меня клеймо, и я выиграл бой. Их нашли через три часа после того, как я покинул арену. Одному из спасателей во сне явился гений пещеры и указал тайный ход, неведомый проводникам.
– Я помню, об этом писали в «Акте диурне». Ты запоминал везунчиков, которым обеспечивал успех. А несчастливцев, что поиграли? Ты видел их? Знал, что происходило с ними? Вспомни самое страшное свое поражение.
– Самой страшной была победа, – отвечал Элий. – Та, одержанная мной ради Марции.
Четыре года назад она явилась к нему в дом. Красивая женщина в палле из сверкающего шелка. Ожерелье из крупных изумрудов охватывало ее полную шею. Палла не могла скрыть округлость ее живота. Марция была на седьмом месяце беременности. Едва заметный кивок головы, и точеная рука, унизанная браслетами, кладет на стол завернутую в бумагу пачку денег.
– Мой муж честолюбив, а я – безмерно честолюбива, – она говорила тоном Юлии Кумской в «Медее». Ее голос был так же красив, как голос знаменитой актрисы. Да нет! В тысячу раз красивее! – Мой ребенок должен быть одарен от рождения талантом скульптора, талантом в сто раз превышающим гений Лисиппа.
– В сто раз талантливее Лисиппа? Нелегкое задание! – засмеялся Элий. – Одно такое желание стоит сотни всех остальных…
– Торгуешься? Ну, если ты не уверен в себе, я куплю все клейма твоего поединка. Чтобы прочие желания не затмевали моей просьбы. Ты будешь драться только за меня.