Северная Пальмира

Из раздевалки в общее помещение вышел Сократ. Ещё без доспехов. И как только он натягивает броненагрудник на свои телеса?
– Люблю поговорить о смерти перед выходом на арену, – заявил Сократ и погладил живот – будто на пир собирался, а не на арену. – А ты, Марк Аврелий, о чем любишь потрепаться?
– Предпочитаю помолчать, – отозвался Элий.
– Зря. Перед ареной меня посещают умные мысли, и я спешу ими поделиться. Вдруг меня сегодня прифинишат, и тогда никто не узнает, какая мысль меня осенила. А так, может, кто-нибудь запомнит и запишет. Да вот хоть Платон. Он, правда, наверняка все переврёт, как перевирал в прошлой жизни. Зачем-то приписал мне свои высказывания насчёт государства. Я такого никогда в жизни не говорил, даже по пьяни.
– Так ведь это тот Платон… и тот Сократ… – улыбнулся Элий.
– А я разве другой? Мне иногда кажется, что я вышел на арену только ради этих нескольких минут в куникуле, а не ради самой арены. Сейчас необыкновенные минуты. Как будто одновременно открыты и преисподняя, и небеса. И ты беседуешь со всеми мирами и с каждым человеком в отдельности. Но главное, мы беседуем друг с другом. Да, Марк Аврелий, перед смертью приятно побеседовать с умными людьми. А ты умен, мой друг, хотя и римлянин.
– Разве римляне бывают умными? – вмешался в разговор Платон. Перевязанная рука висела на белом шарфе, но сегодня Платон был вновь в куникуле.
– Нелепо говорить о римлянах, умные они или глупые. Они – римляне. Особая порода. Но ты, Марк Аврелий, исключение. Умен по общечеловеческим стандартам. Так что скажи что-нибудь умное, как и подобает Марку Аврелию. Что ты думаешь о смерти? В споре рождается истина. Так поспорим перед смертью о смерти.
– «Никто не бывает настолько удачлив, чтобы его смерть не вызвала в ком-либо из окружающих чувства злой радости» [11], – процитировал Элий.
– Неплохо, – кивнул Сократ. – Очень даже неплохо. Да и как же иначе. Ведь ты – Марк Аврелий.
– А сам что ты скажешь, Сократ? Ты, именно ты, без всяких там цитат! Или ума не хватит сказать что-нибудь своё? – взъярился Всеслав. Ему не терпелось задеть старого гладиатора. В конце концов почему этот человек ведёт себя со всеми так пренебрежительно? Да кто он такой, чтобы что-то там одобрять и не одобрять!
– А я ничего не буду говорить, позову сейчас ту красотку и немного её потискаю. – Сократ указал на юную особу с выкрашенными в зелёный цвет волосами. Пышные перси её аж выпрыгивали из узкого кожаного лифа. Как она пробралась в куникул, куда перед боем никого не пускали, – неведомо. – Как тебе вон та птичка, Перегрин?
Элий окинул красотку оценивающим взглядом и отрицательно покачал головой:
– Не в моем вкусе. Женская грудь должна помещаться в мужской руке, это римский канон. – Он соединил две ладони вместе. – А эта и в двух не поместится.
– Смотря какая рука, – засмеялся Сократ. – Для моей лапищи и пяти таких грудей маловато будет. Эй, пятигрудая, иди-ка сюда! Я дам тебе автограф.
Красотка тут же к нему подкатилась, приникла губами к его губам, и перси сами собой выскочили из лифа на радость Сократу. Девица задвигала бёдрами, стараясь поплотнее прижаться к возбуждённой плоти гладиатора.
Тут в куникул заглянул Диоген, увидел девицу, оседлавшую Сократа – оба были уже готовы перейти к самым смелым ласкам после прелюдии, – и прохрипел в ярости: «Вон!»
Девицу как ветром сдуло.
– Эй, Марк Аврелий, докажи, что все философские выкладки Эпикура – одни фекалии! – хохоча, выкрикнул Сократ. – Ведь ты – Марк Аврелий. У тебя получится.
Ответил старый гладиатор что-нибудь или нет, Всеслав не расслышал: куникул наполнился звоном.
Сегодня Эпикур и Элий значились в списке первыми.
II
Гладиаторы высыпали на ближайшую трибуну посмотреть, как будет калека сражаться с юнцом.
Элий по привычке глянул вверх, на небо, хотя и знал, что гении там больше не живут. Но в здешнем амфитеатре небо было закрыто стеклянным потолком. Да и небо ли это – нарезанные железными крестовинами рыхлые серые ломти? В таком небе не летают гении. Но вдруг почудился ему едва приметный платиновый ореол и на мгновение приникшее к стеклянному прямоугольнику лицо. Элий вздрогнул. Нет, в самом деле мираж – это дождь стекал по крыше, и только.
Эпикур, приметив дрожь противника, усмехнулся. Решил, что её причина – страх. Эпикур был молод и красив – атлет с наголо обритой головой, чьи плечи непомерной ширины навевали мысль о граните и гранитных статуях.
– Ставлю сто сестерциев на Эпикура, – сказал Платон.
– А я, пожалуй, поставлю на Марка Аврелия, – ухмыльнулся Сократ.
– У него нет шансов. Только глянь на Эпикура.
– Мне нравится, как он держит меч.
– Он же хромает.
– Это притворство. Он прыгает, как горный козёл. И так же проворен.
Эпикур ринулся на Элия. Все замерли, ожидая, что первой атакой бой и кончится. Но почему-то Элий устоял, а Эпикур очутился на песке. Трибуны ахнули. Впрочем, зрителей было немного. Хотя и больше, чем накануне. Заметно больше.
Эпикур поднялся, подобрал сбитый шлем, смахнул песок с лица… Элий не препятствовал. Пусть тянет время. Поединок не должен закончиться слишком быстро.
III
Элий не был доволен собой. Нет, он не проиграл. Он выстоял и победил. Но все получилось не так, как хотелось, – ни одного блестящего приёма, ни одного молниеносного выпада, ни силовой борьбы – ничего. Одинаковые безликие выпады, которые нетрудно отбить, несколько атак, захлебнувшихся в самом начале, неловкое падение и даже (о позор!) выбитый из рук меч. Меч Эпикура, отлетевший к самой ограде. Да, ничем не удалось ни удивить, ни поразить.
Но все же Элий победил. И в гладиаторских списках не ставят пометок – была ли победа блестящей или серой. Победа – всегда победа. И в конце дня распорядитель игр вручит Элию золочёную статуэтку крылатой Ники.
– Неплохо для калеки, Марк Аврелий, – похлопал Элия по спине Сократ, когда победитель явился в куникул. – Вот только одного я не могу понять: зачем ты подался на арену, а?
Элий не ответил. Не знал, что сказать. Соврать? Не поверит. Неужели Сократ что-то знает? Нет, невозможно. Или так умен, что догадывается?
– Кстати, Сенека уже на арене. Пойдём, глянем? Вчера он был очень даже неплох. Я не ожидал… – предложил Элий.
– Против него Зенон. Зелен и слабоват, – хмыкнул Сократ.
– Здесь все зеленые по сравнению со мной.
– О да! Они все зеленые. А ты – седой. – Элий бросил взгляд на рыжие с серебром вихры Сократа. – И я тоже, чего уж тут. Только я не чувствую себя стариком.
– Я тоже.
– Скажу тебе честно, – Сократ нахмурился, – меня беспокоит Сенека. В нем слишком много от бойца и слишком мало от философа.
– Он очень зелен.
– Нет, его зеленость тут ни при чем.
– Он – хороший парень. Немного обидчивый, импульсивный. – При каждом слове Элия Сократ отрицательно качал головой. – Ну не знаю, что тебя так беспокоит! – внезапно раздражился Элий.
– Вы очутились здесь вместе. Ты и он. Зачем? – очень тихо спросил Сократ. – Хотя могу и не спрашивать. Знаю: ты не ответишь.
– Ты считаешь, что наш приход на арену как-то связан? – удивился Элий.
– Не разыгрывай из себя наивного идиота, Марк Аврелий, тебе это не идёт. Вы пришли вместе. Не для арены. Друг для друга. Это же сразу видно. С первого взгляда. Вас так и тянет друг к другу, как любовников. Или смертельных врагов. Что с тобой? Тебе плохо, парень?
Элий в самом деле побледнел как мертвец.
– Этого не может быть, – едва слышно прошептал он. – Невозможно…
И он кинулся на трибуну – смотреть на поединок.
«Он пришёл за тобой, за тобой, за тобой…» – билось в ушах.
IV
Зенон атаковал с яростью и отчаянием, Всеслав отбивался легко, будто нехотя. И вдруг метнулся вперёд, проскользнул под клинком и рассёк Зенону плечо. Тот пошатнулся, но не упал. Лишь сделал несколько шагов назад. Рука его повисла плетью.