В когтях неведомого века

– Какого ж вы… – огорченно взмахнул рукой рыжебородый Фридрих, походя смахнув, словно бритвой, пару молоденьких придорожных березок… пардон, кажется, все-таки тех самых «грабов». – Не могли, что ли, запомнить поточнее? Впрочем… Читай обе, Ганс, да еще, в придачу, «Во растворение призраков ночных». Вряд ли помешает… Да смотри, без халтуры! Узнаю, что хоть одно слово пропустил, – шкуру спущу!..
– Постойте, – наконец подал дрожащий голос «ночной призрак», обретя помаленьку дар речи. – Не надо никаких кольев… Я человек, а вовсе не вампир…
– Я же говорил, – тут же заявил, обращаясь к Гайку, Фридрих, хотя, конечно же, ничего подобного не говорил, – что это никакой не вампир! Зарубить его на фиг, и дело с концом! Всего-то делов!..
– Погодите, – попятился встречный пешеход, загораживаясь обеими руками от грозно зависшего над ним лезвия. – Меня ограбили и раздели до нитки разбойники…
– Кого это волнует в наше суровое время…
Сверкающей в свете восходящей луны полосой меч вознесся над головой несчастного…
– Пощадите!..
Тут короткой, но полной передряг одиссее нашего героя и пришел бы конец, если бы более рассудительный Гайк не ухватил своего друга за рукав с риском попасть под карающую сталь.
– Подождите, Фридрих! Пусть сперва назовется, чтобы было за кого поставить свечку при случае.
– Точно. Убивать вот так, не спросив имени, – грех. Мне это священник говорил на исповеди…
– На исповеди? – изумился Гайк. – Вы посещаете священника? И часто?
– Ну… Не часто. Если быть точным… – задумался Фридрих, запуская пятерню в буйные кудри под роскошным беретом. – Со своего пятнадцатилетия я ни разу так и не удосужился…
– Я дворянин… – зачастил получивший отсрочку Георгий, стараясь быть как можно более убедительным, чтобы не познакомиться со страшным клинком ближе. – Шевалье д’Арталетт, к вашим услугам…
– Так я еду или не еду? – нетерпеливо напомнил о себе Ганс, пытающийся воскресить в памяти хотя бы строчку из упомянутых выше молитв, но все время сбивающийся то на песенку «А у моей голубки Лиззи…», то на твердо зазубренный «Устав внутренней службы ландскнехта [20]», то вообще на что-то непотребное.
– Молчи, смерд! – прорычал Фридрих, слегка опуская меч. – Дай поговорить с человеком!
Туго ворочающиеся извилины профессионального головореза, уже в трехлетнем возрасте открывшего «послужной список», отрубив ухо своей няньке батюшкиным кинжалом, а первого полноценного «жмурика» уконтропупившего в девять с половиной, со скрипом перемалывали информацию. Одно дело походя зарубить безродного бродягу: добрый меч без лучшей в мире смазки – человеческой крови, – как известно всем на свете, скучает, но совсем другое – дворянина, да еще не на честной дуэли, а посреди дороги, безоружного… Тут Бастилией вряд ли отделаешься, Гревская площадь светит…
– А ну, перекрестись!
Георгий дрожащей рукой, не задумываясь, махнул православное крестное знамение, и, лишь завершив его траекторию, с замиранием сердца вспомнил, что католики вроде бы крестятся иначе. Болото, с таким трудом покинутое недавно и только что проклинаемое всей душой, показалось ему в этот миг теплой ванной, благоухающей неземными ароматами.
– Да он наш, православный! – с восторгом воскликнул Гайк. – По-нашему крестится!
– Дьявол тоже, говорят, так крестится, когда норовит объегорить честных христиан, – пробурчал Фридрих, все еще держа меч над головой несчастного, судьба которого пока висела на волоске.
– Прошу прощения, сударь… – обратился к находящемуся на грани обморока прохожему Гайк. – Но если бы вы назвали имя хотя бы одного известного человека, могущего удостоверить вашу личность…
– Леплайсан!.. – отчаянно пискнул Арталетов, зажмурив глаза и уже чувствуя, как остро заточенный меч опускается ему на голову и, не задержанный ни на мгновенье хрупкими косточками черепа горожанина двадцать первого века, проходит сквозь всю субтильную анатомию до самой земли, разваливая жертву на две идеальные половинки.
И все-таки рыжий хвостатый мошенник сказал хотя бы пару слов правды: Леплайсана знала если и не вся Франция, то два встречных дворянина – точно…
* * *
О Господи! Если бы Георгий знал, насколько тяжелая рысь боевого коня отличается от трусцы смирненькой лошадки, на которой его обучали держаться в седле, то, конечно же, скорее предпочел бы бежать следом за отрядом, чем трястись сейчас впереди Ганса, давешним клещом вцепившись в жесткую и разящую едким потом лошадиную гриву. Да еще встречный ветер, в мановение ока разметавший всю импровизированную одежду растительного происхождения и оставивший его первозданно голым… А твердый поджарый живот наемника, увешанного оружием будто новогодняя елка, постоянно царапавший чем-то острым обнаженную спину! А седло, в отличие от велосипедного, похоже, выточенное из неоструганного дерева, причем, учитывая, что досталась от него седоку только передняя лука, немилосердно натиравшее его седалище. Сместившись с этого пыточного станка немного вперед, Арталетов тут же пожалел об этом, ибо едкий, как кислота, конский пот вкупе с колючей грубой шерстью были вообще невыносимы! Словом, поездка в ночи была не из приятных.
– Как вы там, шевалье? – добродушно пробасил откуда-то спереди Фридрих, но Жоре показалось, будто заговорил сам конь-мучитель. – Не замерзли?
– Не-е-е-е-е…
– Ганс! Одолжи дворянину свой плащ.
– Вот еще! – буркнул обиженно наемник, проклиная в душе свою инициативность: ехал бы теперь как все, а не вез этого вонючего бродягу… – Обойдется. Он мне его так перемажет – вовек не отстирать! Седло вон и то все испортил…
– Без разговоров! Будешь пререкаться – я тебе собственное седло так испорчу плеткой…
– Так точно!
На плечи Арталетову легла тяжелая ткань, не менее, если не более, колючая, чем конская шкура, а на горле, угрожая задушить, защелкнулась застежка, больно прищемив при этом кожу.
– Спасибо!.. – прохрипел полузадушенный Георгий, чувствуя, как грубый плащ вместо того, чтобы согреть, с готовностью включился в истязание его бренного тела.
– Кушайте с булочкой! – мрачно огрызнулся Ганс, пришпоривая скакуна.
 
10
Много дней грустил король,
Не знал народ, что за беда!
И кто-то во дворец привел
Смешного карлика-шута…
Группа «Король и шут»
К ночи изрядно похолодало, к тому же поднялся резкий ветер, свистевший в оконных щелях и тоскливо завывавший в печной трубе неведомым чудовищем, прищемившим себе хвост.
Постоялый двор попался далеко не из самых лучших, даже не из средних, так – две-три звезды, не больше… Несмотря на огромный камин, в котором трещали, брызгаясь горящей смолой, толстенные поленья, было свежо, и заполнявшие до отказа помещение военные, по своему обыкновению, грелись подручными средствами. Среди средств первое место принадлежало, естественно, горячительным напиткам, а второе – легким в общении девушкам, неизвестными официальной науке способами, но хирургически точно вычислявшим время и место скопления таких вот гостей, щедрых и на презренный металл, и на суровую ласку, поэтому слетавшихся на огонек со всей округи.
Сумрачного курчавого бородача с породистым ястребиным носом, смоляные кудри которого были уже густо пересыпаны серебром (не перхотью, полно вам, а благородной сединой!), не узнал бы только слепой. Ну, или кто-то еще, никогда не видевший воочию короля Франции Генриха. Хотя бы в виде знаменитого конного памятника у Нового Моста в Париже. Хотя там король представлен не в естественной, так сказать, окраске, а во всех оттенках позеленевшей бронзы.
– Право, дорогой мой Леплайсан, – лениво обратился король к своему собеседнику, развалившемуся в кресле с такой кислой миной, будто на коленях у него сидела не смазливая девица, выдающаяся во всех отношениях, с завидным аппетитом безостановочно поедавшая черный виноград, а старуха на девятом десятке лет. – Ты совсем перестал смешить нас своими остротами. Где твои анекдоты, где эпиграммы на вельмож, розыгрыши, наконец? Где меткие эскапады и безжалостные сравнения? Уж не влюбился ли ты часом, мой шалун?