На пути Орды
Теперь на стол можно было поставить пустую банку из-под томат-пасты, отрезать горбушку черного хлеба, посыпать ее солью, достать из внутреннего кармана кителя плоскую четвертинку «спутник агитатора», свернуть «агитатору» голову и вылить все его содержимое в банку.
«За здравие или за упокой?» – мелькнуло в голове. Вопрос не имел ответа. Михалыч решил, мысленно хватая проблему за самую суть, что главное сейчас – выпить за Аверьянова, а там, наверху, разберутся, в какой ящик отправить его искренний, идущий от сердца порыв.
Выпив, он сразу услышал, – на фоне криков телевизора из гостиной и визга рэпа из комнаты дочери, – услышал тихий стук, от которого его бросило в пот.
Казалось, где-то далеко-далеко десяток плотников одновременно забивали гвозди в крышку аверьяновского гроба, однако забивали быстро, хаотично и дробно, – как башмачники подбивают подошвы.
Михалыч прислушался: звук шел из-за окна.
«Кто ж там так колотит?» – подумал полковник и высунулся из окна по пояс, глянув с интересом вниз.
Вороны, усеявшие капот его «опеля», сразу перестали стучать и с той же степенью интереса глянули, склоняя головы набок, на него – снизу вверх…
«Вот жизнь, как она есть: загадки решаются, люди уходят… – мелькнуло в мозгу. – Зря я грешил на Аверьянова! Эх, старлей! Угнать-то угнал, а стучать не стучал!… Да что теперь, поздно. Ушел, Николай, ты от нас, от обидчиков! Теперь плачь не плачь: железо недолго сменить, а сыну отца не вернешь…»
– Кого сегодня поминаем? – спросила Катя, войдя на кухню и кивнув на пустую банку из-под томат-пасты с лежащей рядом недоеденной горбушкой черного.
– Уж лучше молчи… – только и смог сказать Михалыч.
– А что мне молчать-то? – удивилась Катя.
– Ах, так? – рассвирепел Михалыч. – Тогда вот так: немедленно буди мать, и начинай с ней борщ варить, который обещали сегодня сделать!
– Ты что, блин, ночью? Спятил?
– Ты как разговариваешь с отцом? Блин, говоришь?! Лейтенанты хамят, прапорщики хамят! Осталось дождаться, когда солдаты хамить начнут.
– Это уже скоро.
– …Дочь хамит! Не дам над собой издеваться! Знаешь, как в Тарасе Бульбе у Гоголя: «Чем тебя породил, тем тебя и убью!»
– Простатит сначала вылечи, – раздался голос Катиной мамы из спальни.
– Ш-ш-што-о-о-о? – закипел Михалыч.
– Мама, вставай! – закричала Катя, видно, всерьез испугавшись отца. – Слышишь?! Он уже стал как свекла и борщом кипит!
– Да… Встаю-встаю-встаю… – зашевелилась, заскрипела кроватью Катина мама.
* * *– Сейчас опять поджигать нас будут, – объявил Аверьянов, наблюдая за действиями противника.
Рука к кобуре, вытяжной ремешок. Пистолет привычно выскочил из кобуры. Обойма на месте. Снять предохранитель. Передернуть затвор. С привычным легким шелчком первый патрон ушел из обоймы в патронник…
…Большой горящий греческим огнем шар вращался на веревке из верблюжьей шерсти, как камень в праще… Поджигатель, крутя огненный шар над своей головой, устремился к крепости. Его прикрывали лучники, готовые сбить со стены любого защитника, вставшего в полный рост с луком в руках… Поджигателю нечего было бояться.
Поджигатель не знал, что старшему лейтенанту Николаю Аверьянову вовсе не обязательно было вставать в полный рост для стрельбы. Наоборот: ему было гораздо удобней стрелять с колена, надежно уперев кисть руки с пистолетом в том самом месте, где заостренные бревна, отходя друг от друга, начинали образовывать свои острия…
Почти не целясь, он выпустил обойму и тут же перезарядил.
Один за другим лучники прикрытия получили по пуле в правое плечо. В первый момент их кинуло назад, затем руки повисли как плети, и тут же всех скрючила страшная боль.
– Сустав плечевой у шамана не слепишь, – пояснил он обалдевшей Олене. – В больницу только – не открутиться. А там уж хомуты-то ждут. И без вариантов.
– Я ничего не понимаю, Коля, – зашептала Олена испуганно. – Чем я могу тебе помочь?
– Ничем, – кивнул ей Коля. – Мне помогать не надо, сам управлюсь. Сиди, смотри. И все.
Поджигатель продолжал нестись. Он слышал выстрелы, но не придал им никакого значения. Оглядываться ему было незачем, – над тыном Берестихи никто не появлялся. Чтобы метнуть свой огненный шар наверняка, смелый поджигатель понесся вдоль тына, примериваясь… Неожиданно его лицо столкнулось с белым едким и страшно пахнущим облаком пены из огнетушителя. Он уже не видел, что огненный шар, даже не успев зашипеть, стал похож на огромный, в конскую голову снежок…
От ужаса, рези в глазах он выронил веревку, на которой крутил над головой огненный шар. Схватился за лицо.
Два раза что-то хлопнуло над ним – где-то сверху и в стороне… В тот же момент поджигатель перестал чувствовать свои руки. Руки вдруг онемели, упав. Секунда – и резкая боль в плечах скрутила все его тело…
– А вот теперь… – Коля встал в полный рост и методично, как в тире, стал выпускать патрон за патроном…
Из всего разъезда остался невредимым лишь один – красная шапка… Он первый, поняв что-то, обратил коня к лесу…
– Вот мне не по душе такое… Толкнуть людей… И смыться. Я гадов не люблю. …Ну, Аверьянов, подумай и стреляй! …Ну все, подумал… – Целясь с двух рук, Коля вдруг повернулся к Олене: – Как считаешь, Олена, легко в него промахнуться?
– Да тут никто не попадет. Стрела не долетит!
– Промахнуться легко… – согласился Коля, прицелившись снова… Грохнул выстрел. – Говорил – промахнусь! – С досады он даже мотнул головой.
– Ты убил его, Коля, – удивленно ахнула Олена.
– Я промахнулся! – с чувством повторил Аверьянов. – Я же в плечо целился… – Не выдержав взгляда девичьих глаз, Коля виновато вздохнул и добавил: – Да черт с ними, с капитанскими погонами! Я тоже человек, ведь верно?!
* * *Филин, лучший слесарь полка, издалека заметив приближающегося к нему Алексея Аверьянова, взял со своего верстака какую-то фотокарточку и убрал ее в ящик стола.
– Здравствуйте, Филлип Филипович.
– Привет. С чем пожаловал?
– Вы не поможете мне в выходные на отцовской «Оке» коробку передач поменять? В одиночку это трудно сделать.
– Не вопрос.
– Я заплачу сколько надо.
– Да я и так сделаю. Из уважения.
– Из уважения? – удивился Алешка. – Это как?
– Ну…
Только тут Алеша увидел стоящий возле верстака Филина небольшой, метровый, обелиск из нержавейки, увенчанный пластмассовой алой звездой.
На лицевой грани обелиска был уже отфрезерован овал для фото. Под овалом выгравирована надпись: Аверьянов Николай Николаевич. Дат рождения-смерти еще не было.
Перехватив взгляд Алешки, Филин сначала вздрогнул, испугавшись, но тут же оправился:
– Да не бери в голову! Это другой Аверьянов. Что рот открыл-то? Глянь, даты рождения нет, фотографии нет, – ну, значит, другой. Твой-то жив еще! Ну, что? Что ты на меня глядишь? Это Михалыч распорядился. – Филин кивнул головой в сторону приближавшегося полковника Бокова, решившего посоветоваться относительно «опеля», жестяных работ. – Его пытай вон: как, за что и по какому поводу…
Подошедший Михалыч, сразу оценив ситуацию, протянул Алексею руку:
– Здорово, Алексей! Не вставай! – махнул он Филину. – О чем речь, ребята? Что это, – памятник, что ли? Похоже, памятник! Что, только на Аверьянова сделал? Когда ж ты остальные-то делать будешь?
– Какие остальные? – удивился Филин.
– Как какие? – удивился в свою очередь Михалыч и объяснил, обращаясь скорее к Алеше, чем к Филину: – Из округа приказ пришел, на всех офицеров полка запастись памятниками. Планируют привлечь нас к антитеррористической операции… Нас и еще полк ОМОНа. И их, и нас на корню, ну, как обычно, уже продали. ОМОН по пути на точку сначала на фугас в горах напорется и под кинжальный огонь попадет, – их всех положат, а мы пройдем. Спецназ везде пройдет! Нас там уже, в точке прибытия, на месте, – в клочья растерзают. За все про все, ну, как обычно, генералам нашим – полтора миллиона зеленых, на бедность. Правда, за счет инфляции Центр обязался за те же деньги еще одну лодку в Баренцевом утопить, Эрмитаж спалить в Питере и два вертолета разбить с экипажами и губернаторами. С какими – еще не сказали. ЦРУ пока не решило. Впрочем, это уже не наша головная боль, а москвичей. Наше дело простое: приказ есть, ну, значит, памятники готовь… На всех офицеров…