Тайный рыцарь

Бурцев был озадачен. Опять намечается пирушка? А как же кара за грехи? После общинного покаяния должно же ведь последовать хотя бы символическое наказание?
Наказание последовало. И отнюдь не символическое.
Когда недожаренное козлиное мясо и недопеченная сдоба лежали на досках, пруссы вновь всей толпой рухнули на пол. Стоять остался лишь один вайделот. Одноглазый жрец воздел к плоской крыше сарая свой посох, что-то рявкнул — громко, но неразборчиво. Размахнулся от души и с силой опустил кривую палку на чью-то согбенную спину. И на другую. И на третью…
Вайделот скакал и крутился в безумном шаманском экстазе. Жреческий балахон развевался подобно крыльям чудовищной птицы, кривой клюв ритуального посоха поднимался и опускался. Одноглазый лупил несчастных соплеменников направо и налево. Не пропускал никого — ни старых, ни малых. А удары, между прочим, беснующийся священнослужитель наносил умело и болезненно, со знанием дела. Такими ударами и такой дубинкой запросто можно было и изувечить человека.
Дикий вой и душераздирающие крики наполнили сарай, вырвались наружу, встревожили, разогнали тишину ночи… Покаявшиеся грешники расплачивались за все свои проступки разом. Расплачивались собственными боками, хребтом и шкурой.
Избиение продолжалось долго — до тех пор, пока свою порцию не получил каждый. Потом жрец устал. И все кончилось. И началось заново.
На этот раз уже сам вайделот, отбросив посох, упал возле ямы с козлиной кровью, скорчился, прикрыл голову руками. Его мгновенно обступили и — Бурцев не поверил своим глазам — набросились всей толпой. Женщины дергали и щипали священнослужителя. Мужчины били кулаками и пинали под ребра. Не в полную силу, конечно, — не так, как давеча жрец охаживал дубиной их самих, иначе коллектив попросту размазал бы одиночку по всей храмовине. Но все равно ощутимо. Если судить по количеству доставшихся на долю вайделота тумаков — более чем ощутимо. Кажется, за свои грехи на общинном покаянии должны держать ответ все без исключения участники молений. Бурцев возблагодарил судьбу за то, что пруссы не имеют обыкновения приглашать гостей на свои тайные обряды.
— Что они делают?! — изумилась Аделаида.
— Сама не видишь, что ли? Бьют своего священника. Он ведь тоже человек. Значит, не безгрешен.
— Варвары! Язычники! Идолопоклонники богопротивные!
— Ну, по крайней мере, они равны перед своими богами, — заметил Бурцев. — Любимчиков у прусских небожителей нет. Согласись, редкая религия может похвастаться такой беспристрастностью.
К жрецу тем временем приложился последний малец. Затем битая паства осторожно подняла избитого пастуха, усадила на земляной холмик. Самая неприятная часть покаянного собора осталась позади. Начиналась самая приятная.
Молитвословие и исповедальные речи, чередовавшиеся с кулинарными экспериментами и лупцеванием по принципу «один на всех и все на одного», подошли наконец к логическому завершению. Пруссы повалили к столу — за подостывшим уже мясом и колобками [8].
Ели все. Ели жадно, как и полагается голодным, уставшим, освободившимся от тяжких грехов людям. Хватали руками, до чего дотягивались. Рвали зубами полусырое козлиное мясо. Вгрызались в хрустящую корочку обрядовых хлебцев, под которой густой липкой тянучкой белело непропеченное тесто.
— До чего же все это противно, — кривила губки Аделаида. — Свиньи! Звери!
Ей-то что. Княжна, небось, отужинать уже успела, а вот он, Бурцев, — ни фига: уснул на голодный желудок. Пруссы же так аппетитно уплетали свои полуфабрикаты — слюнки текли… Бурцев вздохнул. Он бы тоже не отказался сейчас ни от козлиного бифштекса с кровью, ни от непропеченного калача. Да кто ж ему предложит…
Заурчало в животе. Заныло под ложечкой.
А потом заскрипел снег. Сзади — за спиной! Не там, в отдалении, где бродили часовые с факелами, а вот здесь — совсем рядом, возле их с Аделаидой убежища. Меж поленьями видно немного. Но Бурцев разобрал, как к куче дров шагнул человек. Без факела. В прусском волчьем тулупчике. С лисьей тушкой на плече. При чем тут лисица-то?
Человеческая фигура приблизилась почти вплотную, склонилась, заглядывая в их убежище. Бурцев отвел назад руку с обнаженным мечом. Для хорошего замаха и приличного рубящего удара — слишком тесно. Отправить прусса в нокаут тоже — никак. Не развернешься ведь в этой дровяной норе… Любое резкое движение обрушит всю поленницу. Грохот услышат в сарае. Придется просто заколоть, нанизать не в меру любопытного пруссака на клинок прежде, чем тот поднимет тревогу. Нехорошо, конечно, с союзниками этак-то. А что делать, если Аделаиде грозит смерть от рук фанатиков? С фанатиками ведь не договоришься. Тут уж выбирай: или — или. Бурцев выбрал Аделаидку.
Обнаженный меч задел обледеневшее полено. Чуть слышно звякнуло.
— Не надо, Вацлав, — тихо произнесла темная фигура голосом дядьки Адама.
У него отлегло от сердца. Пронесло… Хотя пронесло ли? Меча Бурцев не выпустил.
— Как ты… сюда…
— Решил проверить, вняла ли твоя женщина моему совету. Извини, у меня были сомнения на этот счет. Вижу теперь, что не напрасные. Вылезайте оттуда. Оба. Быстро. Бегите за дом Глянды и возвращайтесь к себе.
— Но охрана…
— Охрана сейчас у ворот — ждет своей доли жертвенного мяса и хлеба, освященного храмовым огнем.
— Аделаида может не успеть добежать.
— Успеет. Если потребуется, я отвлеку сторожей. Меня не тронут. Я принадлежу к другой общине, но не к другому народу. Меня здесь не считают чужеверцем. В храм, конечно, сейчас не впустят, но кто воспрепятствует мне, пользуясь случаем, передать жрецу-вайделоту приношение для наших богов? Вот специально подстрелил вчера после скачек.
Пожилой прусс кивнул на свою пышнохвостую ношу. Мертвая лисица скалилась в темноте. Маленькие остренькие зубки хищницы белели в разинутой пасти. Зловеще зияла пустая глазница. Пушистая, еще по-зимнему рыжая шкурка не подпорчена: прусская стрела вошла зверю точно в глаз.
— А вот с вами тут никто церемониться не станет — это уж вне всякого сомнения, — продолжал дядька Адам. — Скоро трапеза закончится, и остатки священной пищи будут погребены здесь — под стенами храма, дабы ни птица, ни зверь не добрались до еды, принадлежащей богам. Вас найдут в два счета, так что поторопитесь.
— Спасибо, дядька Адам!
Бурцев вышел из укрытия первым. Не пряча меча, глянул по сторонам. Чисто… Позвал:
— Аделаида!
Княжна выбралась из-под дровяного развала надутая и недовольная. Одарила прусса недружелюбным взглядом. Даже не кивнула в знак признательности. Теперь, после подсмотренного языческого обряда, добрая католичка Агделайда Краковская прониклась к местным идолопоклонникам еще большей неприязнью, чем прежде. Хреново… Ну, да ладно, сейчас не до разборок.
— Бежим! — Бурцев уже тащил жену за собой. Она не особенно-то упиралась. Оставаться возле опасного сарая Аделаида больше не желала и резво перебирала стройными ножками.
Дядька Адам смотрел им вслед, пока беглецы не скрылись за пустующим домом мертвого кунинга. Потом вздохнул, переложил мертвую лису на другое плечо и направился к воротам храма. Оттуда к нему бежали двое с факелами и копьями.
— Подношение богам Священного леса! — крикнул по-прусски лучник, предостерегающе поднимая руку.
Те признали дядьку Адама, замедлили шаг.
— Твое подношение будет передано, — сдержанно и не очень дружелюбно ответил страж постарше. — Оставь его здесь, а сам ступай прочь, человек из другой общины.
Рыжая одноглазая лисица, предназначавшаяся для одноглазого вайделота, легла на грязный снег. Дядька Адам неторопливо удалился.
Бурцев с женой были уже далеко.
 
Глава 13
К себе они добрались благополучно, без приключений.
Бурцев поплотнее прикрыл дверь, повернулся к жене:
— Аделаида, разговор есть. Когда начнем — сейчас или завтра?