Тайный рыцарь

Бурцев лишь отмахнулся:
— Девок тех еще полюбить надо. А я Аделаидку люблю, какова она ни есть. И хватит об этом, Дмитрий. Дело давай говори. Чего стряслось-то?
Как выяснилось, озлобленные пруссы принесли в жертву раненых и немногих захваченных в плен немцев. Массовое жертвоприношение состоялось сразу же после битвы. Полонян даже не стали гнать в Священный лес, а попросту перерезали в молельном сарае Гляндова городища. Но прежде пруссы вызнали у самых разговорчивых орденских кнехтов, откуда, куда и зачем двигался отряд крестоносцев.
Судя по рассказам перепуганных пленников, тевтоны вышли из Наревского замка — того самого, что перегородил дружине Бурцева путь через болота, — оставив за стенами лишь малый гарнизон. Местный комтур со своими рыцарями, сержантами-полубратьями и многочисленной свитой из оруженосцев, кнехтов и слуг отправился в Кульм по призыву ландмейстера Германа фон Бальке, который после смерти Конрада Тюрингского временно выполнял в братстве Святой Марии функции верховного магистра [14]. Кроме того, из допросов пленных явствовало, будто с благословения посланца папы Григория IX в Кульме скоро должны провозгласить имя нового гроссмейстера ордена.
Впрочем, Бурцева сейчас больше интересовало другое.
— Если крестоносцы направлялись в Кульмские края, как же они вышли к поселку Глянды? — недоумевал он. — Как вообще отыскали нас в такой глухомани?
— Все просто, Василь, — невесело усмехнулся Дмитрий. — На орденском тракте тевтоны обнаружили следы лошадиных копыт. Следы выходили из леса и в лес же уводили. Разведчики отправились по протоптанной стежке.
— И?
— Следы привели немцев прямо к лесному острогу.
— Предательство?
— Нет, Василь. Глупость и жадность.
— Не понял…
— А ты вспомни прусские скачки и дележ кунингова добра. Состязания-то проходили как раз возле тевтонской дороги.
— Кто-то выехал на тракт? — догадался Бурцев. Новгородец кивнул:
— Азарт и жажда богатства оказались сильнее элементарной осторожности. Скакать по тракту все-таки удобнее, чем по лесу, и кто-то легкомысленно решил воспользоваться этой возможностью. Сами пруссы грешат на мальчишку, которому досталась шестая часть имущества Глянды. Якобы он сильно отставал, а потом вдруг неожиданно вырвался вперед. Но наверняка этого узнать уже не удастся: отрок мертв. Погиб в схватке с крестоносцами.
Бурцев вздохнул. Да, глупо как-то все вышло.
— Ты об этом мне хотел рассказать, Дмитрий? Это и есть твое безотложное и мудреное дело?
— Не совсем. Тут другое… Пруссы требуют, чтобы мы ушли. Немедленно и все до единого. Да ты сам пойди, вон, послушай…
 
Глава 27
У ворот частокола гомонила толпа. Громко, жарко, угрожающе. Подобным образом шумят, прежде чем вцепиться в горло врагу. Да, пруссы именно требовали. Требовали так, что стало ясно — будь их чуток побольше, суровые бородачи без лишних слов уже залили бы свой молитвенный сарай жертвенной кровью гостей-иноверцев по самую крышу.
Внезапному помутнению рассудка и будоражению умов немало способствовал одноглазый вайделот. Как выяснилось, Сыма Цзян вовсе не зашиб экс-Кривайто насмерть, а лишь отправил того в глубокий продолжительный нокаут. Сразу же после битвы с тевтонами одноглазый в сопровождении толпы вайделотов приперся в селение. Разъяренный, красноречивый и напористый, он объявил во всеуслышание, что набег крестоносцев — это справедливая кара за осквернение Священного леса, а пуще того — за неугодный богам поступок Кривайто, посмевшего взять под защиту святотатцев.
Дурацкие скачки и следы, указавшие путь немцам от тракта до самого лесного поселка, были мгновенно забыты. Боги гневаются и во всем виноваты чужаки — такое объяснение больше устраивало общину. Удобно и не столь обидно… К тому же пылающие жаждой мести души пруссов оказались благодатной почвой для обличительных речей. Даже дядьку Адама и его стрелков вайделоты под горячую руку причислили к пособникам чужеверцев и гнали прочь. А на Сыма Цзяна люди Глянды вообще взирали теперь с плохо скрываемой ненавистью. Боевой посох опального первосвященника больше не пугал взбудораженную толпу.
Воины Бурцева не прятали оружия, пруссы — тоже. И те, и другие ярились все сильнее. Дабы избежать бессмысленного кровопролития, нужно было оставить негостеприимное селение. Но сначала схоронили павших. Кое-как прикопали в мерзлой земле на приметном месте подальше от поселка и Священного леса. Потом начались сборы. Собирались под тяжелыми взглядами недавних союзников.
— Этих бедолаг понять можно, — вздыхал Дмитрий. — Тевтонские кнехты почти всех их баб и детишек порезали. Да и мужиков положили немало. Так что пруссаки сейчас злые — жуть. Виноватых в своем горе ищут. Кому угодно и во что угодно поверить готовы. Но могли бы хоть спасибо сказать, что ли. Ведь кабы не мы, немцы тут все по бревнышку разнесли бы и вообще никого в живых не оставили. А то что же получается? Мы, значит, кровушку за их деревеньку проливали и нас же отсюда в шею турнули? Может, Василь, проучить их, а? Показать, на чьей стороне правда и сила? Пруссов ведь с гулькин нос осталось.
— Не сметь! — строго зыркнул Бурцев. — Хочешь, чтоб потом нас всю дорогу пруссаки из других селений донимали? Нет, Дмитрий, раз просят уйти — уйдем с миром. Здесь не наша земля и не наше право. Вот только…
Эх, было бы кому уходить.
Дмитрий верно говорил: новгородской и степняцкой крови пролилось под прусским частоколом немало. Почитай, половина дружины полегла. Много раненых, есть тяжелые, с полдюжины человек и вовсе вот-вот должны испустить дух. Саней же у пруссов не допросишься, а брать силой не хотелось. Да и куда им с санным обозом-то по глухой лесной стороне? Пришлось вязать носилки и вешать между конями. Благо, лошадей — и своих, и тевтонских — набрался целый табун. Лошадей всегда хватает, когда людей мало.
Но все-таки… Куда раненых везти-то? До Руси путь не близкий и не легкий. Почитай, ведь только-только из Взгужевежи вышли. И пол-Пруссии, наверное, еще не прошли. Нет, изрубленным в схватке с тевтонами людям оставшуюся дорогу не осилить. Ничего не поделаешь, нужно половинить и без того поредевшую дружину. Раненых под охраной придется отправить обратно к Освальду — добжиньский пан не откажет в приюте, позаботится о союзниках. А остальные? Остальным в негостеприимных прусских краях ждать нечего. Пока есть возможность, надо идти дальше. Возможность была… Во всех их бедах одно хорошо: в замке, закрывающем дорогу на Русь, нынче почти никого не осталось. Штурмовать, конечно, тевтонскую твердыню — кишка тонка. Но пройти мимо и отбить в случае чего слабенькую погоню сил, авось, еще достанет.
Относительно себя и краковской княжны Бурцев решил твердо: идти им с Аделаидой на Русь. В «Башне-на-Холме» делать полячке нечего. Под каменными сводами опостылевшего Взгужевежевского замка у княжны окончательно сорвет крышу, да и добжинец может ведь не устоять перед соблазном. Так зачем лишний раз искушать пана Освальда? Хватит, блин, истории с влюбленным Фридрихом фон Бербергом.
Поделить невеликое войско не составило труда. Новгородскую вольницу назад все равно уж не повернуть. А вот дисциплинированные кочевники будут сговорчивее. До родных степей им еще далеко — значит, не станут пока считать каждый переход и, коль прикажет Бурцев вернуться во Взгужевку, — вернутся. Монгольские нукеры из личной гвардии Кхайду-хана в самом деле не стали противиться воле обладателя ханской золотой пайзцы «юзбаши Вацалава». Татарские стрелки — тоже.
Но Бурангуловых всадников все же разделили поровну: хорошие лучники везде будут к месту. Сам Бурангул возглавил десяток, следовавший с Бурцевым, окончательно превратившись из сотника-юзбаши в десятника-унбаши. Збыслав и дядька Адам со своей ватагой тоже примкнули к новгородцам. У обоих был строгий наказ от пана Освальда: провести союзников на Русь.