Ярость

У президентов всяких, закончил я его озорную мысль. Парень остер на язык, быстр, как ящерица, полон молодой силы, весь перекатывается, как ртуть. И дверцу передо мной распахнул без всякого подобострастия, а как молодой, полный сил человек перед тем, кто старше и умнее.
Итак, простая черная «Волга», с наворотами вроде встроенного компьютера, факса, телевизора, сложной системы связи с любой точкой земного шара. На мой взгляд, многое устарело, был бы компьютер, а через него и так свяжусь с любой точкой, где есть компьютер или хотя бы телефон. Пусть даже такой, которым пользовались Ленин и батько Махно.
Я с нежностью косился на лаптоп, или, как теперь говорят, ноутбук: пентюх-двухсотка, активная матрица, винчестер на два гига, модем двадцать шесть тысяч, встроенный джаз, а я был бы рад и зипу. По крайней мере, смогу таскать на гиговой дискете джаза «Starcraft-2» в полном объеме…
Я даже огляделся по сторонам с неловкостью. Подслушал бы кто-нибудь, как собираюсь применять чудо техники… До чего же непросто начинать работу от и до, а не тогда, когда изволится. Мысль барахтается вяло, все пытается свернуть на игру, на работу с тем, что само всплывает из подсознания…
Володя вел машину артистически, рискованно проскакивал мимо «мерсов» и «Саабов», что прут в полной уверенности, что им уступят, обгонял, нарушал, быстрая езда ему нравилась, а я посматривал с любопытством как на него, так и на машину.
У нас когда-то был старенький автомобиль. Приятель продавал по смехотворной цене, жена настояла на покупке, помню кошмарные дни, когда учился ездить, а кончилось тем, что за руль садилась только жена. Но и ее замучили постоянные ремонты, и в конце концов у меня осталось только смутное воспоминание, какая педаль тормоз, а какая газ.
Сейчас смотрел с любопытством, здесь тоже нашпиговано компьютерами, а с ними дружу, у меня следит за квартирой, а тут наверняка умеет не только присматривать за экономным расходом топлива и тормозами.
Володя перехватил мой взгляд, объяснил словоохотливо:
– Здесь, кроме базовой программы, есть и добавочные функции… Наши умельцы постарались. Кто от хорошего настроения, кто от желания себя показать, а кто и на спор, что сумеет.
– Так что же программа умеет?
Володя с неловкостью пожал плечами:
– Честно говоря, еще не знаю. Это холодильники, какие были двадцать лет назад, такие и сейчас. А за компьютерами не угнаться! А программы так вовсе каждый месяц новые…
– Я бы угнался, – сообщил я.
Он покосился на меня с удивлением:
– Вы?
– А что, – возразил я, – что во мне не так? Ни очков, ни бороды?
Я пришел первым, не считая секретаря Марину. Поздоровался, сел тихонько в просторной, как банкетный зал, приемной, Марина улыбнулась ободряюще. Глаза ее не отрывались от компьютера, но я уловил ее короткий взгляд, вроде бы скользящий, так ли одет для встречи с президентом, но осталось ощущение, что могу теперь спрашивать, глядя в это милое личико, как там у меня с почками, нет ли уплотнений в легких и скоро ли наступит простатит, обязательная болезнь, как пишут, для всех мужчин.
Дверь со стороны анфилады холлов была распахнута. К нам иногда заглядывали, я всякий раз ловил на себе профессионально ощупывающие взгляды.
Наконец боком вдвинулся грузный Краснохарев. Главой правительства он не выглядел, во всяком случае, сейчас. На его слегка обрюзгшем лице просматривалась глубоко спрятанная тоска по тому времени, когда был главой Сибгаза, когда в его великолепную работу технаря и организатора не примешивалась ни подлейшая политика, ни всякие подводные течения, когда мог во всем блеске развивать свою отрасль, к изумлению всех подавив на мировом рынке отчаянное сопротивление Рургаза и баварских магнатов, а когда пришла пора реформ, первым в стране перестроил всю отрасль на новые отношения. Но, на его беду, призвали в премьер-министры, где сменил позера и политика, доведшего страну до краха, но ухитрившегося остаться в глазах полуинтеллигенции героем реформ.
Он сел за два стула от меня. В мою сторону даже не взглянул: ни враждебно, ни безразлично. В глазах были тоска и желание, чтобы поскорее все кончилось, а его отпустили восвояси. Обратно в Сибирь.
Через пару минут шумно вошел Яузов, министр обороны. Краснорожий, грузный, морда ящиком, глаза тупые, сонные. Когда Марина встала, чтобы снять с полки зип, он оценивающе оглядел ее с головы до ног, неспешно раздел взглядом, так же неспешно одел и лишь тогда произнес рокочущим басом:
– Леночка, ты бы нам кофейку покрепче… А мне, ты знаешь, не ваши наперстки, а мой стакан.
Она кисло улыбнулась, вояка никак не запомнит ее имени, для него все секретари – Леночки, но спорить бесполезно, что возьмешь с меднолобого, унтер Пришибеев рядом с ним покажется Маканиным, а я проводил его долгим взглядом, пытаясь понять, чего ждать от генерала, что всем своим видом дает понять, что всего лишь тупой вояка, исполнитель, в политику не лезет, депутатские бредни не понимает и презирает, любит крепкую водку и толстых девок. Но я пару лет тому случайно наткнулся на него в Союзе писателей, он зашел по поводу своего друга-ветерана, его окружили члены секции военно-патриотической книги, начались разговоры, я невольно прислушался, ожидая генеральских глупостей, но этот красномордый отвечал быстро, не прислушиваясь к словам, грамотно строил фразы, и на лицах собравшихся я заметил некоторое разочарование.
Этот эпизодец так бы и забылся, но генерала затащили в зал, уговорили выступить. И тут я увидел, как на трибуну взошел настоящий генерал: квадратномордый, презирающий штатских в зале, а когда заговорил властным и таким начальственным голосом, что я возненавидел бы армию, если бы уже не ненавидел, – в его речи не было фразы, где не перепутал бы ударения или глагольные формы.
Не сразу по голове стукнуло: а кому нужен министр обороны, который знает поэзию, декламирует Гумилева и Киплинга, наизусть знает всего Симонова? Такой, того гляди, от поэзии еще и к политике перейдет.
Я сидел смирно, хотя должен был либо распластаться от почтения, как-никак одни правители, либо повизгивать от восторга, что удостоился. Но я помнил, что правителей забывают, а помнят творцов, я себя без ложной скромности относил к творцам. К тому же эти вершители судеб выглядят как побитые собаки.