Лесной фронт. Дилогия (СИ)

Впереди появился просвет между деревьями, и через минуту мы вышли к реке. С первого взгляда я понял, что помыться здесь будет проблематично. Река медленно текла под заросшим кустами и ивами двухметровым обрывом. Не видно было какого-то спуска к воде. Как же они воду здесь набирают? Ответ пришел довольно быстро. Через нависающую над водой толстую ветвь дерева была перекинута веревка, к одному концу которой было привязано ведро, а другой конец – привязан к дереву. Сережа поставил ведра на землю и отвязал веревку от дерева. Ведро с тихим всплеском ушло под воду, и боец, быстро перебирая веревку руками, поднял его наверх, обмотал веревку вокруг толстого сука того же дерева. Потом Сережа подобрал валявшуюся тут же длинную палку и, зацепив веревку возле ведра сучком, подтащил его к себе.
Я смотрел на все эти манипуляции и тихо изумлялся. Это кто ж выдумал такую конструкцию? А впрочем, как можно было сделать иначе? Как-то, наверное, можно, но здесь была именно такая конструкция. Сережа таким образом наполнил свои ведра и, стрельнув у меня еще одну сигарету, отправился обратно. Я еще раз осмотрелся в поисках спуска к воде и, не найдя ничего подобного, бросил ведро в воду. Самым сложным оказалось подтащить его к себе так, чтобы не расплескать большую часть воды. В конце концов мне это удалось. Я с наслаждением умыл лицо, почистил мылом зубы. Прямо скажу, чистить зубы мылом – мало приятного. После умывания я, осмотревшись по сторонам – свидетелей не было, сбросил с себя одежду и, затаив дыхание, вылил воду из ведра себе на голову. Вода показалась ледяной. Тело тут же покрылось гусиной кожей, и не заорал я только после очень большого усилия воли. Быстро намылился и снова бросил ведро в воду. Здесь мне в голову пришло, что новую порцию воды надо было набирать до того, как я намылился. Пока вытаскивал ведро, перебирая скользкими от мыла руками веревку, пока снова подцепил его палкой – мыло успело подсохнуть. Я снова принял душ, показавшийся уже не таким холодным. Снова набрал воды и вылил на себя. Немного подумав, решил повторить процедуру, но на этот раз воду, чтобы смыть мыло, набрал заранее.
Наконец-то вымывшись, я почувствовал себя гораздо лучше. Конечно, это не горячая ванна и даже не душ, но при данных обстоятельствах… Для полного счастья не хватало только бритвы. Блаженно щурясь под лучами летнего солнца, приятно согревающими после холодной воды, я направился к сложенной неподалеку одежде. И сразу же наткнулся на выходящую из леса Олю. После секундной немой сцены она, пискнув, бросилась обратно в лес. Я, кое-как прикрывшись, принялся быстро натягивать штаны. Получилось далеко не сразу.
— Можешь выходить! — крикнул я в лес.
Через минуту снова появилась Оля. Глаза на пунцово-красном от смущения лице смотрели куда угодно – только не на меня.
— Извини, — сказал я, надевая гимнастерку. — Я тут мылся…
— Меня Феликс Натанович за водой отправил… — тихо произнесла девушка и, будто в качестве доказательства, качнула пустым ведром.
Я молча взял у Оли ведро и повторил процедуру добывания воды. Когда ведро было наполнено, девушка попыталась его взять, но я подхватил ведро быстрее и зашагал к лагерю. Оле ничего не оставалось, как пойти за мной.
— Ну и как тебе в лазарете работается? — после минутной ходьбы в молчании спросил я.
— Ничего работается. Феликс Натанович – хороший, — ответила девушка. — Не загружает сильно. Вчера вот мне спать приказал идти, а сам всю ночь над раненым просидел.
Мы прошли молча еще немного.
— И следит, чтобы не обижал никто, — добавила вдруг Оля. — На третий день, как сюда попали, один за мной ходить начал. Так Феликс Натанович с ним поговорил, и больше я того типа вообще не видела.
— Молодец! — сказал я, хотя где-то глубоко внутри было немного обидно, что девушке помог не я, а врач. — А вообще как? Не обижают?
— Нет! — Оля помотала головой. — Никто не обижает!
— Леша, ты где ходишь! — Окрик некстати прервал наш разговор.
Мы как раз входили в лагерь. Обернувшись на голос, я увидел старшину, который махал мне рукой.
— Извини, Оля. Надо бежать… — сказал я, ставя ведро на землю, и направился к старшине.
— Мылся я, товарищ старшина. К речке ходил, — доложился я, подойдя к Трепову.
— Мылся – это хорошо… — протянул он. — Поделишься мылом? Тоже надо бы.
В ответ я просто протянул старшине кусок мыла.
— О как! — обрадовался Трепов. — Ну, раз такое дело, ты отдохни еще маленько, а я пойду тоже помоюсь.
Старшина убежал к реке, а я направился к кухне. Как мало надо человеку для счастья, думал я, поглощая выданный мне на завтрак кусок хлеба с колбасой, из запасов, привезенных вчера группой Трофимова. Еда есть, помылся, убить никто не пытается… Видимо, все те лишения, которые я перенес, попав в прошлое, сильно снизили планку моих представлений о хорошей жизни. Ведь там, в будущем, постоянно было какое-то недовольство. Хотелось ведь всего и побольше. И новый телефон, хотя старый вполне нормально работал, и машину, чтоб за город покопать ездить, и новый компьютер, телевизор и кучу еще всего. Про деньги вообще промолчу. А зачем все это? Ну, машину – это еще понятно, хотя можно и на маршрутке поехать, да потом пешком пару километров. А остальное? Без нового телефона и телевизора прожить, что ли, нельзя? Или это оттого, что у кого-то оно все есть, а у меня нет? Или постоянной рекламой мне мозги так промыли? Ведь пишут же статьи про общество потребления. Похоже, в них таки доля правды есть. Просто навязывают нам товары, без которых вполне можно прожить. Формируют у человека стереотип: без новейшего крутого сенсорного телефона ты – лузер! Ну да, по телевизору вот реклама постоянная, в транспорте все светят новыми игрушками. Поневоле чувствуешь себя неполноценным. И это притом, что большинству людей девяносто процентов функций этого телефона и не нужны вовсе. Им достаточно, чтобы экран цветной да музыку можно было слушать. Так нет же, достанешь в том же транспорте простенький телефон и так и чувствуешь косые взгляды и ухмылки окружающих. Или обувь, например. Никак не могу понять, почему красивые, но абсолютно непрактичные ботинки, имени какого-нибудь знаменитого дизайнера, которые рвутся и разваливаются, даже если ходить в них по ровному асфальту, стоят в несколько раз дороже добротных армейских или туристских ботинок, которым не страшно никакое бездорожье? Но воспринимаются эти ботинки людьми с точностью до наоборот – придешь в офис в армейских ботинках, и снова косые взгляды, если не выговор. Это ведь глупо! Вас бы, избалованных достатком, переходящим в избыток, сюда, в этот лес сорок первого года. Да заставить идти километры по бездорожью в вашей брендовой обуви, дизайнерской одежде да без «Макдоналдса» через каждые пару километров. Готов спорить, что через полдня с радостью поменяли бы свои стильные фирменные туфли, точнее – то, что от них бы осталось, на самые старые, затертые, но крепкие сапоги. Только кому здесь, в лесу, ваши туфли нужны?
Кстати об одежде. Пока я философствовал, в голову пришло, что с теми лохмотьями, в которые я одет, надо что-то делать. Желательно выбросить и найти что-то другое. Тут я вспомнил, что среди взятых в недавнем выходе трофеев была и немецкая форма. Только позволят ли мне ее надеть? Еще ведь только начало войны, отряд партизанствует очень недолго, а до зимних холодов далеко. Так что мудрая мысль одного из бойцов отряда Ковпака, запомнившаяся мне из мемуаров, — «встать на довольствие к Гитлеру», еще долго не придет в голову нашему командиру. Это потом, когда наступят холода, если, конечно, отряд доживет до этого времени, оставшись на полном самообеспечении, бойцы начнут спокойно носить захваченную в бою униформу противника.
Но в любом случае надо что-то решать. Ходить в грязной дырявой гимнастерке, которую уже вряд ли возможно привести в божеский вид, больше не хотелось. Поразмыслив, я решил переложить эту проблему на плечи начальства. К капитану было идти боязно – неизвестно, как отреагирует, поэтому я решил поговорить с Митрофанычем. Он – вояка бывалый и должен понять.