Вместе мы удержим небо

Все даже проще, чем она думала. Она карабкается безо всякой страховки, веревка ей нужна для того, чтобы потом спуститься дюльфером. Она вспоминает о несчастном случае, произошедшем с дядей Гарда в горах, но заставляет себя отогнать эту мысль прежде, чем та, как следует засядет в голове. Меньше чем за минуту Лука успевает добраться почти до самого верха. Первый горизонтальный выступ все ближе и ближе. Ее охватывает азарт, она посильнее отталкивается ногой и что-то не выдерживает — водосточная труба, скрежеща, проезжается по стене. Этот звук отчетливо перекрывает шелест листьев, но выбора у нее нет, она должна двигаться только вперед; если она останется там, где она сейчас, то, обернувшись, они увидят ее. Она карабкается изо всех сил, уже не стараясь двигаться беззвучно. Главное — добраться до верху; она слышит, что внизу кто-то разговаривает; у нее нет времени, чтобы обернуться и посмотреть, кто это; она не имеет представления о том, слышат ли они ее; правой рукой она дотягивается до верхней кромки, повисает на ней грудью, потом закидывает туда же ногу, переваливается за эту узкую кромочку на самом краю крыши и лежит ничком на животе, едва переводя дыхание. Шумно втянув в себя воздух раза четыре, она задерживает дыхание, чтобы прислушаться и понять, что же происходит: разговор теперь ведется на повышенных тонах. Она упирается в поверхность крыши ладонями, приподнимается и выглядывает из-за кромки. Видит, что какая-то скрюченная фигура роется в мусорном контейнере совсем недалеко от гвардейцев, которые пытаются этого типа образумить; Луке слышны только обрывки разговора.
— …здесь нельзя…
— …не твое де…
— …сожалею, но вам придется…
Старик разворачивается и уходит. Лука улыбается, он вроде бы тоже улыбается, но, может, это ей только кажется.
Все остальное происходит как во сне. На крыше установлена камера видеонаблюдения, но ее можно развернуть в сторону, и Лука потихоньку отворачивает ее вправо, стараясь направить ее так, чтобы в кадр попадал флагшток, но не то место, куда она собирается забраться. Она вылезает на самый конек крыши, мелкими перебежками добирается до флагштока. Спускает королевский флаг, реющий высоко наверху; флагшток вроде бы совсем обыкновенный, как на любом другом здании. Она открывает рюкзак, достает транспарант, укладывает на его место королевский флаг — нехило будет повесить его на стену в общежитии, думает она, усмехаясь.
Она слышит снизу крики команд, это началась смена караула, времени у нее остается совсем в обрез, по плану она должна бы сейчас начать спуск. Она отстает относительно своей же схемы, ее пальцы работают быстро-быстро, она крепит транспарант к белому канату — как там вяжутся эти узлы? Она затягивает двойной узел, еще один с другого конца, мысленно посылает благодарность своему скаутскому вожатому, поднимает полотнище, смотрит, как оно расправляется на ветру и развевается высоко на верху; чувствует, как колотится сердце в груди; не может удержаться, достает мобильник, держит его перед собой так, чтобы в кадр попали и она, и флагшток на фоне главной улицы столицы Карл-Юхан; потом отдельно делает снимок реющего над ней транспаранта. Времени проверить, хорошо ли получилось, у нее нет; она поскорее надевает рюкзак и, стараясь не шуметь, несется бегом к углу второго выступа. Осталось совсем мало времени, надо поторапливаться. Может, просто спрыгнуть? До первого выступа тут метра четыре, раздумывать уже некогда, смена караула скоро закончится; она прыгает, приземляется с размаху, и из нее разом выходит весь воздух, падение оказалось слишком стремительным; она переваливается на бок, натыкается на что-то острое, и ее бедро пронзает резкая боль. Лука лежит некоторое время на уступе, не шевелясь. Внизу, на земле, тоже никакого движения. Смена караула завершилась. Это единственное, о чем она думает: смена караула завершилась, я опоздала. Она пытается подняться, но у нее не получается, и только теперь она видит кровь — о грубый цемент она содрала кожу на ноге от колена до бедра— ну, и черт с ней, с ногой; ползя по-пластунски, Лука добирается до края уступа и заглядывает за него. Прямо под ней стоят гвардейцы.
Лука лежит, прижимаясь головой к невысокому кантику у края стены. Думает. Она не может дожидаться следующей смены караула, будет уже слишком светло. Придется рискнуть. Но эти гвардейцы только что сменились, они бдительно несут вахту, а она не имела возможности последить за ними, не знает, кто из них слабое звено. Она вытаскивает репшнур, закрепляет страховочный упор. Ее одежда уже больше не светло-желтого цвета, но с этим ничего не поделаешь. Она пристраивается в неглубокую тень за водосточным желобом и дюльфером спускается вниз.
Вверху над головой Луки развевается транспарант с копией ее последней картины. На картине нефтяная платформа. Она выстроена в форме собора. Над собором реют ангелы. На ангелах остроконечные шапочки с рисунком норвежского флага, у них самодовольные лица. Вместо крылышек у ангелов денежные купюры. В воде под платформой виднеется какой-то тихоокеанский остров, погрузившийся в пучину. Тела его обитателей безжизненно покачиваются в волнах лицом вниз.
Потерянная ею квитанция за печать транспаранта, в которой заказ оформлен на имя Гарда, валяется на крыше королевского дворца на самом виду.
  
19
 
Гард рывком распахивает дверь своего фабричного логова. Волосы у него вздыблены, он размахивает руками и вообще выглядит очень расстроенным.
— Сумасшедшая, что ты такое натворила?!
Лука сидит на барной стойке, скрестив ноги, и ест мороженое прямо из пластикового контейнера. Она усмехается.
— Ты чего, забыл расческу с собой взять?
— Меня целые сутки продержали в предвариловке и все время таскали на допросы, а тебе смешно.
Лука пожимает плечами. Гард застывает на месте, не отрывая от нее взгляд.
— Ничего странного, что тебя приняли за преступника, посмотри, на кого ты похож с таким причесоном.
Он продолжает смотреть на нее.
— Сумела-таки. Пробиться на первую полосу.
Лука балансирует столовой ложкой, как катапультой, и запускает в него шариком мороженого, которое попадает Гарду в щеку. Он отирает мороженое указательным пальцем и слизывает его. Теперь его взгляд устремлен в пространство прямо перед ним и не сфокусирован ни на чем. Вид у Гарда совершенно апатичный.
— Я почти двое суток не спал.
— Ну и как тебе там? В тюряге-то?
— Я же ничего не понимал. А потом они показали мне газету. Я вспомнил про наше пари, когда увидел фото транспаранта над дворцом. Хотя вообще-то я про него забыл. Когда ко мне домой заявилась полиция, чтобы меня забрать, я был уверен, что кто-то разыграл меня таким образом. Ты что, совсем чокнулась? Подставила меня! Как ты это сделала-то?
— Что там трудного. На транспаранте напечатан логотип полиграфического салона. Позвонили и выяснили все, элементарно. Узнали, что за чувак заказал такой транспарант.
Глаза Гарда широко распахиваются.
— Ты оформила заказ на мое имя?
Лука пожимает плечами. Соскакивает с барной стойки и наливает кофе в чашку.
— Держи.
Гард делает большой глоток и отставляет чашку в сторону, на подоконник. От кофейного пара из чашки окно запотевает. Они стоят совсем рядом друг с другом. Гард прижимает указательный палец к стеклу, и оно поскрипывает, когда он выводит на нем большую букву «Л». Лука улыбается. Прижимает свой палец к стеклу рядом с его пальцем. Чувствует, какие горячие пальцы у нее, не мерзнут даже от прикосновения к холодному. Пишет «П» рядом с его «Л».
ЛП. Лопух.
Он подносит чашку ко рту и делает еще глоток. Стекло уже снова прозрачно. Букв больше не разобрать. Он наклоняется поближе к окну и жарко дышит на него. Буквы снова становится видно.
— Если кто-то из нас умрет, оставшийся может прийти сюда и подышать на стекло, — говорит он.
  
20
 
Лука шлет Гарду сообщение из школы: «Чем займемся вечером?»