P.S. Я тебя ненавижу!

— Слушай, иди уже отсюда, — погнал ее Миша, и она пошла, еще слабо понимая, куда ей хочется. Ясно только, что не домой.
— Ты чего сегодня такая задумчивая? — Алька снова сидел на лавочке около плаца, словно и не уходил.
— Мне показалось, я видела Кутузова.
— Это к дождю.
— Как будто он прошел по коридору на улицу.
— Еще и к урагану. Ты на автобус?
— Если придет. Сюда я шла пешком.
— Псих.
— Дурак тот, кто теряет время.
— Тогда пошли.
Они вместе дождались автобуса, молча, не договариваясь, проехали Элину остановку, досидев до конечной. До парка.
— Черт возьми! Карусели! — выбежала из автобуса Эля и остановилась около забора, за которым в загончиках сталкивались автомобили, плавали в водном лабиринте лебеди с детишками.
— Мы сюда?
Алька загадочно улыбался. Скромно пожал плечами. Мол, если хочешь, то можно и сюда.
Что-то такое попыталось всплыть из памяти и тут же булькнуло в небытие. Парк. Она ведь раньше ходила сюда. Зачем? С кем?
Эля быстро пошла по аллее, мимо важного колеса обозрения, мимо «Ромашки», мимо «Американских горок».
— Сто лет не была в парке! — кричала Эля отставшему Альке.
— Все для тебя, королева! — натужно улыбнулся он.
— Дурак!
У карусели была ярко-зеленая крыша. Облезлый волнистый зонтик. Еще она скрипела. Пластиковые лошадки шли вверх-вниз. Глаза у них блестели, словно им закапали капли. Белая лошадка, коричневая, черная. И снова белая, коричневая, черная. В разноцветных попонках, с черными седлами, без уздечек. Вместо луки седла ручка. Лошадки чуть покачивались вперед-назад. Будто скакали.
— У меня в детстве была такая карусель! — прошептала Эля, машинально выбирая себе белую лошадку. Красная попонка. Жаль, уздечка не зеленая, тоже красная.
— О! Твой отец был владелец карусели?
— Дурак! Игрушечная. Там еще музыка играла. — Эля попыталась напеть. — «Три слепые мышки». Была такая детская песенка. На английском!
— Ну, тогда пойдем, я тебя научу на лошади сидеть.
Он вскочил на платформу, неприятно скрипнувшую старым железом, и сразу направился к белой лошадке — красная попонка, зеленая уздечка.
— Ты ее сломаешь! — зашипела Эля, сгоняя его с коня. — Садись на черного, он толще. Как раз для твоей задницы.
Овсянкину пришлось пересесть вперед. Свисток. Заработал мотор. Черная лошадка поскакала прочь от погони, белая начала догонять, но что-то мешало ей сделать последний рывок, соскочить со своего штыря и встать рядом с черной. А может, и обогнать ее. Эля смотрела на кружащиеся деревья. Перед глазами все плыло, неприятный спазм собрался в горле. Но она упрямо попросила:
— Давай еще! — Карусель еще не успела остановиться.
— Они бы хоть направление движения сменили, — икнул Алька, отправляясь за билетами.
Зеленоватый цвет лица ему весьма шел. Под курточку. Зеленый — цвет надежды.
Эля погладили пластиковую гриву. Станет самостоятельной, купит себе коня. Белого. Красная попонка, зеленая уздечка. Денег надо не так уж и много. Всего двадцать — двадцать пять тысяч, еще сколько-то придется платить за конюшню и корм. А следить за ним Эля сможет сама. Каждый день будет приезжать.
Она представила, как входит в знакомую конюшню, где у нее стоит свой конь. Темный красавец с лоснящейся шкурой. Он будет узнавать ее по шагам, по голосу, звать, как только она откроет дверь. Это будут только их мгновения. И так продлится вечно.
Царапнуло заднее копыто по бетону пола. Конь обернулся, глянул на нее бельмом, фыркнул и вышел на улицу. В душе шевельнулась тревога. Словно она что-то такое сделала неправильное, но при этом вспомнить не может. И вдруг как-то слишком отчетливо стало ясно — не будет у нее своего коня.
— Поехали! — задорно, по-гагарински, воскликнул Алька.
Карусель заскрипела. Эля равнодушным взглядом провожала убегающие назад лавочки, деревья, улыбающихся родителей, машущих руками своим детям. Привязанности это глупо. Воспоминания — тем более. Зачем вспоминать что-то, если оно было перед этим хорошо забыто?
Ей не терпелось поскорее сойти. Какая неприятная карусель, как противно трется своими бесчисленными деталями, стонет. Эля спрыгнула, не дожидаясь полной остановки, и решительно зашагала прочь.
— Погоди! — бежал за ней Алька. — Ну, чего ты?
— Сам говорил — им надо было направление сменить.
— Укачало, что ли?
— Что ли.
Они стояли посреди парка, мимо шли красиво одетые люди, они улыбались и даже смеялись, и это Элю почему-то особенно раздражало.
— Пойдем, мороженое поедим.
— Сегодня какое число?
— Десятое.
— Десятое… суббота…
Никаких ассоциаций. Что должно произойти десятого сентября?
— Хочешь, мы в конюшню ночью проберемся и выследим твой призрак? — с отчаянием предложил Алька.
— Как это мы туда проберемся?
Раздражение уходило. Спичка, шипя, прогорала, подбираясь к кончику. Сейчас погаснет.
— Лестница на чердак всегда стоит. Если пролезть через сеновал, там люк вниз, можно спуститься к тренерским комнатам.
— А Миша где-то ключ берет, — напомнила словно сама себе. — Я его видела однажды ночью…
— Ты была ночью на конюшне?
— Кажется, была. Я не помню.
— Так была или нет?
— Была…
Эля уходила. Ей хотелось выбраться из парка. Но вокруг люди, они словно специально кружили ее, как карусель с пластиковыми лошадками. Этот круговорот все время возвращал ее обратно. И снова были лица, но теперь вместо улыбок на них появлялись гримасы.
— Что ты там делала?
— Мне было грустно!
— Просто грустно?
Вспомнилась темнота и духота заполненного вещами пространства. Она почему-то потом оказалась на конюшне. Шла туда зачем-то.
— Как ты попала на конюшню?
— Было открыто.
— Конюшня не может быть ночью открыта! Сам видел, как Петрович ее запирает перед тем, как уйти.
— А она была! Открыта! Я шла просто, чтобы попасть внутрь и постоять рядом с лошадьми.
— Ты что, больная? Позвонила бы мне.
— Мне не нужны были спутники!
— Почему?
Почему? Она помнила день рождения, шумный праздник с играми, как она почему-то сидела в шкафу. Что-то ведь произошло там, на этом празднике. Больше того — что-то произошло после. Но она не помнила что.
— На конюшне был Миша, он пришел с девушкой. Они ездили на Лёнике. А я… я взяла другую лошадь. Мы были в парке. Мы скакали по темным дорожкам. И это было здорово!
— Кого это он катал? — с непонятной ревностью спросил Алька.
— Девушку. Я не помню.
— Сколько времени прошло?
— Не помню.
— Так не бывает! Может, тебе все это приснилось?
— Может…
Овсянкин сопел, смотрел в сторону, словно собирался с силами перед броском.
— Слушай… — как в бой кинулся Алька, мало что не зажмурился. — А ты с парнями встречалась когда-нибудь?
— Чего?
— Ну… влюблялась?
Эля хохотнула.
— Говорят, я была страстно влюблена в одного мальчика. Еще в началке.
— Почему «говорят»?
— Об этом твердили все учителя и одноклассники. Даже родители одноклассников. Во как!
— А ты?
— А я его ненавидела. Рядом с ним стоять не могла.
— И что?
— Ничего. Он больше с нами не учится.
— Почему?
— Потому, — грубо ответила Эля.
Воспоминание о Максимихине странно царапнуло по душе. Она помнила, что ненавидела, что мстила. Но квест был закончен, и она вычеркнула его из памяти.
— Хватит об этом. Что ты там предлагал? Мороженое с шоколадом? Пошли.
Они направились к ближайшему кафе.
А ведь что-то такое произошло, с этим Максимихиным. Перед глазами вставало размытое лицо, рыжеватый чуб, высокий лоб. И еще… Что? Была карусель, белая лошадка с красной попонкой, а потом, потом… Ирина Александровна, первая учительница, все твердила, что Эля в Сашку влюблена. С чего вдруг?
В груди неприятно сдавило. Эля вдруг услышала свое сердце, как оно — тук-тук, тук-тук — отбило испуганно. Перед глазами на секунду потемнело. Что же там такое было? И было ли?