P.S. Я тебя ненавижу!

Эля тяжело задышала, на секунду дольше, чем простое моргание, прикрыв глаза. Да, это выход. Исправление будет заметно. Всех собак спустят на Максимихина. Дронова на него за такое разозлится и пошлет куда подальше. Надо только взять его ручку. И каким-то образом раздобыть Алкин листок с работой.
Максимихин громко отодвинул стул и потопал к учительскому столу. Эля пошла следом. Остановилась около его парты. О! Мы пишем моднявой ручкой с темно-фиолетовой пастой? Миленько.
— Что ты тут забыла?
Рядом нарисовался Максимихин. Демонический прищур, взгляд из-под бровей, сейчас испепелит.
— Да пошел ты!
Надо было идти дальше. И ухитриться взять ручку?
— Сама иди!
И тут он толкнул ее. Чего никогда раньше не делал. Они могли препираться. Они могли рвать друг у друга вешалки на одежде, ломать вещи, но не дрались.
Эля задом налетела на его парту, отклонилась назад, удерживая равновесие, смахнула на пол учебник с ручками и тетрадями.
— На ногах не стоишь, а туда же! — скривился Сашка, нагибаясь.
Она присела раньше. Схватила тяжелую металлическую ручку. Максимихин перехватил учебник.
— Придурок, — прошептала, пряча добычу в рукав.
Половина дела была сделана.
— Это что за потасовка? — с запозданием решила вмешаться математичка. — Сухова, про уборку не забыла?
— Сейчас, — буркнула Эля, пытаясь унять дрожь в руках. — Мамонты разбегутся, и я подмету.
— Ты хочешь подмести весь класс?
Математичка растерянно глянула на свое разгромленное царство. Эля готова была возразить, но вдруг поняла — вот он, выход!
— Могу и весь, — сказала, обводя предстоящее поле боя взглядом. — Только надо, чтобы все ушли.
И начала стремительно краснеть. Сейчас ее с этой инициативой пошлют куда подальше, и все провалится.
— Армия уборщиц в действии! — крикнул Сашка
Не глядя, он засовывал учебник с тетрадям в рюкзак. Ему интересней было смотреть, как краснеет Сухова.
— И ко мне домой придешь убираться? У Дроновой шуршала по хозяйству, а у меня еще нет!
— Перетопчешься, — прошептала Эля, отправляясь за шваброй.
Она бы у него убралась. Так убралась, мало бы не показалось. И шваброй. И веником. И мокрой тряпкой.
Народ, похихикивая, выбирался в коридор. Сашка стоял. Взирал на нее с высоты своих без малого двух метров. Чего ждал? Эля прошла мимо Алки:
— Забери своего. Меньше грязи будет.
— Это еще неизвестно, от кого грязи больше, — разозлилась Дронова.
Они не разговаривали со дня рождения. Да и о чем им говорить? Что Алка променяла дружбу на кривозубую улыбку?
— А можно, я одна здесь буду убираться? — Алка застыла перед доской, картинно опершись на швабру.
Учительница смотрела на нее с тревогой.
— Эля, у тебя все хорошо? Дома?
— Дома у меня особенно хорошо! — Эля потопала в конец класса, по ходу переворачивая стулья. — У меня вообще все отлично!
Под партой лежал Максимихинский дневник. Чудненько! Вот взять его сейчас и забросить за батарею. Пускай потом носится, восстанавливает оценки. Но все это было как-то по-детски, глупо.
— Забыл! — показала она добычу учительнице.
— Оставь у меня на столе. Завтра возьмет.
Математичка выровняла стопку работ, на мгновение приподняла ее, но, на что-то решившись, опустила, прихлопнув сверху ладонью.
— Вот тебе ключ, — показала учительница. — Подметешь, класс закроешь, принесешь ключ в столовую. Я буду там.
Эля победно улыбнулась. И подметет, и закроет, и отнесет. А еще «познает самоё себя»  [1]. Все, как велит злая мачеха.
Закрыв класс, Эля первым делом нашла Алкину работу, достала ручку Максимихина. Пора за дело. Ни капли сомнений не было. Все абсолютно правильно!
Дронова наляпала помарок и три раза ошиблась. Эля писала, стараясь подражать кривому Сашкиному почерку. А чтобы у математички не было сомнений, вложила его листок в Алкин, а сверху свой добавила. Чтобы было, с чего Сашке «списывать». Сравнивайте, господа!
Сама удивилась своему спокойствию. Подметала легко и быстро. Швабра глухо стукалась о металлические ножки парт и стульев.
Уходя, еще раз старательно выровняла стопку работ, чуть выдвинула Алкину.
Месть… Кровавая… все как и задумывалось. Хотя нет — правильно будет — возмездие. Вот теперь все стало правильно.
Ключ в руках прыгал. Чего теперь волноваться, когда все закончилось? О! Сколько ярости обрушит на них математичка.
— Эй! Стой!
Эля вздрогнула, чуть не выронив ключ.
К ней по коридору шел Максимихин.
— Я там, кажется, дневник оставил. Видела?
Эля с восторгом смотрела на Сашку, и ей казалось, что сейчас зазвучит патетическая музыка, как в фильмах. Потому что такого успеха она не ожидала. Словно кто нарочно подгадал — Максимихин пришел за дневником. Он останется в классе один, наедине с работами. Покажи это в кино — все бы сказали, что специально подстроено. Но ведь так бывает. В жизни. На самом деле.
— Сам смотри!
Эля повесила кольцо с ключом на палец, демонстративно им качнула. Сашка дернул, сделав больно.
— Закроешь и отдашь математичке. Она в столовой!
Понимая, что это победа, окончательная и бесповоротная, помчалась вниз.
— Сухова, ты кабинет закрыла? — На пороге столовой появилась математичка. — Тебя Максимихин искал.
— Он за дневником вернулся. Сейчас ключ принесет.
И побежала дальше. Мимо знакомой компании — Алка ждала Сашку, рядом Ничка с верным Дятловым.
— Вот кобыла, — бросил Лешка.
Алка не смотрит. И правильно делает. Потому что у Эли сейчас невероятно счастливое лицо. Лицо победителя.
На ступеньках крыльца чуть не сбила Минаеву.
— Ты чего тут?
Машка наградила внимательным взглядом.
— Да так… — произнесла отличница после секундного молчания.
Нет, нет, она что-то хотела сказать другое. Зачем-то стояла. Кого-то ждала? Кого? Ее?
— Контрольную написала? — Вопрос прозвучал странно, словно Минаева хотела спросить о другом, но получилось — вот это.
— А чего там писать? — Эля весело спрыгнула со ступенек. — Все на повторение.
Зашагала к калитке, Машка отправилась за ней, как будто они так каждый день гуляют.
— А чего — вы теперь с Дроновой не дружите?
— У нее Сашенька, — с ехидством произнесла Эля.
Поскорее бы завтра, поскорее бы результаты контрольной. Поскорей бы увидеть, как развалится эта связь, как станет все так, как ей хочется.
— Он ведь тебе нравился.
Машка сказала это просто, без желания задеть или обидеть. Как урок отвечала — очевидная же вещь, дважды два четыре, русские дружины разбили татаро-монгол, Великая Отечественная война началась в 1941 году.
— Нужен он мне!
Все-таки обидно. Сколько ей еще будут приписывать этот несуществующий роман? Где вы, Ирина Александровна? Ау! И нет ответа.
— А ручку его зачем взяла?
Эля резко затормозила. Преступников всегда выдает мелочь. Волочащийся парашют за Штирлицем, когда он рано утром идет по освобожденному Берлину.
Что ответить? Зачем ей Сашкина ручка? Собирает коллекцию? Загонит на толкучке? Демонстративно выкинет в помойку?
— Растоплю ее на свечке, сделаю фигурку вуду, проткну сердце иголкой в трех местах!
Машка тоже остановилась, точно ее чем-то задели. Пошла в другую сторону.
— Эй! А ты чего хотела-то?
Может, у нее было какое дело? Может, у нее ручки дома кончились? И деньги на них тоже…
Минаева уходила. Привычным жестом заправила за ухо выбившиеся из тугой прически волосы и поплыла белым лайнером прочь.
И вдруг Эля поняла, что не хочет идти домой. Дома пугающая пустота и тишина, разбросанные по родительской комнате вещи, молчаливый отец, день ото дня становящийся все мрачнее и мрачнее. И это вечное вздрагивание на телефонный звонок. А вдруг мама? Что тогда? Вернется, нет?
— Погоди! — Эля побежала за Машкой. — Ты сейчас домой?
Минаева смотрела настороженно.