Белогвардейщина
И третьей причиной стала как раз особенность массовой российской психологии, воспитанной в многовековых традициях сильной монархической власти, а отнюдь не слабой демократической. Поэтому после крушения устоев империи страна, покатившись в хаос, смогла остановиться только на уровне жесточайшей диктатуры — еще более авторитарной, чем прежняя монархия, но сменившей знак моральных ценностей «плюс» на «минус». Конечно, все эти факторы могли и не сказаться, и, скорее всего, не сказались бы, не в силах сами по себе сокрушить монолит России. Но как только внутренние скрепы монолита были надломлены революционным взрывом, действие их сразу стало ощутимым и направленным в сторону дальнейшего разрушения.
Отметим и то, что в конце XIX — начале XX в. Россия действительно переживала критический период. Когда долгое время сдерживаемым социально-экономическим и политическим реформам открылась зеленая улица, то сами результаты этих реформ — интенсивный переход к промышленному развитию, успехи просвещения и культуры, демократизация общества, видоизменение государственных структур — невольно ослабили прежние патриархальные моральные устои государства: "Вера — Царь — Отечество". Причем как раз из-за традиционного триединства формулы ослабление одного звена неизбежно сказывалось на прочности других. А новый фундамент общества — характерный, например, для развитых стран современности — сформироваться и зацементироваться еще не успел, сразу же подвергшись столь серьезным нагрузкам, как мировая война…
В критические периоды истории особенно важной выступает и личность властителя, что тоже печально сказалось на судьбах России. Николай II оказался на троне явно не ко времени. Хороший и отзывчивый человек, тихий, интеллигентный и легкоранимый — это был чеховский, а не державный типаж, не обладавший ни энергией Петра, ни мудростью Екатерины II, ни гибкостью Александра I, ни твердостью Николая I. С одной стороны, был не по возрасту и не по положению доверчив, порой наивен, чем и пользовались весьма успешно все интриганы. С другой — патологически сторонился всякой грязи и скандалов, что обеспечивало тем же интриганам безнаказанность. Не умея разбираться в советниках, постоянно совершал ошибки — скажем, ввязался в войну с Японией и проиграл ее.
Поначалу ему вроде повезло — в 1905 г., когда напряжения в обществе, усугубленные этим поражением, подошли на грань взрыва, у руля государства еще нашлись толковые люди — Витте, за ним Столыпин. Либеральные реформы, провозглашенные Манифестом от 17 октября, в сочетании с решительными действиями по наведению порядка позволили предотвратить катастрофу. Не считаясь ни с сиюминутными раскладами общественной конъюнктуры, ни с кривотолками, ни с собственной популярностью и ставя во главу угла лишь пользу России, Столыпин не побоялся разогнать слишком радикальный состав Думы, взявший курс на расшатывание государства. Расширением применения смертной казни он ценой жизни немногих погромщиков и террористов остановил волну анархии и преступности. И страна, вставшая после обретения гражданских свобод на новые, незаржавелые рельсы, совершила гигантский рывок в своем развитии за 1907–1914 гг. Столыпин, продолжая политику сочетания твердой власти с реформами, повел решительное наступление на сельские общины, где равноправны были и хороший хозяин, и пьяница, земля которого лебедой поросла. Дал возможность хозяину отделиться, не тащить на себе лишнюю обузу. Пользоваться землей постоянно, а не по жребию, по которому пьянице мог достаться лучший кусок, а хозяину — заросший бурьяном и вчера принадлежавший забулдыге. А коли нет земли, но руки и голова на месте — опять же выход есть. Столыпин начал переселенческую политику. Из перенаселенных губерний Центральной России крестьяне, получая значительную поддержку от казны, могли переехать в богатые, немереные просторы Сибири, Алтая, Приамурья, Казахстана. Сделать крестьян собственниками, фермерами, предпринимателями — и Россия станет несокрушимой на века! Сколько раз на него покушались! Дом взорвали, дочь искалечили. А он работал. Еще бы немного… да не судьба. Слишком уж многим он поперек дороги встал — и правым, и левым. И погиб от руки революционера Богрова, когда его отставка все равно уже была предрешена царем…
После Столыпина ни одного путного человека на посту премьера больше не находилось. Оказывался плох один — назначали другого, еще хуже. Окружать себя дельными, энергичными людьми Николай не умел. Да, пожалуй, и не хотел — без них спокойнее. А он, неуверенный в себе, старался обходиться без резких движений и без новшеств. Если сегодня прошло как вчера — то и слава богу. Все как-нибудь само сложится, утрясется. А ему бы с семьей побыть, с горячо любимой женой и с детьми пообщаться… Жены русских царей не оставляли заметного следа в истории. Александра Федоровна, увы, стала роковым исключением. Под ее влиянием выдвигались на первый план сомнительные и недееспособные личности, всплывали наверх мастера козней и интриг. Неизлечимая болезнь ребенка заставила искать «экстрасенсов» — и выползла фигура Распутина. Что ж, как подчиняют себе всевозможные знахари женскую психику, как становятся у экзальтированных дамочек наивысшими авторитетами — дело сейчас тоже широко известное. И уже целый клубок проходимцев всех мастей, умеющих угодить пьяному хаму, через царицу стал наперебой хвататься и дергать за нити российской политики.
В результате к 1917 г. Николай успел потерять авторитет и опору даже среди монархистов. Теперь уже и они видели возможность спасения самодержавия и монархической идеи лишь путем смены властвующего царя. И когда Россия подошла к грозным событиям, удержать штурвал власти было некому. А начались эти события неожиданно. Пожалуй, для всех неожиданно…
2. Февраль
Революция — стихия… Землетрясение, чума, холера — тоже стихия. Однако никто не прославляет их, никто не канонизирует…
Хороша или плоха была Февральская революция? Нужна или нет? Вряд ли этот вопрос имеет смысл. Февраль, в отличие от Октября, был стихийным явлением. Как в грозовой туче: накопилась разность потенциалов — и грянуло. Вряд ли можно выделить и правую сторону в данном социальном конфликте. По меткому выражению председателя Государственного Совета Щегловитова, на одном полюсе общества оказались "паралитики власти", а на другом — "эпилептики революции". Назревал конфликт давно, но никаких мер для его лечения — ни «профилактических», ни «хирургических» — не предпринималось. И прорвался он внезапно.
Искрой в бочке пороха стали всего лишь трехдневные перебои в Петрограде с черным хлебом. Только с черным — белый, чуть подороже, лежал свободно. Для этого имелись и объективные причины — снежные заносы, помешавшие подвозу муки. Пошли слухи; что на хлеб введут карточки, и дефицит тут же усилился: хлеб начали скупать на сухари. Все большее число людей, отстоявших «хвост» — т. е. очередь, которые и без того возмущали тогдашних россиян, — оставались с пустыми руками. По нынешним временам и не заметили бы. А в начале века это было неслыханно! И 23 февраля взорвалось. Город забурлил. Наложился еще ряд факторов. По старому стилю 23 февраля — это 8 Марта, Международный женский день. Как всегда, по случаю "пролетарских праздников" социалисты готовили очередную забастовку. Не какую-то экстраординарную, а рядовую, как бы «плановую» — лишний раз о себе заявить. Тем более что стачкомы оборонных предприятий щедро подкармливались германской агентурой (естественно, через благовидное посредничество нейтральных лиц, чтобы рабочие не отшатнулись от такой "помощи"). Эта забастовка никакого размаха не получила, но некоторые цеха и заводы все же откликнулись, на работу не пошли. Ну а кроме того, после долгих морозов и метелей выдался погожий денек, и улицы были полны гуляющей публики. Стихийные волнения начали, как снежный ком, обрастать народом. Забастовщики ринулись агитировать и звать за собой другие заводы. Неуправляемые толпы, в которые затесалось много подростков, буянов с рабочих окраин, просто хулиганья, принялись громить продуктовые лавки и магазины. Что-то разворовывали, а больше разбрасывали и втаптывали в снег, голода никакого не было, и продуктов лежало полно, хотя во время войны они и подорожали. Накапливаясь, толпы хлынули от окраин к центру, подпитываясь там за счет студентов, курсисток и прочих сочувствующих. К одним обидам приплюсовались другие, из воплей "хлеба!" стали рождаться крики "долой!". Кое-где образовывались стихийные митинги, разгонялись полицией, но тут же перетекали в другие места. К вечеру волнения вроде утихли, но на следующий день возобновились с новой силой. Теперь уже забастовали почти все заводы, и то же самое повторилось с гораздо большим размахом.