Крысоlоvе

– Кто – все?!
– Голуби, вороны, синицы, чайки, шмели, пчелы, шершни. Вот к тебе в дом хоть раз птица залетала?
Виктор жил на третьем этаже хрущевки – и отродясь к нему в квартиру никаких птиц не залетало, даже шмелей, разве что осы, комары и мухи.
– Неа.
– То-то! А к ней все льнут и летят. У нее весь подоконник – в банках перевернутых, в каждой банке – пчела или шмель. Ну это раньше, сейчас я ей сетки натянул. Ты представляешь, у нее шершни гнездо под батареей строили – целый кокон свили. Просто прилетали с улицы – шмыг под батарею, а потом – обратно. Я залез посмотреть – чем им там намазано, батюшки! – там реально кокон висел и колыхался.
– А крысы?
– Крысы? – переспросил Сергей.– Нет, крысы-мыши к ней не идут. Она страсть как боится крыс. Это, наверное, единственное, чего она правда боится. Но на крыс у нее ружьишко есть и собачка – Крошка Цахес.
– Ружьишко?! – уцепился Виктор.
– Ну да, я ей сам подарил. Да так, испанская пукалка, пневматика, только по крысам и воронам.
– И что? Она стреляет?!
– А ты это сам у нее спроси, раз в гости собрался.
– Погоди! А вот там в лесу – Колян говорил про собачку. И ты... потом,– неожиданно севшим голосом сказал Виктор.
– Ну говорил,– мрачно ответил Сергей, опять отворачиваясь к стене, давая понять, что аудиенция и час признаний близки к концу.– Дача у нее в тех краях...– буркнул он и замолчал.
– Ты уверен?!
– А то! Сам ей летом помогал покупать и крыс изгонять. Все, допрос закончен,– ответил Сергей и замолчал уже окончательно.
Виктор вышел из палаты Сергея крайне озадаченным, пытаясь как-то сложить в голове все грани этой головоломки.
Значит, есть женщина, с которой были знакомы все трое – Колян, Макс и Сергей, и с ними со всеми она была очень разная, по крайне мере казалась такой со стороны. Лихой пацанкой, прилежной ученицей дегустатора, женщиной-вамп. Сергей явно отзывался о ней негативно, надо было бы уточнить – как и когда они расстались. Если, конечно, расстались, может быть, эти отношения тянутся до сих пор. Про эту женщину известно, что она владеет огнестрельным оружием, минимум – речь идет о пневматике, подаренной Сергеем. А может быть, есть и еще кое-что. Тут обязательно надо поговорить с Трофимычем. Вдруг да тот макаров... эх!
Трофимыч был старинный друг Виктора, и также его бывший тренер,– он-то все и расскажет. Может быть, назовет ее настоящее имя, наверняка же он проверяет документы у тех, кого берется обучать.
Ага, еще известно, что у этой женщины есть свой дом как раз в тех местах, где произошли обе трагедии – с Николаем и с Максимом. Адресами его Сергей снабдил – и городским и деревенским, только предупредил, что по зиме ее все же в городе реальнее застать, хотя кто знает. Видели же они похожую собачку.
Вот точно, собачка – это самая приметная деталь, даже не деталь, а единственная «особая примета» таинственной Аси или как-ее-там, например – Лины?
Очень, очень интересно будет познакомиться с этой особой. Виктор и не сомневался, что он взял правильный след, и пусть Коломейчук гнет свою линию и пытается дело замять. Виктора уже полностью захватил охотничий инстинкт и азарт. В конечном счете, он не просто «охотник на зайцев», но и бывший мент. А среди ментов – бывших, как и среди военных – не бывает.
 
XVIII

В качестве эпиграфа: 
Для начала разбейте все зеркала в доме, бессильно уроните руки, уставьтесь невидящим взором в стену, забудьтесь. Спойте одну-единственную ноту, вслушайтесь нутром. Если вам услышится (но это произойдет значительно позже) нечто вроде пейзажа, объятого страхом: камни, между ними костры и силуэты полуголых людей на корточках,– думаю, вы на правильном пути; то же самое, если вам услышится река, вниз по течению которой плывут черно-желтые лодки, или запах хлеба, или прикосновение чьих-то пальцев, или тень лошади.

Хулио Кортасар. Инструкция как научиться петь
Это очень похоже на бездну, которой приносишь – и отдаешь, и отдаешь, и отдаешь.
Обратно не получаешь – ни сдачи, ни отдачи, разве что чавкает прикольно.
Это очень похоже на историю, когда ты учишься петь.
То есть, тебе только кажется, что у тебя был голос – ты могла разговаривать много-долго, читать стихи про ежика или Ленина, орать даже могла про мороз-мороз громко и зычно.
А потом понимаешь, что это все ерунда, а не голос.
Внешнее и пустое.
И начинаешь потихонечку-потихонечку вытягивать то, что в глубине.
Из глубины вытягивать – свой настоящий голос, который не во рту, а глубоко – в тебе. Там.
А все остальное – жалкая артикуляция или отсутствие оной – это неважно.
Когда тот голос настоящий появится – ты сама увидишь – это другое совсем.
Это очень похоже, потому что тебе кажется, только кажется, что ты владеешь этим инструментом, составляешь буковки в слова, ты все можешь буковками, а главного – ты все-таки ты написать не сумеешь.
Потому что сначала надо признать, что все это пустота и поверхностное – и только тогда – постепенно-потихонечку – ты вытянешь те слова, которые не во рту и не на кончиках пальцев.
Которые собственно и не слова вовсе.
Блины готовила каждый день. Пресные горячие блинчики – с творогом, шоколадом, или медом, или красной рыбой, или с мясом, или с грибами – или-или. Оладьи с яблоками – тоже просто и быстро.
Вспомнила, что еще не выполнила коронный номер – типа, курник.
Рассказываю:
сначала и главное – для меня лично – блины дрожжевые. Лучше частично на гречневой муке, но за неимением оной – можно и на пшеничной.
Так вот, дрожжевое тесто. Опара ставится на ночь – ложка дрожжей, ложка сахара, ложка муки, три ложки теплого молока – как все поднимется – теплой водой залить – до желаемого объема – и спать идти. К утру – все бродило, перебродило – заскучало – кисловато стало. Тогда туда муки – желтки, соль, сахар – по вкусу. Поднимется еще раз – в теплом месте – тогда взбить ледяные белки – до крепкой устойчивой пены – и после этого – только слегка перемешать, но не взбалтывать.
Дрожжевые блины – пекутся и сами собой – и всем хорошо. Но в этот раз я оставлю полдюжины – для главного.
Главное – большой такой. Высокий. Красивый. Пирог.
Дно теплой чугунной сковороды выстилается пластом дрожжевого теста (для внешности пирога тесто ставится отдельное, покруче, чем для блинов). Выкладывается отварное куриное филе. Поверх – готовый блин. Лук репчатый – до золотистости пассерованный. Сверху – блин. Потом отварной до полуготовности рис (а можно и гречку, я люблю гречку – но можно и рис), сдобренный сливочным маслом – и сверху опять блин. Потом – грибы, обжаренные в сливочном масле или припущенные в сметане или в сливках. Сверху опять – блин. Потом – зеленый рубленый лук, присоленный и примасленный – и опять – блин. Потом яйца – отварные, рубленые, маслом, солью, перцем – сдобренные – а сверху – нет, не блин, а следующий пласт – дрожжевого теста – и так – чтобы его края – с нижним пластом сошлись.
Выпекать – умеренно, чтобы не подгорел, но пропекся, на более низких температурах, чем обычные дрожжевые пироги, но подольше. В одиночку – не жрать, лопнуть можно.
А вообще – вкусно очень. После этого – сразу – или в церкву – поститься – или к «девкам-на-диете» – скоромиться нездоровым хохотом.
Знаете, что он первое сказал, еще не попробовав даже, а просто – увидев?
– Эх! жаль, что фотоаппарата нету, а в сканер такую красоту не засунешь.
Это очень похоже на голод.
Голод как-то привычнее, и я пытаюсь себя обмануть – будто бы это голод.
Будто от этого чувства можно избавиться.
Салат из зеленой редьки с зернышками граната. Мясо в остром чесночном соусе. Припущенные в сметане белые кольца лука-порея, молодое красное глупое вино – слегка газированное собственной молодой дурью.