Медальон для невесты
Вот сейчас на ней — сшитое по последней моде восхитительное белое платье из атласа и тюля — предмет особых бабушкиных забот. Бабушка ей рассказала, что в моде сейчас романтический стиль. Платье должно быть непременно с завышенной талией, не слишком широкое, а чтобы удобно было танцевать — в моду быстро входил вальс, хотя пока и опальный, его не очень-то жаловали дворяне за народное происхождение, но как знать… Несколько характерных па и основных движений всегда полезно продемонстрировать окружающим, если хочешь составить о себе яркое впечатление, сказала бабушка и показала ей, как надо держать стан, ровно и торжественно! А цвет туалета сейчас должен быть красный, бирюзовый, желтый, зеленый. Белый цвет предыдущего стиля ампир сохранился для подвенечных нарядов и иногда — для бальных. Для своей внучки бабушка выбрала все же белый — цвет чистоты, непорочности, света… И этот цвет очень шел Таре! Бледность ее куда-то бесследно ушла, на щеках проступил легкий нежный румянец, так что белый цвет не делал ее изможденной, наоборот. Глядя на эту красавицу, невозможно было представить себе жалкую сироту в унылом сереньком облачении! Его выкинули сразу же, как только Тара приехала в Эдинбург.
Прическу ей сделал один из искуснейших парикмахеров, и служанки поджидали удобного момента, чтобы надеть на нее бриллиантовый ободок, к которому крепились три белых пера. В этом наряде она должна была предстать перед королем.
Король прибывал в Шотландию пятнадцатого августа, и Тара невольно заразилась тем воодушевлением, которое прокатилось по Эдинбургу, подобно морской волне в момент бури.
Шотландцы забыли на время свою нелюбовь к англичанам; забыли о тех карах, которые обрушил на них после битвы при Каллодене ненавистный герцог Камберлендский.
Сейчас все, от мала до велика, приветствовали у себя на родине первого английского короля, который пожаловал к ним с визитом после Карла Второго.
С момента приезда Тара почти не видела города, поскольку все ее силы уходили на портних, отработку хороших манер и, что особенно было важно — салонных танцев.
Портнихи наводнили бабушкин дом в невообразимом количестве! Тара и не представляла себе, насколько это ответственно и непросто — мерить наряд за нарядом и часами выстаивать перед зеркалом, пока мастерицы подгоняют все по фигуре. Под конец дня она уставала, почти как в приюте с детьми. Ей шили всё — включая костюмы для верховой езды: дама высшего света должна быть прекрасной наездницей, и ей предстоят уроки, но пока она научилась только правильно держаться в седле и сохранять равновесие, когда лошадь идет размеренным шагом и ее ведет под уздцы внимательный к каждому ее движению грум.
Результаты всех этих усилий превзошли ее ожидания.
С каждым днем Тара становилась все увереннее в себе, иначе держалась, и выражение лица ее стало совершенно другим — спокойным, умиротворенным, оно перестало отражать вечный испуг и страх сделать что-то не так, за что может последовать наказание. Одежда и обстановка, в которой она жила, делали свое дело — она становилась другим человеком, она стремительно менялась прямо-таки на глазах. К тому же все были так добры к ней, что она чувствовала себя бесконечно счастливой во всей этой суматохе и сутолоке.
Но особенно с Тарой была ласкова бабушка. Она словно старалась возместить обретенной красавице внучке приютское отсутствие материнского тепла и нежной заботы в ее младенчестве, детские игры и шалости, без чего человек не имеет опоры и внутренней почвы для радости. Бабушка почти ни на шаг не отходила от Тары, мягко и ненавязчиво давала советы и предостерегала от возможных оплошностей, посвящала ее в тонкости этикета и норм поведения в высшем обществе. Опека бабушки была необременительна и ненавязчива. И Тара с благодарностью и ответной нежностью в сердце слушалась, все постигала в один момент, радуя бабулю и вдохновляя ее одним лишь своим присутствием рядом.
А бабуля — о чудо! — словно бы окунулась в молодость — восхищалась тем, чем восхищалась Тара, хотя сама многому уже не удивлялась с такою же первозданной искренностью живого наивного чувства — шелку и кружевам, новым тканям и замечательным новым фасонам. А ведь страсть к нарядам уже улеглась в ней, как и желание поблистать в свете, дав место ровному, благочинному — достойному — предъявлению себя в светском кругу. Она как девочка смеялась с Тарой, когда они прикидывали на себя один фасон за другим и дурачились перед зеркалом, облачаясь в смешных и забавных фасонов одежду. К тому же то было время вскоре после смерти Наполеона, и романтический стиль, вниманием к прошлому своих стран сменивший собой идеи абсолютной монархии, демонстрировал интерес к древним сказаниям и легендам, что отражалось в желании устроителей моды творчески перерабатывать давно ушедшее. А уж бабуля и вслед за ней Тара вовсю этим пользовались: искали друг в друге индивидуальность и выдумывали детали, которые бы подчеркнули ее — ставшие модными цветные ленты, по нескольку украшений на одной руке, шелковые цветы, вышивка бисером, броши…
Две подружки — иначе и не сказать! Одна постарше, другая помладше, но та, что постарше, иной раз удивляла младшую озорством и тягой к проказам: вдруг приказывала заложить экипаж, и обе в новых нарядах и шляпках ехали в лес и бегали там по полянам с веселым криком, догоняя друг дружку, спотыкаясь на влажной лесной траве и падая, хохоча от избытка чувств. Жить хорошо просто потому, что хорошо жить — говорили бы их незамысловатые игры тому, кто понаблюдал бы за ними. Но им вдвоем было интересно и весело, и они не могли наговориться от одной встречи до следующей — на другой же день, пораньше с утра.
Что касается отца, его Тара полюбила с первой же встречи, ощутив наконец, что значит родная кровь…
Всю дорогу до Эдинбурга он рассказывал ей о своем детстве, о родственниках — теперь ставших и ее родственниками — и, конечно же, о ее матери. Тара вновь и вновь благодарила Бога при мысли о том, что у нее наконец появилась семья. Нельзя не посылать благодарность Господу, что он даровал тебе свыше, думала Тара и вспоминала священника, с которым они говорили о Библии. Он учил ее сносить тяготы и радоваться всему хорошему, сколь бы маленьким и малозаметным оно ни было, это хорошее. А сейчас на нее свалилось такое счастье! Тара иногда закрывала глаза и мысленно возносила молитву, чтобы это все не исчезло из ее жизни в один прекрасный момент.
Она с радостью обнаружила, что у нее помимо отца и бабушки есть бесчисленное количество кузин и кузенов. И все они встретили ее с любопытством и открытой готовностью к дружбе.
Лишь ночами она все же тревожилась — из-за герцога, непрестанно терзая себя вопросами, исцелилась ли его рана, так ли сильно болит его голова…
Но сердце Тары еще и подтачивала обида — как же легко он отправил ее прочь от себя, когда отец сказал, что увезет ее вместе с собой в Эдинбург! Эта его последняя фраза: «Тебя здесь ничто не держит…» Он не выказал ни самой мизерной капельки сожаления или, на худой конец, простой человеческой благодарности за то, что она столько времени за ним ухаживала, не смыкая глаз даже ночью, если это было необходимо!
Конечно, Тара и не ждала от него никакой благодарности, однако в тот последний вечер в замке ей показалось, что она попросту неприятна ему. Неприятна почти так же, как в день ее самого первого появления с мистером Фолкерком, когда в комнате их ждали Килдонноны, дабы наблюдать процедуру бракосочетания герцога с какой-то там замухрышкой из лондонского приюта.
Порою ночами она просыпалась и, вслушиваясь в необычную после приютских ночей с детским плачем и всхлипами тишину эдинбургского дома, вспоминала, как лежала рядом с герцогом на кровати и массировала ему голову, снимая боль.
Тогда в нем не было ничего величественного и пугающего: герцог казался ей маленьким мальчиком, который нуждался в ее заботе и помощи, как дети в приюте, тесно жавшиеся к ней и, согретые ее теплом, засыпавшие в ее нежных и одновременно крепких объятиях.