Под парусом надежды
– Да-да, я сейчас… – согласно закивала ему в спину женщина. – Извините меня, конечно… Я ж не знаю ничего, к адвокатам сроду не ходила… Вот в кино показывают – так они там все больно солидные…
– Как вас зовут? – снова душевно улыбнулась женщине Кира.
– Меня? Меня Екатериной Васильевной зовут. А фамилия моя Хлопова.
– Очень приятно. А меня зовут Кира. Слушаю вас, Екатерина Васильевна.
Женщина вздохнула решительно, выпрямилась в спине и совсем было приготовилась говорить, но вдруг сглотнула судорожно горлом и прямо на глазах у Киры скуксилась лицом, приготовившись заплакать. Лицо ее заходило ходуном, сотрясаясь пухлыми щеками, губы сжались в ниточку, глаза моментально наполнились влагой, руки же стали лихорадочно дергать замок старой тряпичной сумки. И не сумки даже – кошелки. Такая же кошелка была у Киры дома – она с ней на рынок за картошкой ходила. Выудив из кошелки мятый большой платок, женщина прижала его к носу, потрясла головой, то ли всхлипнула, то ли икнула очень тихо, потом произнесла горестно:
– Ой, вы простите меня, пожалуйста…
– Ничего-ничего… А может, водички? Кирилл, дай воды…
Взглянув на Киру неодобрительно – или ей так показалось с перепугу, что неодобрительно, – он поднялся с места, неторопливо прошествовал в угол, где они только что пили кофе да баловались пустыми разговорами, плеснул в стакан теплой воды из чайника. Потом так же неторопливо подошел к ее столу, молча поставил стакан перед женщиной. Та подняла на него исподлобья красные глаза, сморкнулась в свой платок очень тихо. Старалась, наверное, чтоб поделикатнее вышло. Потом выговорила сипло сквозь сдавленное слезным приступом горло:
– Спасибо большое… Неловко как получилось-то, господи… Вы извините… Я сейчас. Я сейчас быстро успокоюсь и все расскажу…
Успокоилась она и впрямь быстро – вдохнула в себя воздух с шумом и успокоилась. И начала рассказывать. Как принято это у людей старшего поколения, издалека, с экскурсом в историю своей нелегкой жизни. И с подробностями. Кира ее не перебивала – просто слушала, и все, изредка ставя в блокноте только ей одной понятные закорючки. Как хорошо, что она этой стенографии в институте обучилась! Полезная вещь, между прочим. Можно слушать, на длинные записи не отвлекаясь. Поставил одну короткую закорючку – и все тебе понятно, что за ней кроется… Хотя этот грустный рассказ, пожалуй, ни за какими закорючками не спрячешь. Это не рассказ – это трагедия жизненная, на старости лет превратившаяся в абсолютную безнадегу. Можно повесть писать. Или роман. Или, может, не повесть и не роман, а пьесу с трагически-безнадежным концом. Хотя насчет юридической безнадеги – это как посмотреть. Тут просто хорошо думать надо. Она, Екатерина Васильевна Хлопова, для того сюда и пришла, чтоб убежать от этого сюжета-безнадеги, который в голове у Киры довольно скоро во всех деталях уже и обрисовался…
Будучи в девушках, юная Екатерина Васильевна выскочила замуж за очень хорошего «хлопца», как она сама выразилась. Повезло ей, лимитчице, с хлопцем этим, ой повезло! В том и повезло, что не голозадым каким пролетарием этот хлопец оказался, а очень даже по тем бедным временам хорошо устроенным. А если уж совсем точной быть, то это не хлопец, конечно, а мамаша его хорошо устроенной была, а он уж при ней просто сыночком числился. Так уж у них в семье годами велось, что за мамашей этой все числилось – и жилплощадь кооперативная в единоличной собственности, и двое сыновей, за старшего из которых умудрилась выскочить замуж Екатерина Васильевна. А еще в том ей повезло, что не стала препятствовать мамаша ее с хлопцем свадьбе, и даже в квартиру свою кооперативную на жительство приняла, и прописала в ней – все честь по чести. И жили они мирно-дружно в ней вчетвером – мамаша, Екатерина Васильевна с мужем да их ребеночек, в браке народившийся. А младший сынок мамашин в другом городе жить стал. Как в армию ушел, так домой и не вернулся, прижился где-то в дальневосточных краях. Да и куда ему было возвращаться: хоромы материнские не резиновые – двухкомнатные всего… Вчетвером повернуться негде. Так и прожили они дружно все вместе тридцать лет кряду. Хотя насчет дружбы – громко сказано, конечно. Тут уж всяко бывало. Какая такая может быть дружба, если на двух хозяек одна кухня, да и та размером два на два метра – не протолкнешься…
А потом горе на Екатерину Васильевну свалилось огромное, неподъемное. В одночасье потеряла она и мужа, и сына. Возвращались на старом жигуленке ее мужики с рыбалки и не вписались в похмельный поворот. Вынесло машину аккурат в рыло ехавшему из-за поворота тяжелому КамАЗу, они даже и напугаться, говорят, толком не успели. Быстро их Бог к себе прибрал. Екатерина Васильевна долго не могла от этой трагедии отойти – все ходила да для себя смерти просила. Только не послал ей Бог смерти. Подумал, видно, да вместо смерти испытание послал – за парализованной свекровью ходить. Та уж к тому времени совсем состариться успела и смерть сына и внука пережила еще тяжелее Екатерины Васильевны. Пробило ее всю – от головы до ног. Ни двигаться не могла, ни говорить толком. Лежала трава травой долгих пять лет да мычала сердито – еды требовала. А через пять лет скончалась – освободила Екатерину Васильевну от тяжкой обузы. Она и сама так поначалу думала, что и впрямь освободила. А оказалось – наоборот. Пришли к ней со смертью свекрови такие проблемы, что хоть снова у Господа смерти проси…
На похороны свекрови приехал ее младший сынок из своих дальневосточных краев. Митей его зовут. Хорошо, с похоронами помог – суетился шустро, все достойно изладил и заплатил за все… Екатерина Васильевна к тому времени с деньгами сильно уже бедствовала – на пенсию ее выгнали. Подрабатывала, правда, уборщицей в двух местах, но все равно едва хватало, чтоб концы с концами свести. И на старость не удалось денег скопить – как их скопишь-то, с парализованной старухой на руках…
Погостил у нее Митя после похорон еще две недели. Все бегал куда-то, бумажками какими-то тряс, комнаты да кухню метром обмеривал… А уезжая, объявил ей, что через полгода вступит в права наследства и квартира эта, стало быть, станет его единоличной собственностью, потому как он единственный прямой наследник своей умершей матушки. Она тогда спросила его: а как же я, мол? Я-то как буду? А он улыбнулся ей по-доброму и говорит: ничего, мол, не беспокойся, Катя, как жила здесь прописанной, так и жить будешь. Ну, вроде как сдавать я тебе буду квартиру эту. И дорого, говорит, не возьму, войду в положение – ты же за мамой моей ухаживала все-таки…
Обидно было Екатерине Васильевне такие слова от братца мужниного слышать, конечно. Да ничего, виду не показала. Кто его знает, Митьку этого, каким он стал… Лучше уж поблагодарить на всякий случай да и согласиться деньги ему отсылать. Тем более они на доступной для нее сумме сговорились. Она потом узнавала, сколько люди денег отдают за съемные квартиры – столько ей и впрямь не потянуть…
Так и жила она спокойно еще три года после свекровкиной смерти, пока не появилась однажды на пороге ее жилища бойкая модная дамочка. Представилась – я, мол, покупательница этой квартиры. У Екатерины Васильевны аж дух от страха захватило, и пошла она на нее с руганью: какая такая ты тут покупательница выискалась, если я тут смолоду прописанная, а хозяин квартиры в другом городе живет? Но дамочка вовсе ее ругани не испугалась, уселась на кухне, как у себя дома, сигаретку раскурила и начала с ней беседу беседовать. И бумажками всякими под носом трясти. Вот, мол, доверенность вашего родственника, который нынешним собственником этой квартиры является, а вот закон новый, который позволяет членов семьи прежнего собственника выселить… По прежнему-то закону нельзя было, а по новому, выходит, можно. И кто их только придумывает там, наверху, эти законы, если по ним теперь выходит, что и прав никаких на эту квартиру у Екатерины Васильевны не осталось? Прожила в ней почти сорок лет, а теперь нате – прав нету. И жить негде. Только и осталось, что пойти с сумой по белу свету, милостыню просить…