Львиная стража

Он говорит, что люди не могут научиться любить, если их не любили, когда они были младенцами. Так утверждают психиатры. Ну, я не могу знать больше, чем психиатры, это понятно любому здравомыслящему человеку, но я не испытывал любви, пока не появилась Тилли, и сейчас во мне больше любви, чем во многих; иногда мне кажется, что я взорвусь от любви к Сандору.
Неверно и другое, что любить – значит заниматься сексом, естественным или гомосексуальным. Я бы никому об этом не сказал, потому что все считают именно так, но я влюбился в Сандора с первого взгляда. Я влюбился в него, пока мы таращились друг на друга, ошеломленные, сидя на той скамейке в подземке. Влюбиться тоже можно по-разному, это не значит, что ты хочешь заниматься с кем-то чем-то грязным, тут главное, что ты чувствуешь к предмету своей любви, например, что чувствует Бог – если Бог существует – к нам или монашки – к Иисусу. Или что чувствуют старые слуги или вассалы к вождю своего племени, ведь галлогласы хранят верность до самой смерти.
Не думаю, что такой тип любви встречается в книжках, которые читает Сандор, или в журналах, которые читает Мама, так что, вполне возможно, я ее выдумал и она не существует. И ее точно не найдешь в «Ньюз оф зе уорлд». Помните, как я объяснял свое желание читать «Ньюз оф зе уорлд»? Тем, что говорила Тилли. Объявления охватывают самую большую аудиторию, потому что люди читают это издание чаще, чем любую другую газету. (Своеобразные хроники нашей культуры, говорит Сандор.) Естественно, есть специальные объявления, и я их искал, зная, что никогда не найду. Зато я нашел такое, о котором даже не думал. Такова жизнь. То, чего ты ждешь, никогда не случается. А вот то, чего ты не ожидаешь, случается, или случается нечто близкое к тому, чего ты ждал. Вот такое объявление я и нашел.
В прошлое воскресенье я сидел в нашей комнате и читал газету. Сандор закончил «Раковый корпус» и начал книжку о Пикассо. Он решил кроссворд в «Обзервере» и закурил двадцать пятую сигарету за день. Я считал. Я почти не видел его сквозь дым. Я стал просматривать объявления и прервался, чтобы открыть окно. Он поднял голову, но ничего не сказал. Я вернулся к объявлениям и на середине колонки нашел вот это:
«Джо, где ты? Я ищу тебя по в/а [41] Фартинг, Грайс-роуд, 25, Лондон, С8. Тилли».
 
Адрес ничего не значил. Я подумал: это наверняка другой Джо, который знал Тилли. А потом я вспомнил, что второго парня, с которым она жила, того, который отправился в Новую Зеландию и оставил ей кемпер, звали Фартинг, Мартин Фартинг. В этом объявлении Фартинг может быть фамилией его матери или сестры. Возможно, все это фантазии, но мне кажется, что семейство жило в Вуд-Грин или в Хорнси, где-то там, а это в С8 [42].
Когда мы отправились есть – мы нашли дорогой ресторан, который готов был подать ужин в пасхальное воскресенье и принять к оплате «Американ экспресс», – я рассказал Сандору об объявлении. Я сказал, что хотел бы написать на адрес и указать наш почтовый ящик. Забавно, но к этому моменту я ощущал, как это растет во мне – потребность снова видеть Тилли, и, наверное, потому, что я так сильно этого хотел, я был уверен, что он ответит «нет». Но он ничего не сказал, просто пожал плечами в обычной для него манере.
– Родственники – это еще большая заноза в заднице, чем имущество, правда? – Вот и все.
Мне показалось довольно ироничным, когда Сандор пять секунд спустя протянул официанту материну карту «Американ экспресс». По его кривой усмешке и косому взгляду на меня я понял, что он тоже так подумал.
– Что мы делаем дальше? – сказал я.
– Расскажу завтра. Это мелочь, но я прикидываю, как бы нам раздобыть номер телефона Гарнета. Он наверняка зарегистрирован на имя Апсоланда и не внесен в телефонный справочник.
* * *
На следующий день я написал Тилли на адрес в С8. Я тщательно обдумал письмо. Я не мог сказать «приезжай к нам» или «я приеду к тебе», потому что не сомневался: Сандор не позволит ни того, ни другого. Я хотел рассказать ей о Сандоре, наконец-то у меня появился тот, с кем я могу поговорить о своей жизни, которая отныне принадлежит Сандору и с которой Сандор может делать что пожелает. Хотя я считаю все это правильным, я не смог изложить это на бумаге. Я просто написал:
Дорогая Тилли,
 
В настоящее время я живу в деревне. Мы с другом подумываем о совместном бизнесе. Я даю тебе номер почтового ящика, потому что у нас пока нет постоянного адреса, а телефон спаренный. Было бы здорово, если бы ты смогла черкнуть мне пару строчек и рассказать, как у тебя дела.
 
Твой любящий брат
 
Джо.
Я порвал письмо, потому что, увидев его перед собой, написанным черным по белому, понял, что не могу писать сестре и давать номер почтового ящика. Так что я написал его заново, выбросив предложение об отсутствии постоянного адреса и указав адрес «Гостевого дома Линдси», и еще добавив, что я счастлив и скучаю по ней. С грамматикой было что-то не так, но я не знал, что именно, поэтому оставил все как есть. У Тилли с грамматикой не лучше. Я никогда прежде не называл себя ее любящим братом, но почему бы не начать сейчас? Я ей не брат, но я люблю ее. Как я уже говорил, Тилли и Сандор – это моя семья, скорее мать и отец, а не сестра и брат. Забавно, правда? Даже не знаю, что я подразумеваю под этим.
Ей бы это не понравилось. Меня родственники смущают, а ее – выводят из себя, злят. Она говорит, что у других людей – один набор плохих родителей, а у нее целых три. И это правда, у нее их действительно три: собственные родители, тетка с дядькой, которые заботились о ней, хотя то, что они делали, трудно назвать заботой, и Мама с Папой. Мы никогда не обсуждали эту тему, пока жили с ними, а когда мне исполнилось двенадцать, она ушла жить к Брайану. Только в больнице нам удалось нормально поговорить.
Она навещала меня там регулярно. Это было для меня лучшим лечением, лучше, чем лекарства, даже врачи так говорили. Она обычно приходила во второй половине дня, и мы часами разговаривали в уголочке комнаты отдыха или вне стен здания, гуляя по территории, если светило солнце. К тому времени она уже порвала с Брайаном и рассказала мне об этом, и я очень расстроился. Это расстроило меня гораздо сильнее, чем можно было предположить, ведь как-никак суть случившегося состояла в том, что женщина, с которой у меня нет кровной связи, рассталась с человеком, которого я видел лишь пару раз. Однако я много думал об этом, на размышления у меня была масса времени. Я пришел к выводу, что мы так сильно переживаем, когда наши друзья расстаются, потому что мы как бы приравниваем их к нашим родителям. Однажды Сандор сказал мне, что подсознание ничего не знает о возрасте, или о времени, или о пригодности, и я считаю, что это правильно, как и многое из того, что он говорит. Я расстроился из-за разрыва Тилли с Брайаном точно так же, как позже расстроился из-за ее разрыва с Мартином, потому что мое подсознание воспринимало их как родителей.
Мое детство уже стало водой, которая давным-давно утекла, однако оно имеет отношение к тому, что я испытываю к Тилли и ее приятелям и что я почувствовал, когда увидел Гарнета и ту девчушку. Мы с Тилли много говорили о детях, о том, как мы их будем воспитывать. Она не любит детей, и это еще мягко сказано. «Для меня тайна, зачем люди дают им жизнь», – говорит она. У нее никогда не будет детей. Этот мир полон страданий, нищеты, болезней, голода и лишений, а кто в телевизоре страдает больше всех? Дети. Дети, которые превратились в кожу да кости, дети с мисками для милостыни, ведь им специально простреливают конечности, с ними плохо обращаются, их бьют. Однако люди продолжают рожать их, все больше и больше, и когда кажется, что их вдруг стало мало, правительство начинает орать о падении рождаемости и о том, что что-то надо делать. Ну, мы все знаем, что делается для этого.