Любимые дети, или Моя чужая семья

Наконец, я приехал домой, сел за компьютер и вошел в Интернет. У нас не было высокоскоростного Интернета, но почти каждый раз мне удавалось подключиться к чужому wi-fi…
Я сделал то, что обычно делал в Интернете. Набрал в Гугле слова вроде «самоубийство», «ожоги», «остракизм», «скорбь» и тому подобное дерьмо. Иногда я входил на порносайты, но это выглядело так жалко. Мне не хотелось думать о том, что эти сайты – возможно, единственные места, куда я смогу заходить всю оставшуюся жизнь Мне больше нравилось читать о том, что чувствуют жертвы ожогов. Вроде меня. Большинство были старше. Некоторых оставили мужья и жены. Их супруги говорили, что не могут вынести стресса, но, бьюсь об заклад, это было больше похоже на стыд иметь партнера, выглядевшего чудовищем.
Большинство жертв огня принимали антидепрессанты. Как и я. Если бы не принимал, меня давно бы не было на свете. Я все еще подумывал о самоубийстве, но все же не так часто, как раньше. Тогда я думал о том, как это сделать. Раздобыть пистолет. Повеситься. Отравиться лекарствами. Но каждый раз, когда представлял, как мать найдет меня мертвым, я начинал плакать. Жалкое зрелище. В этом году я превратился в плаксу. Потом я стал принимать золофт, и желания умереть больше не возникало. Но я до сих пор не был уверен, хочу ли жить. Мать волновалась, потому что слышала, как часто дети, сидящие на антидепрессантах, кончают с собой. Я подумал, что это интересно, и стал обращать внимание на то, как себя чувствую. По правде говоря, я хотел, чтобы золофт подтолкнул меня к краю. Дал мне мужество сделать это. Я стал думать, что мог бы повеситься на дереве у полицейского участка. И сделал бы это ночью, чтобы никто меня не увидел, пока не станет слишком поздно, а потом копы первыми найдут меня и снимут, прежде чем мать увидит меня таким. Но, сидя на золофте, я стал терять энергию. И грусть сменилась раздражением. Мне, скорее, хотелось повесить некоторых людей, чем повеситься самому. Поэтому я желал увидеть мертвой Мэгги Локвуд. Не себя.
Я все еще прочесывал Сеть, когда около полуночи зазвонил телефон. Судя по номеру, звонили из дома Локвудов. Я несколько секунд смотрел на номер, боясь, что это звонит Мэгги, хочет сказать, что она волнуется или что-то в этом роде. Но на четвертом звонке я подумал, что это может быть Лорел и она знает, где сейчас мать. Поэтому я поднял трубку.
– Твоя ма добралась до дома? – спросила Лорел.
– Нет. Не знаю, где она. Дон тоже не знает.
Лорел помолчала.
– Пытался звонить остальным ее друзьям?
Я не хотел говорить, что других друзей не было.
– Никто не знает, где она.
– Кит, тебе следует позвонить в полицию. Или, если хочешь, я позвоню сама.
– Нет.
Не нужно, чтобы Лорел Локвуд делала что-то для меня.
– Может, сам позвонишь? Пожалуйста. Я волнуюсь.
– Позвоню.
Она словно разрешала мне погрузиться в киношную драму. Вроде как не я один принимал это близко к сердцу.
– Дай мне знать, что скажут, Кит, – попросила она. – Хочешь, я приеду и останусь с тобой?
Ну да. Как раз то, что мне нужно.
– Нет, я в порядке. Сейчас отключусь, чтобы вызвать полицию.
Через полчаса после моего звонка пришел коп. Должно быть, в Серф-Сити была спокойная ночь.
– Привет, Кит, – начал он. – Я – офицер Прайор.
Я не помнил такого имени. Он был стар и вроде как знал меня. Впрочем, все знали, кто я. Самая искалеченная, но выжившая жертва пожара. Мои претензии на славу.
– Ничего, если я войду? – спросил он.
Мы сели на кухне. Он снял шляпу, оставившую красную канавку на лбу и висках. И сказал мне, что знал мою мать по «Яванскому кофе». Приятная дама. Как я думаю, куда она девалась?
– Если бы я знал, не позвонил бы вам.
Он задал весьма ожидаемые вопросы относительно ее описания, хотя знал ее лично. Я сказал, что она была на пару дюймов ниже меня. Короткие светлые волосы. Загар. У нее кожа, которая темнеет, если она хотя бы пройдет от трейлера к машине. По мне, так она всю свою жизнь выглядела совершенно одинаково. Никогда не меняла прическу или манеру одеваться. Никогда НИЧЕГО не меняла. И эта мысль сводила меня с ума. Заставляла понять, насколько все серьезно.
– Она по вечерам всегда дома, делает со мной упражнения, – пояснил я. – Мою физиотерапию. И всегда готовит ужин, если только не работает. А сегодня она не работала. Не вижу во всем этом никакого смысла.
Коп все записал в блокнот. У него толстые руки и кольцо на безымянном пальце.
– Она чем-то болела? – спросил он.
– Нет, если не считать артритных коленок. Она стонала, как старушка, когда вместе со мной опускалась на пол, чтобы делать упражнения.
– Никаких приступов? Диабет? Проблемы с сердцем?
– Нет.
– Она принимала лекарства?
Я не мог вспомнить, когда мать пила лекарства, если не считать сиропа от кашля или витаминов.
– Нет.
– Как насчет проблем с душевными болезнями? Для нее и для тебя выдался тяжелый год, с этим пожаром. Не знаешь, у нее была депрессия?
– Не, – отмахнулся я, но на самом деле откуда мне знать? Я не слишком задумывался над тем, каким был этот год для нее. – Она не такого типа женщина.
– Что это означает?
– Сами знаете. Она – твердый орешек. Если бы она участвовала в шоу «Последний герой», наверняка бы победила.
– Некоторые из этих твердых орешков внутри мягче сливочного крема.
– Только не моя мать.
– Ты звонил ее подругам?
– Дон Рейнолдс и Лорел Локвуд.
При упоминании фамилии Локвуд он вскинул брови. Возможно, потому, что Мэгги вышла из тюрьмы.
Я объяснил, что Энди заболел и оставался в нашем трейлере, пока Лорел ездила за Мэгги. Ма сказала ему, что едет в магазин, и не вернулась.
– В какой магазин она могла поехать?
– Полагаю, в «Фуд Лайон» в Хэмпстеде. То есть я думаю, что она поехала за продуктами. Не знаю, куда еще она могла деваться.
Он все еще смотрел в блокнот, хотя ничего не записывал, и я понял, что больше он не может смотреть на мою физиономию.
– Не можешь назвать имена других ее подруг?
– У нее их было немного.
Я не хотел, чтобы она выглядела жалко, так что назвал несколько леди, с которыми она состояла в книжном клубе.
– В какую церковь она ходит?
– Ни в какую.
– Как насчет мужчин? Она с кем-то встречается?
– Нет.
Мать ни с кем не встречалась. Я не мог даже представить такого. Не мог даже представить, что она была настолько близка с Джейми Локвудом, чтобы забеременеть мной.
– Уверен? Ты когда-нибудь подозревал, что она….
– Нет, поверьте. Особенно в этом году. Ее кавалером был я. Она сделала меня своей круглосуточной работой.
– А ты из-за этого злишься? – спросил коп. – У тебя рассерженный голос.
– Не злюсь. Просто… я не хочу, чтобы меня нянчили.
Я заметил, что он смотрит в гостиную, где на полу все еще валялся стул, упавший мне на ногу. Я понял, что он мог заподозрить МЕНЯ. В нечестной игре… В чем угодно. Что я был зол на нее и, возможно, убил или покалечил.
Это взбесило меня еще больше.
– Ты не смотрел, может, что-то пропало?
– То есть вы думаете, что кто-то вломился сюда и украл что-то, а она их поймала и….
– Это всего лишь обычный вопрос, – перебил он. – У нее был чемодан?
Я не знал ответа.
– Она никогда никуда не ездила.
– Но у всех ведь есть чемоданы.
Собственно говоря, у меня чемодана не было. Но, полагаю, мать проводила со мной в больнице столько времени, что чемодан у нее был.
– Можем мы заглянуть в ее комнату? – спросил он.
– Конечно.
Я старался говорить приветливее, особенно потому, что он действительно мог меня заподозрить.
Нам пришлось пройти через гостиную, и он вынул камеру и снял опрокинутый стул.
– Я пытался делать упражнения, – сказал я, потянувшись к эластичной ленте, которую бросил на диван.
– Оставь это здесь, – велел он.
Я уронил руку, и он сделал снимок ленты.
– Как я сказал, она всегда помогала мне делать упражнения. Так что я привязал ленту к ножке стула, а когда потянул, стул упал.