Заградотряд времени

От отчаяния я поднял голову к дыре, через которую было видно голубое небо, и заорал.
К моему удивлению, в дыре появилось лицо старика — бородатого и в картузе.
— Чего орешь?
— Провалился я, помогите выбраться.
Дед исчез, но вскоре появился вновь.
— Держи!
Вниз ко мне упала пеньковая веревка.
Помощь пришла быстрее, чем я думал. Ну, по канату лазать нас еще в училище учили.
Ухватившись за веревку, я подтянулся, помог себе ногами и через секунду уже был на краю ямы. Осторожно лег на дерн и отполз на животе в сторону, памятуя о ненадежных бревнах погреба. Встал с горячим желанием поблагодарить незнакомого старика… и застыл от неожиданности.
Моей машины не было, а по грунтовке шли люди — с рюкзаками, сумками, баулами, узлами. Тащили за руки детей, катили коляски и тачки, груженные домашним скарбом.
Что за ерунда? И где моя машина? В ней же документы мои, деньги, инструменты, провизия. Неужели оставил ключи в замке зажигания? Я механически хлопнул ладонью по карману. Нет, ключи здесь. И старик — вот он, рядом стоит.
— Спасибо большое, дедушка, выручил из беды.
— Не стоит благодарности. Мы сейчас все друг друга выручать должны. Беда-то какая!
— А что за беда?
— Тебя что — контузило? Али речь Молотова по радио не слышал?
— Не слышал, я в яме был.
— Так не медведь же ты в берлоге! Фашист напал! Уже десять ден как! Прет и прет, никакого удержу.
Либо я сошел с ума после падения, либо у дедушки «белка» от деревенского самогона. Какие фашисты, какой Молотов?!
— Так сейчас чего — сорок первый год?
— Самая середина, — подтвердил дед, — второе июля.
Кто-то из нас двоих ненормальный, и я даже знаю, кто.
— Милок, а закурить не найдется?
— Найдется.
Я полез в карман, достал пачку «Явы» и протянул старику. Дед с удивлением покрутил в руках сигареты, достал одну, понюхал.
— Духовитые. Чтой-то я таких ране не видал.
— Так ты, дед, небось махорку курил.
— И ее, родимую.
Дед сунул сигарету в рот, я поднес зажигалку, чиркнул. Дед затянулся, пустил струю дыма.
— Не, слабенькие, разве что побаловаться только ими. Ну, прощевай.
— А куда все идут?
— Известно — от немца подалее. Я вот — на Вязьму, к сыну.
Старик повернулся и пошел по дороге.
Я закурил сам и задумался. Что делать? Документов нет, денег нет, из вещей — только то, что на мне, да сигареты. Я был слишком подавлен и потрясен. Полчаса назад я был в своем времени, потом — падение в подвал, и — здравствуйте: тысяча девятьсот сорок первый год, самое начало войны. Не хочу! Упасть в подвал снова, что ли? Может не сработать, только сломаю себе чего-нибудь.
Я всмотрелся в проходящих по дороге.
Мимо меня, глядя перед собой ничего не замечающими глазами, шли бесконечной чередой измученные люди. Одежда несовременного покроя, сплошь черного и серого цвета. Лишь иногда мелькнет чья-то коричневая кофта. Лица усталые, осунувшиеся. Не похоже, что дед шутил. Блин, вот это я влип! Только сейчас до меня начал доходить ужас моего положения. Меня же на первом посту сцапают! Объяснить, что я из Ярославля, я еще смогу; то, что без документов — потерял. Но ведь если запросят по телефону Ярославль, ничего не подтвердится. В этом времени меня еще нет. А потому запросто могут шлепнуть как немецкого диверсанта.
Я попытался вспомнить, что происходило в первые дни июля тысяча девятьсот сорок первого года. Кроме героической обороны Брестской крепости и отступления Красной Армии ничего на ум не приходило. Наверное, надо идти с людьми — не стоять же здесь истуканом. Куда-то же они бредут? Знать, город недалеко. Там и сориентируюсь в обстановке.
Я пристроился к бредущим людям.
Передо мной шла молодая женщина. Одной рукой она толкала детскую коляску с младенцем, а второй тянула за собой хныкающего мальчугана лет трех. Туфли ее были покрыты густым слоем пыли.
— Мам, я устал, есть хочу, — хныкал мальчуган.
— Давайте я его понесу, — предложил я.
Женщина молча кивнула.
Я посадил малыша себе на шею. Господи, да в нем весу не более пуда! Для меня это — не тяжесть. Во время марш-бросков в училище приходилось бежать с куда большим грузом.
Около часа шли молча. Все устали, проголодались.
— Все, не могу больше! — Женщина уселась на обочину.
Я ссадил мальчонку, он прильнул к матери и почти сразу уснул.
Вдали раздался странный жужжащий звук. Он быстро приближался.
«Немцы! Самолеты немецкие!» — закричали люди и побежали прочь от дороги, бросая вещи. Я же продолжал стоять во весь рост. Ну не будут самолеты стрелять по одиночным целям, тем более гражданским!
Оказалось, я ошибался. Раздался звук работающего пулемета, по дороге побежала цепочка фонтанчиков пыли от пуль.
Черт! Я бросился с дороги в кусты. Низко над головой пронеслась пара ME-109, и я успел разглядеть кресты на их крыльях. Видел я такой «мессер» в музее, на фотографии. Тогда он не показался мне таким грозным.
Послышались стоны раненых, проклятия улетевшим летчикам. И я сразу сделал первый вывод — надо идти в одиночку. Там, где скопление людей, больше шансов получить пулю или осколок от бомбы. Мои училищные знания не годились — ответить нечем. В нем давались другие установки: видишь врага — убей! Я бы — с радостью, да вот из чего? У меня с собой даже ножа перочинного нет.
Самолеты не вернулись. Беженцы поднялись и пошли дальше. На импровизированных носилках, сооруженных из жердей и верхней одежды, они уносили тех, кто был ранен в авианалете и не мог идти сам. И я не остался в стороне, помогая нести раненую женщину.
Через час хода показалась окраина небольшого городка.
— Дорогобуж, — пронеслось среди беженцев.
Дорога плавно спускалась к городку. А на въезде — хилый мост, и перед ним — пост. Натуральный пост — офицер и трое солдат с винтовками за плечами.
Я отошел с дороги и стал наблюдать. Женщин, детей и стариков пропускали беспрепятственно. Мужчин останавливали, проверяли документы. Кого-то пропускали, но большинство отводили в сторону. За скоплением людей не было видно, что там происходит. Вероятнее всего, отбирали парней призывного возраста, для мобилизации.
Успокаивая себя так, я тоже подошел.
— Документы, — потребовал солдат. Висящая за спиной винтовка с примкнутым штыком была едва ли не больше его самого.
— Нет при себе, — для убедительности я похлопал себя по карманам.
— Товарищ лейтенант, снова без документов!
— Отведи в сторону!
— Ну-ка, шагай туда!
Солдат показал рукой в сторону, где стояли и молча курили парни и молодые мужики.
Изначально мною невидимый из-за спин людей, открылся стол, на котором лежали бумаги. За столом на табурете сидел офицер.
— Фамилия? — устало произнес он.
— Колесников Сергей.
— Где документы?
— Дома оставил, в Ярославле — паспорт и военный билет.
— Хм, а здесь чего делаешь?
— К деду ехал, а тут — война.
Офицер подозрительно оглядел меня.
— Что-то у тебя одежда странная, туфли.
— Уж какая есть.
— Иванов!
К столу подбежал солдат с винтовкой.
— Этого — к особисту.
Рядовой повернулся ко мне:
— Руки за спину и шагай вперед.
Мы прошли узкий хлипкий мост и метров через двести завернули во двор старого кирпичного здания. Здесь в крытую «полуторку», как в просторечии назывался «ГАЗ-АА», солдаты грузили ящики.
Со ступенек спускался, судя по портупее и кобуре на ней, офицер.
— Вот, военком к вам направил, документов при себе не имеет.
— Свободен, боец. Кругом!
Ага, солдат бойцами называют. Надо запомнить. Плохо, что я не знаю знаков различия на петлицах, отмененных с 1943 года — с введением погон. Единственно — запомнил, что у офицера на петлицах было два квадратика — «кубаря».
Офицер со мной даже разговаривать не стал:
— Садись в кузов, потом разберемся.
Я забрался в кузов; туда забросили еще пару ящиков и сели двое солдат. Натужно завыл слабенький мотор, и мы выехали со двора.