Заградотряд времени

Я снял с летчика пояс с кобурой, расстегнул ее и вытащил новенький ТТ. Выщелкнул обойму — полная! Снова загнал ее в рукоятку, вернул пистолет в кобуру и опоясался. Схоронить бы парня надо, да нечем могилу вырыть — ни лопаты, ни ножа.
Послышалось тарахтение мотоциклетных моторов. Видимо, воздушный бой и падение летчика видел не только я, но и немцы.
Я уж было рванулся в лес, как взгляд упал на планшет с картой. Как же я мог так сплоховать? Сорвал с убитого летчика планшет, перекинул его через шею и — ходу.
Ветки хлестали по лицу, я прикрывался рукой и углублялся в лес. Все, хватит.
Я остановился, отдышался. Звук моторов стих у места падения летчика. Ни похоронить я его не смог, ни в сторону тело оттащить и укрыть хотя бы в лощине какой. Сам бегаю, как заяц от гончих. Это на своей-то земле!
Горько и обидно мне стало. Но что я могу сделать с пистолетом против пулеметов, стоящих у немцев на мотоциклах?
Я раскрыл планшет, всмотрелся в карту. Масштаб карты не тот. Конечно, с воздуха любой город за секунды пролетаешь. Но все-таки сориентироваться как-то можно. Так, вот Дорогобуж, вот дорога Смоленск — Москва. Предположительно я в этом лесном массиве, — я ткнул пальцем в зеленое пятно на карте. Выходить на смоленское шоссе нет никакого смысла: уж если немцы добрались сюда, то и на шоссе они наверняка. Надо забирать немного южнее и на восток.
Сориентировавшись по солнцу, я двинулся в путь. На дорогу выходить не рискнул. По лесу идти дольше, зато безопаснее. Наткнулся на ручей, напился вволю чистой воды. Жажду утолил, но есть захотелось еще сильнее.
Шел так быстро, как только мог — даже вспотел.
Подошел к опушке, остановился. Впереди — открытое пространство, луг метров триста шириной. Надо осмотреться.
Я замер, прислушиваясь. Вроде тихо.
Слева, метрах в двадцати, раздался шорох.
Я расстегнул кобуру, вытащил пистолет и взвел курок. Лег на землю и медленно, стараясь не задеть за сухостой, пополз в ту сторону. Может, зверь какой лазит, а может, человек. Но сомнительно, что немец. Не будут они прятаться в лесу, они предпочитают дороги и при этом ведут себя нагло.
А вот и тот, кто шуршал.
Между деревьями лежал молодой солдат, напряженно вглядывающийся в открывшуюся поляну и лес за ней.
— Замри! — скомандовал я. — Да руки подними, чтобы я их видел, только медленно.
Солдатик вытянул вперед руки.
— Теперь поднимись.
Парень подчинился. Я стал разглядывать его. Совсем молодой боец, лет девятнадцати — пушок на щеках. Форма по фигуре не обмята, гимнастерка топорщится сзади над брезентовым ремнем. На ногах — ботинки с обмотками. И взгляд растерянный.
— Ты кто?
Парень шмыгнул носом:
— Васька.
— Доложись по уставу.
— Василий Тотьмянин, боец пулеметного взвода.
— И где же твой взвод, боец?
— Нету никого, всех бомбой с самолета накрыло.
Лицо его скривилось, еще немного — и заплачет.
— Давно призвали?
— Пятого дня.
— Оружие есть?
Васька подбородком показал на землю. Там лежал штык от мосинской винтовки. М-да, оружие называется. Штык четырехгранный, без рукояти. Только на то и годен, чтобы пристегнуть его к винтовке и колоть врага в штыковом бою. Даже порезать им что-нибудь невозможно.
— А ты кто, дяденька?
— Я тебе не дяденька, а командир запаса. К своим пробираюсь.
— Возьмите меня с собой.
Видимо, парень боялся остаться один. Что с него взять — молодой совсем, наверное, даже обучить не успели.
— Ладно. Теперь давай перебежками — через луг. Пробежал немного — упал, огляделся. И таким образом — до леса. Понял?
— Понял, товарищ командир. Ну, так я пошел?
— Давай.
Парень рванул через луг, споткнулся, упал, вскочил, снова помчался. И не успел я выматериться, как он уже был на опушке леса, с другой стороны луга. Говорил же я ему — «перебежками!».
Теперь моя очередь.
Я побежал. Быстро бежать не получалось — луг кочковатый, того и гляди, запнешься.
На средине луга залег, огляделся — никого. И вторым рывком — уже к лесу. Отдышался.
— Ты чего не перебежками, Василий?
— Так не было же никого.
— Слушай впредь, когда тебе старшие говорят.
Мы пошли дальше. Есть охота — сил нет, уже второй день голодный.
— Василий, ты когда последний раз ел?
— Третьего дня.
М-да, надо искать еду, иначе мы так долго не пробегаем.
Выходит, хочешь не хочешь, а надо искать какую-нибудь деревню и просить хоть хлеба кусок. Мне это сильно не нравилось, но другого выхода я в создавшейся ситуации не видел.
Как-то быстро стемнело. Набежали тучи, пошел мелкий моросящий дождь. Мы быстро промокли, ноги скользили по мокрой траве.
Слева послышался треск мотоциклетного мотора.
Мы замерли, вслушиваясь.
Мотор то взревывал, то смолкал, но звук шел с одного места.
Я взглянул на Василия:
— Пойдем посмотрим.
Мы двинулись влево. Дождь заглушал шаги.
Вышли на просеку в лесу.
Немец в клеенчатом плаще и каске безуспешно пытался вытолкнуть из грязи засевший почти по ступицы мотоцикл с коляской.
— Сейчас я его прищучу.
— Давай уйдем от греха подальше, у него на коляске пулемет, — прошептал мне в ухо Василий.
— Ляг, и чтобы — тихо.
Тотьмянин послушно улегся в траву.
Я вытащил пистолет, взвел курок и стал подкрадываться к немцу, укрываясь за деревьями. Двадцать метров, пятнадцать, десять… Пора!
Я поднял пистолет, поймал на мушку спину в плаще. Мушка плясала на цели. Никогда до этого я не стрелял в людей — только по мишеням. Или это от голода и усталости? И пистолет неизвестный — пристрелян ли?
Задержав дыхание, я додавил спуск.
Выстрел грянул как-то неожиданно, оглушив. Немец упал ничком в грязь.
— Василий! Смотри за дорогой!
В несколько прыжков я подскочил к немцу. Не сводя ствола со спины, пнул его ногой в бок. Даже не шелохнулся! Я сунул пистолет в кобуру, перевернул убитого на спину. На его груди был вырван кусок плаща от прошедшей навылет пули, вокруг рваной дыры все окрасилось кровью. Готов!
— Василий, что там?
— Покамест никого не видно.
Странным образом немец приковывал к себе внимание. Я первый раз видел настоящего фашиста. Не манекена в музее, одетого в форму вермахта, а реального врага.
Плащ — то ли клеенчатый, то ли прорезиненный, кожаный ремень с бляхой, на которой выдавлено «Got mit uns». Узкие погончики. На рукаве — непонятный значок. Надо бы обшарить, посмотреть документы — из какого полка, а может быть, и карта при нем есть? Да только грязен он и в крови. Или я боюсь обыскивать убитого?
Я обошел мотоцикл, начал обыскивать коляску. На сиденье лежала какая-то коробка. Я разорвал картон. Похоже на галеты. Сунул одну в рот, пожевал. Что-то вроде высушенного пресного хлеба. Повернув запор, открыл багажник коляски. О! Какие-то банки. Никак — тушенка.
— Василий, иди сюда.
Парень подбежал.
— Забери консервы.
Боец скинул с себя гимнастерку, связал рукава и шустро выгреб туда все содержимое багажника.
— Коробку с галетами туда же сунь.
Я стал осматривать крепление пулемета. Ага, понял. Снял с коляски пулемет с лентой патронов в круглой коробке. Тяжел, черт!
Мы пошли в глубь леса. Первым остановился Василий.
— Все, не могу больше, давай передохнем и покушаем.
— Вася, если немцы наткнутся на своего убитого, они начнут прочесывать лес. Потому давай еще отойдем.
Солдат закинул на плечо узел из гимнастерки, и мы пошли в лес, в сторону — подальше от дороги.
— Все, тормози, здесь и расположимся, — скомандовал я.
Мы поели галет, покрутили в руках банки с консервами да и отставили их в сторону. Называется — видит око да зуб неймет. Ни консервного ножа, ни штыка — ничего, даже просто острого, чтобы открыть банку, у нас не было. Наверняка же у немца был при себе штык или нож, так нет же — побрезговал обыскивать. Вот и сидим теперь у жратвы и полуголодные.