Сотник. Уроки Великой Волхвы

«Да что он от меня безделушками откупается!»
Анна слегка побледнела и, даже не взглянув на украшение, вздохнула поглубже, сложила руки на груди и нарочито спокойно проговорила:
– Что добычу вы взяли богатую, я уже слышала, хвалю, но я сейчас не о том… Ты, воевода, вернулся из похода, и я, боярыня Лисовинова, спрашиваю с тебя, как ты в том походе с лисовиновской дружиной управлялся, сколько отроков погубил и сколько назад привел.
– Анют, ты чего? – Алексей, все еще не веря, что она говорит всерьез, только тут и пригляделся повнимательнее к своей женщине. – Какой еще тебе спрос?!
– Ты сам меня боярыней назвал. Или от своего слова отказываешься? – издевки в голосе вроде и не слышно, но Алексей ее явственно уловил: то ли в прищуре, то ли в слегка искривленных губах показалось ему что-то… эдакое… Неприятное, то, что он доселе в Анне не только не видел, но и не подозревал. Открыл было рот, чтобы осадить, но она не дала себя перебить и повысила голос:
– Вижу, что слово твое крепко, воевода, – откуда только у баб такое ехидство лезет? И ведь не придерешься – ни малейшей ухмылочки на лице! – А потому ответствуй мне, боярыне Анне Павловне: ты зачем отроков зазря загубил? Почему сам подставился? – А последние вопросы и вовсе обвинением зазвучали. – Что вы, наставники, там делали? Вы в поход пошли или так, в лесочек за речкой прогулялись?
Вот тут Алексея накрыло гневом уже по-настоящему! Ушам своим не поверил: ополоумела она, что ли?
– Анна! Да…
Забыл про боль, вскочил, отшвырнув так и не вручённый подарок, охнул, подшагнул к столу и изо всей силы грохнул по нему кулаком:
– Ты куда, баба, лезешь? Не твое дело!
– Нет уж, мое как раз! – Анна неожиданно для себя самой почувствовала что-то вроде удовлетворения: ну наконец-то! Понял, что она не шутит, а то разговаривал как… как с бабой! Ну, сейчас ему… – Ты МОИХ отроков за болото повел! Сколько обратно вернулось, а? Отвечай боярыне, воевода! – Анна кричала, уже не сдерживаясь, и Алексей вспомнил свои слова, сказанные вот только что, вроде бы в шутку, но оказавшиеся пророческими. Боярыня и в самом деле была грозна во гневе. Но и хороша тоже – этого у нее не отнимешь. Но вот причины этого внезапного для него скандала он и сейчас совершенно не мог понять.
Не блажила никогда его Аннушка, так чего ж теперь-то? А может?.. От внезапной надежды даже гнев отпустил. Может, в тягости она? Но если так, то пусть блажит, и не такое стерпеть можно!
– Анют, ну что ты в самом деле, ну, успокойся, – Алексей попытался угомонить ее, но не тут-то было!
– Что вы там за циркус устроили? Один с изуродованной мордой остался… Красавчик, тоже мне! Второго так и вовсе, как барана, зарезали! Ты сам вон кривишься, за бок держишься! Какого рожна ты на мечи полез? Почему не велел отрокам стрелять?
– Анна, не лезь, говорю! Я тебя не учу кашу варить, вот и ты не учи меня рать водить! – Рудный воевода изо всех сил пытался сдерживаться, но получалось все хуже.
– Да плевать мне, как ты там ратишься, ты мне обратно моих детей приведи! – Анну уже откровенно понесло: в здравом уме она никогда бы не позволила себе не только таких слов, но и такого тона. И не заметила, что боярыня, которой она так старалась стать, куда-то пропала, вместо нее опять появилась простая баба, причём баба скандальная. И орала она от души. – «Ничего страшного!» А с вдовой Анисима ты, что ли, покойника оплакивать станешь? Что я матери Георгия скажу? Что усадьбу им тут обустроят? Сдалась ей та усадьба – вместо живого сына! А обо мне ты подумал? Я одного уже похоронила, не хочу больше! Не хо-чу!
– Ты берега-то не теряй!
Алексей оттянул ворот рубахи, помотал головой и неожиданно даже для себя брякнул:
– Нет, знал, что бабы в тягости чудесят, но не так же!
Анна открыла было рот, чтобы выкрикнуть еще что-то, да так и осталась стоять – ни дать ни взять, рыба на песке. Не сразу до нее дошел смысл услышанных только что слов, она чуть не переспросила, о ком это он, а когда поняла, то в голову еще сильнее ударило – от обиды и разочарования.
«Так это он, выходит, не боярыню слушал, а беременную бабу ублажал? Ну, Лешенька, ну, я тебе сейчас!..
Нет! Нельзя! Он тогда вовсе со мной считаться перестанет! Анька, думай!»
Но язык прикусить уже не успела, само собой сорвалось:
– Кто тут в тягости, не знаю, сам ищи! А я еще подумаю…
И надо бы себя по губам хлопнуть, да поздно. Недоумение, обида, боль промелькнули на любимом лице и исчезли, сменившись тяжелой и холодной, как осенний туман, злостью.
– Надо будет – поищу! – отрезал воевода. – И не смей меня учить, баба! Девкам своим сопли вытирай! А об этом ты ничего не знаешь и знать не можешь! Так надо было! – Алексей не понял, что его больше взъярило: то ли ее непонятная попытка влезть в воинские дела, то ли внезапное крушение им же самим придуманной надежды.
Анна попыталась что-то вставить, только куда там – теперь он ее и вовсе не слышал:
– Ты мне в ратных делах указывать собралась? Боярыня, ишь! Не тебе с меня спрашивать! – договаривал он уже возле порога. Саданул напоследок кулачищем о косяк и хлопнул дверью.
«Встретились, называется!»
Не ко времени сунувшаяся за каким-то делом холопка едва не получила в лоб тяжелым ковшом: Анна с разворота чуть не швырнула его в сторону скрипнувшей двери, но выплеснувшийся квас промочил боярыне рубаху, малость остудил гнев и помог взять себя в руки.
Выслушала какой-то вопрос, что-то ответила, дождалась, пока дверь прикроется, и только потом от души шваркнула ни в чем не виноватой посудиной об стену.
«Господи, теперь еще и рубаху из-за него переодевать! В этой на люди уже не покажешься! Ну, Лешка, ну, удружил!»
За дверью послышался топот ног, под окном – чьи-то голоса; отроки и девицы собирались на посиделки. Все раздражало, мешало сосредоточиться.
«Ну, никакого покоя! И подумать не дадут. Сейчас еще и на посиделках за ними приглядывай, вид боярский являй! Сил моих нет!»
Потом все-таки переодела мокрую рубаху, вздохнула несколько раз, успокаиваясь, и только было собралась выйти из горницы, как услышала за окном голоса Верки и Макара. Видать, его очередь пришла за отроками присматривать, а жена за ним увязалась – языком почесать.
Вышла на крыльцо, позвала Верку, велела ей после посиделок позаботиться, чтобы девицы вовремя спать улеглись.
– А ты куда, Анна Павловна? Стряслось чего? – встревожилась Говоруха.
– Ничего не случилось. В часовню мне надо.
Верка внимательно вгляделась в лицо боярыни, что-то для себя поняла, кивнула:
– Я присмотрю тут. Иди, дело нужное.
Привычные с детства молитвы, однако, не помогли погасить раздражение и злость на Алексея с его непробиваемым мужским упрямством.
«Остальные наставники меня боярыней признали, а этот только свою бабу видит. Боярыней я для него еще не скоро стану. Да и стану ли хоть когда?..
Не раньше, чем он боярином сделается. Сам, а не из чьих-то рук боярство получит. Он же в Ратное, ко мне, не победителем прибыл, а приполз израненным зверем. Раны залечивать, сил набираться. Его тогда Аннушка из воспоминаний о молодости поманила – ее и увидел. Но и взрослую Анну тоже оценил… Как он тогда про Арину сказал? «Не живут такие только домашними хлопотами… И ты, ненагляда моя, такая же». Значит, не нужна ему наседка, которая дальше своего гнезда ничего не видит. Так чего же он теперь меня обратно в то гнездо чуть не коленом запихивает? Решил, что с наседкой проще? Может, я слишком спешу вперед, вот он и не поспевает за мной?
Но ведь наша жизнь здесь меняется, за один месяц перемен больше, чем раньше за десять лет! И мне тоже меняться приходится, да еще как сильно! Я ведь сама себя ломаю, живьем куски от себя отдираю, чтобы стать той боярыней, которая нужна роду. Господи, кто бы знал, как это больно и страшно! Как мне сейчас нужна его поддержка и одобрение! Неужто ему самому никогда не приходилось себя ломать?..