Корона и Венец (СИ)

Да — увы — навсегда прошли времена Николая Павловича когда царь в одиночестве гулял с любимым пуделем по столице даже и не думая ни о какой угрозе… Коротко постучав, в дверях появился денщик.
— Ваше благородие — к вам поручик Сарматов.
— Пусть войдет…
Лейб-гвардии поручик Сарматов Евгений Степанович оказался черноусым высоким, стройным, молодым человеком высокого роста. Пролистав еще утром его дело полковник понимал — перед ним обычный по сути петербургский гвардеец.
Скачки, карты и вино время от времени — адюльтер с замужней скучающей чиновницей или купчихой… Служба — лишь от сих до сих. Прикажут изучить картечницу Норденфельда или этот новомодный пулемет Максим — изучит досконально, а так — даже не поинтересуется.
— Итак, господин поручик — сухо бросил Кауфман — прошу вас доложить о позавчерашнем происшествии. Как случилось что вы допустили к Его Величеству постороннюю даму? — Ваше превосходительство — начал Сарматов. Я хочу сказать что в данном случае…
— Не хочу знать ни о каком таком случае! — отрезал полковник. Ибо вы во всяком случае обязаны не допускать к охраняемой особе посторонних. Но вы ее допустили? Не так ли?
— Так точно! — согласился Сарматов. Допустил! Но…
— Так почему? — прямо глядя на него осведомился Кауфман.
— Но Александр Александрович…
— Господин полковник!
— Но господин полковник! Ведь эта так сказать дама… она…
— Что именно — «она»?
— Ну… — поручик замялся. Ммм…
— Вы язык проглотили, Сарматов? — процедил Кауфман. Итак — к Его Величеству без доклада как вы наверное должны знать имеют право входить ограниченный круг лиц. Весьма ограниченный. Напоминаю — это господа Бунге, Гурко, Победоносцев, Чихачев, Витте, Плеве, Вышнеградский, Воронцов-Дашков, Половцев, Николаи, Манасеин, великие князья, Вдовствующая Императрица, и ваш покорный слуга! Всё! — резко взмахнул он рукой словно отсекая список допущенных особ от прочих.
Только не говорите мне что перепутали мадам фон Мес с господином Победоносцевым!
Ну что молчите?! — повысил голос Кауфман. Или мне попросить вас освидетельствовать в Военно-Медицинской академии на предмет здравого ума?
— Эта дама — любовница Георгия Александровича… — выдавил из себя поручик.
— И что с того? — демонстративно пожал полковник плечами. Сердечные дела Его Императорского Величества вас, извините, не касаются. Вас касается порядок несения службы. И даже будь Ольга Иоганновна фон Мес трижды чьей-то любовницей — все равно вам следовало сообщить о ее визите царю а потом уже впускать.
— Но я не мог сообщить Его Величеству… — в полной прострации бормотал поручик.
Он был… занят.
— Так и надо было подождать пока Государь — Император закончит общаться с госпожой Антоновой и потом доложить о визите, — с видом человека разъясняющего глупцу очевидные истины изрек Кауфман. Кстати — вспомнил вдруг полковник донесения… Вы насколько хорошо знакомы с баронессой?
— Я не… — испуганно забормотал поручик. Господин полковник — я бы никогда…
Кауфман взъярился. Воистину полный кретин! Вообразил, что начальник охраны заподозрил его в шашнях с наложницей монарха!
— То есть недостаточно хорошо? Я так понимаю видели мельком может быть один или два раза. Так?
— Трижды…
— Но тем не менее вы пустили ее не спросив ни пропуска, не удостоверив толком личность и без должного сопровождения которое бы подтвердило ее статус и право посетить Охотничий домик? Я прав?
— Так точно. Я виноват… Но я подумал что возможно… Сами понимаете дело весьма особое и щекотливое… — глупо улыбнулся Сарматов.
— Хорошо… — изо всех сил сдерживая брань резюмировал Кауфман. Собственно на этом можно было бы и закончить. Но я все же снизойду до объяснений.
Полковник нахмурился. Голос стал резок и сух. Он встал, упершись в столешницу ладонями и вперил тяжелый взгляд в растерянного подчиненного с искренним сожалением продолжил.
— Не знаю — бывали ли вы на театрах и как часто — но искусство хорошего гримера сделает похожей на означенную баронессу любую даму подходящего сложения и типа. Даже если на то пошло и вас можно загримировать, так что в пяти шагах вас не отличишь от особы слабого пола! Среди убийц государя Александра Николаевича было две женщины, а недавно террористку вынашивавшую замысел на цареубийство вздернули в версте отсюда — в Петропавловке.
Тут кажется до Сарматова начало что доходить. Он с неподдельным испугом уставился на начальника. — Я не говорю уже о том, что и помимо этого в вашем поведении есть и обычное разгильдяйство — какое и в гарнизоне в каком-нибудь… — крохотная пауза — Царевококшайске недопустимо! Вы понимаете что все это означает…для вас? Он покачал головой, показывая, что аудиенция окончена. У поручика похолодели ладони: — Я подам рапорт… о переводе… — вымолвил он непослушными губами. Кауфман с готовностью подвинул через стол лист ин кварто: — Пишите. Лучше прямо здесь и сейчас. Рапорт надо подать…по команде, конечно. Вы знаете форму? — Так точно. Но… господин полковник, я не могу… сразу. Ведь надо… Это же… это же — надо подумать… — забормотал полностью раздавленный лейб-конвоец. Полковник поморщился: — Хор-рошо. Подумайте. Но — быстро. Я бы как так сказать в качестве старшего… товарища… рекомендовал бы Омск или иной отдаленный гарнизон. Во всяком случае, не позже как через четыре дня дело должно быть кончено. Это крайний срок: в вечер четверга в числе офицеров Конвоя не должно быть поручика Сарматова. Можете идти. Поручик хотел спроситьо чем-то, но что лицо полковника приняло особо значительное выражение, и Кауфман движением руки оборвал неначатый разговор. — Идите же!..Ну а сейчас будем разбираться с лакеями. Само собой не с простыми а с более важными птицами. Гоф-фурьер Прохор Афанасьевич Первачев, год рождения одна тысяча восемьсот пятьдесят второй, сын дворцового истопника, в службе с… Ладно — не важно.
Вошел человек в ливрее и. Лысоватый, упитанный, с пышными баками и гладко скобленным подбородком. Курносый нос напоминавший пельмень белесые короткие ресницы — мужик и есть мужик…
Ну да не князьям же в конце концов закуски подавать! Тут другое важно…
— Ну — я жду твоих объяснений Прохор Афанасьевич — добродушно начал Кауфман.
Что ж ты так обмишулился? Вроде не первый день и год в службе?
Он вышел из за стола, прошелся взад вперед по холщовой дорожке.
— Мое дело маленькое, — смиренно ответил слуга но в голосе как показалось внимательному царедворцу проскользнула некая издевка. Если что-то особам августейшим надо, то мы исполняем, — а прочее нам не по чину, Ваше превосходительство.
— А ну-ка изволь объяснить Прохор Афанасьевич?! Или ты порядка не знаешь? — с прежним добродушием тем не менее продолжил Кауфман. Я конечно знаю что ваша дворцовая шатия-бартия к себе незнамо кого водить норовит с черного хода и вино после балов допивает — и к порядку не очень приучена! Но тут все ж таки царь…
— Именно что Ваше превосходительство, — ЦАРЬ! — важно поднял лакей палец вверх. Мы люди маленькие, — повторил он. Если заденешь кого или хоть слово поперек скажешь — тем более такой особе которая от Его Величества совсем близко — поближе вас извиняюсь… Одного же слова ее хватит чтоб тебя тут и духу не было!
Он печально вздохнул изображая всем видом жалкое смирение — маленького человека у ног гигантов. Но глазки блестели какой то неприятной сальной хитринкой, мол ваша честь не про нашу честь… Не будь этого полковник может и спустил бы оплошавшему слуге — и впрямь кто ж виноват что бестолковая бабенка повела себя не так как следует? Но вот это выраженьице глаз — выражение наглого пронырливого холопа…
— Ты шельма не юли! — рыкнул Кауфман. Как стоишь перед старшим по чину?
— Я к вашему сведению Ваше Превосходительство — в третий раз неверно протитуловал гоф-фурьер собеседника — сам имею чин четырнадцатого класса, и кричать на меня не положено по закону! Опять же мы не по военному ведомст…
Молча развернувшись, Кауфман ударил Первачева кулаком, ставшим казалось двукратно тяжелее обычного, — ударил в зубы от души. Затем без замаха как бы нехотя ударил опять — кулаком в солнечное сплетение — как учил его наставник в английском боксе — вольноопределяющийся Шершневич в давние годы. Дворцовый служитель сложился пополам, и полковник не сдержавшись пнул его сапогом. Тот растянулся у ног начальника охраны, корчась от боли. Гоф-фурьер трудом поднялся все еще кривясь. Кауфман грозно глядел на него снизу вверх как на полураздавленного таракана. Распухшая вмиг губа перекосила лицо синие, навыкате, глаза смотрели испуганно. Полковник ухватив того за грудки, поставил на тощие ножки. Лицо толстячка было искажено ужасом, бакенбарды стали дыбом. — Нет! Нет! Не надо-о!!! — в отчаянии завизжал он. — Классный чин?! — заорал между тем Кауфман. — Классный чин говоришь?? В п… де у б….ди твой классный чин! С таким аттестатом вылетишь со службы что тебя в дворники не возьмут!! В извозчичьей пивной будешь блевотину за мужиками подтирать! Затем сорвал испачканную кровью перчатку и бросил на пол.