В небе только девушки! И...я (СИ)

— В набор! Держать по прибору! — я прибавляю обороты и дал пять градусов тангаж. Надо набрать 11 200, чтобы 'ахт — ахты' не зацепили, и забить шумопеленгаторы немцев своими моторами, прикрывая планирующих девчонок. Настя ныряет вниз, переключает СПУ уже в штурманской кабине. Сопит, там не удобно лежать в меховом костюме.
— Два влево!
Аккуратно довожу одними педалями. Говорю ей: заданная. И выравниваю машину по горизонту.
— Цель вижу! — я делаю выдох, но не нажимая правой кнопки. Пришли! Замогали лампочки, которыми Настя подает мне команды вправо и влево.
— На боевом! — этой командой мне запрещается менять скорость, курс и высоту. А чуть ниже нас уже работают осколки шрапнельных снарядов самого эффективного орудия вермахта во второй мировой войне. Зажужжали моторы створок бомболюка. Еще десять секунд, и первый сброс, затем второй. И уже по радио голос Насти:
— Сброс! — по дюралю гремят носки ее сапогов, это она задом выползает из штурманской, выставив свою аппетитную попку. Влетает в кабину и плюхается в кресло, раскрывает створки АФАР и ждет.
— Сто восемнадцать, сто девятнадцать, сто двадцать, вспышка! — и жмет на спуск камеры, а я передаю это остальным, это для них сигнал на пикирование. Они сейчас летят с плотно закрытыми глазами.
— Атака! — голос Лили, потом голос Андрея, что он тоже пошел в пике. Разница составила 12 секунд, с той стороны ветер, который учесть было невозможно. Я разворачиваюсь влево, на Чугуев, чтобы отвести огонь немцев чуть в сторону от девчат.
— Сброс, вывод! — снова Лиля. Голос сухой, без эмоций. Берет хороший пример! Через десять секунд сброс выполнила Тамара и еще через десять Катя. Немцы огонь ведут только по мне, девчонки вышли без обстрела. Я набрал 12, и развернулся снимать объект.
— На курсе! — а внизу что‑то горит!!! И сильно! — 'Быть того не может! Это же мост! Промахнулись, видать!' Запрашиваю Валю, как у нее, это второй разведчик.
— Я на курсе! — ей некогда. Настя выполнила сброс и выползает в кабину. Влетев в кабину буквально кричит по СПУ: 'Там цистерны горят! Снято!'. Я прибавляю обороты, я по радио радую остальных. РЛС нет, я их не вижу, хотя и Настя, и Майя смотрят во все глаза, ища малейшие признаки самолетов девочек.
— У меня сзади мессер! Я — 'ноль семь'. — сказано это было тихим — тихим голосом, почти шепотом.
— Высота?
— 9 с копейками.
— Он тебя видит?
— Не знаю. Сто девятый.
— Следи за выхлопом. Ты где?
Катя передала свое место. Это впереди и ниже. Начал спускаться, но через несколько секунд Катя повеселевшим голосом сказала, что 'мессер' прошел вперед и высоту не набирает, прошел под ней. У нее уже 10 500. Я прекратил снижение на 11 тысячах. В принципе, все, задание выполнено, даже если во второй группе никто не попал. Катя передает, что снимки сделаны, но состояние моста неизвестно. Визуально определить не смогли, много пыли, и появился какой‑то туман или задымление. Огня не наблюдала.
Мы сели первыми, Валя полную группу к месту сбора не привела. Через 12 минут сели три ее машины. Девчонки бегут к КП, а Андрей и ребята, не торопясь, подходят, предварительно раскурив папиросы. Идут вразвалочку, довольные. Гарик при докладе доложил, что лично видел поражение предмостья первой парой бомб. Гита Баркан на связь выходила в момент атаки и вывода. В точку сбора не прибыла. Ждали пять минут. Я стоял у КП и ждал. Всякое бывает. Я у них принимал зачет по бомбежкам. Гита — низенькая, с широкими бедрами и 'ушами', брюнетка. Из Одессы. Катя — штурман, худенькая блондинка с Сибири, из Алейска, маленького городка под Барнаулом. И Маша — стрелок, из Новгорода, настоящая русская красавица. Крупная, дородная, смешливая. Все меня подкалывала, что мне вес набрать не помешало бы. Они не сели. 'Пятерка' доложила, что ничего не видели. Ни стрелок, ни штурман. Ко мне подошла Настя:
— Саша, у них уже кончилось топливо. Пошли, тебя девчонки ждут.
Тут у меня по щеке прокатилась слеза. Я, последний раз, плакал в пятилетнем возрасте, когда влетел в канаву на 'школьнике', спускаясь с горки в летном городке, у которого отказали тормоза. Сильно разбил коленки. Больше никогда не плакал.
'Саша?' 'Я.' 'Как тебе это удалось?' 'Гита — моя подруга, мы из одного города, она писала мне с самого начала войны. А потом, видимо, записалась к Расковой.' 'Я не об этом, я о слезе.' 'Не знаю, просто для меня этот человек имел большое значение: она младшая сестра моей ближайшей подруги. Мы ее с детства нянчили.'
Я вошел в класс и приказал вызвать начальника кислородной станции. Девочки, большая часть из которых ревела и выстраивала различные версии: заблудились, сбиты на отходе, атакованы мессершмиттом, конспирологическое: 'нас ждали', удивленно посмотрели на меня.
— Что уставились?
— А зачем он на разборе?
— Из‑за него или его людей погиб полностью экипаж. Во всех остальных случаях, они бы вышли на связь. Высота дает нам защиту от врага, но сама по себе является нашим с вами врагом. И единственная наша защита от нее: кислород. Кислорода внезапно не стало. Это и только это причина гибели самолета. И его экипажа. Прошу почтить их память вставанием!
Все встали. И через минуту Валя Кравченко сказала:
— Давайте не будем терять надежду! Может быть, кто‑то выпрыгнул.
Вошел Красовский, а вслед за ним старший лейтенант с довольно помятым заспанным лицом, который заведовал станцией. После доклада командующему о завершении вылета, я попросил у него минуту времени, чтобы разобраться с причинами потери самолета и экипажа. Красовский пожал плечами. Я пальцами подозвал старлея, тот даже не стал мне докладываться, хотя я его вызывал, а все время смотрел на генерала.
— Дыхните!
— Я пил на ужине 'фронтовые'!
— Сказки будете рассказывать в трибунале. Сдайте оружие, Вы арестованы. Это — Воронеж, отсюда до фронта пилить и пилить. Кроме летного состава, фронтовые никто не получает.
— Вы не имеете права!
Тут Красовский разразился такой 'тирадой', что ему бы позавидовал любой боцман, его адъютант произвел арестование, и передал арестованного охране командующего. Несколько емкостей с 99–процентным спиртом были разбавлены. Всем остальным экипажам просто крупно повезло. В авиации 100–процентный или 'абсолютный' спирт используют для удаления влаги из кислородной системы. Используется его свойство активно поглощать даже пары воды, чтобы превратиться в обычный 96 % спирт. Если влагу не удалить, то пары сконденсируются из‑за понижения температуры до минус 60–70 градусов, и какие‑нибудь клапана или редукторы могут прекратить работать. Хорошо удаляет пары воды только спирт, процентный состав которого не ниже 99 %. Как только плотность спирта падает до этой отметки, его использование для обработки СКУ запрещается, он списывается и отправляется на переработку, чтобы опять получить 100 %. Внешне абсолют ничем не отличается от 96 %, поэтому хранится отдельно, в специальных герметически упакованных емкостях, и выдается прибористу под запись в специальном журнале. На кислородной станции всегда есть спирт, и его много, поэтому, это место служит 'Меккой' для всех пьяниц и других желающих погреть на процентах руки. Сплошные 'Миши — три — процента'.
После этого неприятного инцидента провели разбор полета, тщательно рассмотрели снимки, которые уже проявили. На мосту под Чугуевом находился эшелон с танками и топливом. Паровоз был с южной стороны, шел к Изюму. Танковая рота до места назначения не дошла, полностью или частично. Мост разрушен в двух пролетах. Пожар на обоих берегах. 'Сотки' дают очень горячие осколки, и бензин от них неплохо взрывается. Мост под Черемушками, действительно, скрыт дымзавесой на последнем снимке, но, снимки экипажей показывали разрушение всех трех пролетов. Мост разбит надолго.
До чего Красовский любит целоваться! Всех перецеловал. Настю так три раза по три. Досталось и мне, и даже андреевскому экипажу. Довольно хлопнув кого‑то из девушек по заднице, собрал бумажки и уехал в штаб фронта. Мне пришлось ехать с ним к Черевиченко. Приказы надо выполнять! Генерал видел тридцатый сон, поэтому нам пришлось его ждать. Было видно, что недоволен, что его разбудили. А нефиг давать непродуманные приказания! Однако, новости были слишком хорошими, чтобы сразу не позвонить в Москву. Вместо выволочки, мне опять пришлось вытирать щеки и губы теперь от его слюней. Черевиченко и Красовский подписали представления, и Кравченко подписал, и все улетело в Москву. Заметив, наконец, что у меня слипаются глаза, меня отпустили, но, так как отцы командиры продолжали что‑то обсуждать, то мне пришлось ловить попутку. С транспортом в эскадрилье было не шибко хорошо. Надо бы этим заняться.