Книга крови 5

Билли поднял глаза.
– Это не в моих силах, – сказал он очень просто. – Теперь. Это ушло к Деду. Он может быть милосердным, а может и не быть.
– Зачем ты сказал ему?
– Он знает, что во мне. Он и я… мы как одно. Вот откуда я знаю, что он не обманывает меня.
Скоро наступит ночь, свет выключат во всем блоке, придут тени.
– Значит, мне остается только ждать? – спросил Клив.
Билли кивнул.
– Я позову его, тогда посмотрим.
Позовет, промелькнуло в голове Клива. Нуждается ли старик в вызове со своего места успокоения? Было ли это тем, что он видел: Билли стоял в середине камеры с закрытыми глазами, с лицом, обращенным к окну? Если так, вдруг мальчику можно помешатьвызвать мертвеца?
Пока вечер сгущался, Клив лежал на своей койке, обдумывая возможности. Лучше ли ждать и видеть, какой приговор вынесет Тейт, или лучше попытаться перехватить контроль над ситуацией, помешать прибытию старика? Если это сделать, возврата назад не будет, не будет места оправданиям и мольбам, агрессия несомненно породит агрессию. Если не удастся помешать мальчику вызвать Тейта, это будет конец.
Свет погасили. В камерах на всех пяти этажах блока в люди поворачивались лицом к подушке. Некоторые, вероятно, лежали без сна, планируя свою карьеру, когда незначительный перерыв в их профессиональной жизни наконец минует, другие сжимали в объятиях невидимых любовниц. Клив прислушивался к звукам в камере, к гремящему передвижению воды по трубам, к неглубокому дыханию на нижней койке. Иногда казалось, будто он живет второй жизненный срок на этой засаленной подушке, оставленный в темноте, без выхода.
Дыхание снизу стало вскоре неразличимым, не было и шорохов. Может, Билли ждал, пока Клив уснет, и тогда уже собирался что-то предпринять. Если так, мальчик ждет попусту. Клив не сомкнет глаз и не даст зарезать себя во сне. Он не свинья, чтобы быть безжалостно вздетым на нож.
Двигаясь так осторожно, как только мог, чтобы не возбудить подозрений, Клив расстегнул ремень и вытащил его из штанов. Он мог бы смастерить нечто более подходящее, разорвав наволочку и простыню, но боялся привлечь внимание Билли. Теперь он ждал с ремнем в руке, делая вид, будто спит.
Сегодня ночью он был благодарен, что шум в блоке причиняет беспокойство, не дает задремать, потому что прошло полных два часа, прежде чем Билли поднялся с койки, два часа, за которые, несмотря на страх перед тем, что может случиться, если он заснет, веки Клива несколько раз отказывались подчиниться. По этажам нынешней ночью плыла печаль, смерть Лауэлла и Нейлера заставила даже самых огрубевших заключенных нервничать. Крики и переговоры тех, кто не спал, наполняли ночные часы. Несмотря на усталость, сон не одолел его.
Когда Билли наконец встал с нижней койки, было глубоко за полночь, и этаж почти совсем угомонился. Клив слышал дыхание мальчика, оно не было ровным, появились перерывы. Он смотрел между сощуренных век, как Билли пересекает камеру, направляясь к знакомому месту против окна. Несомненно, он собирался позвать старика.
Когда Билли закрыл глаза, Клив сел, отбросил одеяло и соскользнул с койки. Мальчик ответил не сразу. До того, как он вполне понял, что произошло, Клив пересек камеру и прижал его спиной к стене, зажав ладонью рот Билли.
– Нет, не выйдет, – прошипел он, – я не собираюсь последовать за Лауэллом.
Билли боролся, но Клив был физически намного сильнее.
– У него нет намерения появляться сегодня ночью, – сказал Клив, уставившись в широко раскрытые глаза мальчика, – потому что у тебя нет намерения звать его.
Билли стал сопротивляться еще яростнее, чтобы освободиться, он крепко укусил нападающего за ладонь. Клив инстинктивно убрал руку, и мальчик в два прыжка оказался у окна. В горле его возникла странная полупесня, на лице выступили неожиданные и необъяснимые слезы. Клив оттащил его прочь.
– Прекрати шуметь! – рявкнул он. Но мальчик продолжал свое. Клив ударил его, открытой рукой, но крепко, по лицу. – Заткнись! – сказал он. Все же мальчик отказался прервать свое пение, теперь мелодия обрела другой ритм. Клив бил его снова и снова, но не мог заставить его замолчать. В камере слышался шорох – менялась атмосфера, тени сдвигались по-иному. Тени двигались.
Паника овладела Кливом. Без предупреждения он сжал кулак и крепко саданул мальчика в желудок. Когда Билли согнулся пополам, апперкот достал его челюсть. Голова отклонилась назад, затылок столкнулся с кирпичом. Ноги Билли подогнулись, и он рухнул. Вес пера, подумал Клив, и это было так. Два хороших удара кулаком, и мальчик отрубился.
Клив оглядел камеру. Движение теней прекратилось, хотя они и дрожали, словно борзые, ожидающие команды. С колотящимся сердцем он понес Билли обратно, на его койку, и уложил. Ни признака возвращающегося сознания. Мальчик лежал безвольно на матрасе, пока Клив разрывал его простыню, делал кляп и всовывал в рот мальчику, чтобы не дать ему вымолвить ни звука. Затем он принялся привязывать Билли к койке, используя свой собственный ремень и ремень мальчика, дополнив их самодельными веревками, сооруженными из разорванных простыней. Работа заняла несколько минут.
Когда Клив связывал ноги мальчика вместе, тот начал шевелиться. Глаза его, полные изумления, открываясь, дрогнули. Затем, осознав свое положение, он начал мотать головой из стороны в сторону, это была единственная малость, доступная ему, так он давал понять о своем протесте.
– Нет, Билли, – прошептал ему Клив, набрасывая одеяло поверх связанного тела, чтобы скрыть происходящее от надзирателя, который мог бы заглянуть в глазок до утра. – Сегодня ночью ты не позовешь его. Все, что я сказал, мальчик, правда. Он хочет уйти, и он использует тебя, чтобы сбежать. – Клив сжал руками лицо Билли, так что пальцы вдавились в щеки. – Он не друг тебе. Друг —я. И всегда был. Билли старался освободить голову от хватки Клива, но не мог. – Не трать силы зря, – посоветовал Клив. – Ночь впереди долгая.
Он оставил мальчика на койке, пересек камеру, подошел к стенке, соскользнул по ней, усевшись на корточки и наблюдая. Он останется бодрствовать до рассвета, а там, когда будет хоть какой-то свет, который что-то из себя представляет, он предпримет следующий ход. Но сейчас он удовлетворен, ведь его тактика сработала.
Мальчик прекратил сопротивление, он ясно понял, что повязки наложены слишком умело, чтобы можно было освободиться. Разновидность затишья снизошла на камеру: Клив сидел на пятачке света, падавшего через окно, мальчик лежал во тьме на нижней койке, дыша равномерно через ноздри. Клив взглянул на часы. Было 12.45. Когда наступит утро? Он не знал. Впереди пять часов по крайней мере. Он откинул голову и уставился на свет.
Свет завораживал его. Минуты текли медленно и равномерно, а свет не менялся. Иногда вдоль этажа проходил надзиратель, и Билли, слыша звук шагов, вновь начинал свою борьбу. Но в камеру никто не заглядывал. Двое заключенных были оставлены со своими мыслями: Клив размышлял, наступит ли время, когда он сможет быть свободен от тени за спиной, Билли передумывал какие-то мысли, которые приходят к связанным монстрам. И минуты все шли, минуты глухой ночи, они проходили сквозь разум, подобные веренице покорных школьников, наступая друг другу на пятки, и после того как проходило их шестьдесят, итог назывался часом. И рассвет был ближе на пядь, не так ли? И на столько же – смерть, и на столько же, предположительно, – конец света, тот роскошный Последний Трубный Глас, о котором Епископ говорил так трепетно: тогда мертвецы под газоном снаружи поднимутся, свежие, как вчерашний хлеб, и уйдут, чтобы встретить своего Создателя. И сидя здесь, у стены, прислушиваясь к дыханию Билли и наблюдая за светом на стекле и за стеклом, Клив без сомнения знал, что даже если он избежал этой ловушки, то лишь временно, что эта долгая ночь, ее минуты, ее часы были предвкушением более долгого бодрствования. Итогда он почти отчаялся, почувствовал, что душа его погружается в пропасть, из которой, казалось, нет возврата. Тутбыл реальный мир, оплакивал он. Без радости, без света, без заглядывания вперед, только ожидание в неведении, без надежды даже на страх, ибо страх долетает откуда-то издалека со снами, чтобы исчезнуть. Пропасть была глубока и туманна. Он уставился из нее на свет в окне, и мысли его превратились в один порочный круг. Он забыл о койке и о мальчике, лежащем на ней. Он забыл об онемении, овладевавшем его ногами. Он мог бы в данный момент забыть даже о простом дыхании, если бы не запах мочи, который раздражал его ноздри.