Лесные невесты

Тетя Оля научила меня готовить, потом еще учила тетка Марфа, но тетка Марфа в основном учила варить варенье и закатывать соленья, которые оставались у нее в доме. И та и другая также хорошо вдолбили мне в голову мысль, что нужно учиться дальше, получать высшее образование, причем такое, которое пригодится во все времена. У меня хорошо шла математика, и я в результате решила учиться на бухгалтера.
Также определенную роль в моем становлении сыграл наш физкультурник Валера, который вел еще и лыжную секцию. По отчеству его называли редко. Он вел себя даже с нами как мальчишка! Да и выглядел он всегда очень молодо. Никакой чемпионкой я не стала, но получила неплохую физическую подготовку и закалку. Валера ходил с нами в походы, учил разжигать костер подручными средствами и просто выживать в лесу. Под его руководством мы собирали грибы и ягоды, с которыми тетя Оля потом пекла вкуснейшие пироги. Благодаря Валерию Павловичу мы знали названия всех цветов, трав, деревьев и кустарников, произрастающих в нашей местности.
С отцом я познакомилась, когда мне было четырнадцать лет. Он приехал навестить тетку Марфу, я как раз была у нее на летних сельхозработах. Отец пробыл два дня и снова исчез. В следующий раз мы встретились, когда мне было шестнадцать.
– Людка, я о тебе всегда помню, – сказал отец. – Детей у меня, кроме тебя, нет и, наверное, уже не будет. Если возникнут на самом деле серьезные проблемы, я тебе помогу.
Но я ему не поверила. Я рано поняла, что в жизни можно рассчитывать только на себя, ну и еще на своих друзей по детдому. Но не на ту семью, которая у меня была. То есть семьи-то у меня никогда не было. Были родственники. А семья и родственники – это две большие разницы.
После выпуска из детдома полагается жилье. Но тех, у кого жилье уже есть, направляют в него. Оказалось, что я так и была прописана в двухкомнатной квартире, где родилась, и бабушка ее приватизировала на себя, брата и меня. Исключить меня при приватизации было нельзя и выписать меня тоже было нельзя. Зачем государству тратиться на комнату детдомовке, если она у нее есть? Но государство выделило мне бесплатного адвоката, в суде выступала директриса нашего детского дома, соседи бабушки и брата, которые их терпеть не могли и помнили историю моей матери. Соседи считали, что бабушка довела мать до самоубийства из-за того, что она опять забеременела без мужа. Бабушка имела склочный характер, брат был наглецом и хамом – в общем, соседи были рады сделать им ответную гадость. Одна комната в двухкомнатной квартире была площадью двадцать метров, вторая – двенадцать. Вот эту комнату по суду выделили мне, разделили лицевой счет, адвокат объяснил, что если я соберусь комнату продавать (а я собиралась, чтобы купить в другом месте), то я должна в первую очередь предложить купить эту комнату проживающим в квартире. То есть бабушке и брату.
Как они скандалили! Как меня поносили! То есть отдать меня в детский дом и оставить брата было нормальным, а выделить мне причитающуюся мне жилплощадь – ненормальным. Это была их квартира! В общем, я продала свое жилье узбеку, ставшему гражданином Российской Федерации, который вселился в комнату с членами своей семьи.
Я же купила комнату в другой двухкомнатной квартире, где жили две сестры-старушки. До меня там сменилось несколько молодых парней, которые вели разгульный образ жизни, водили друзей и девушек толпами, полы не мыли, ванну не мыли, не говоря про раковины и туалет. Я показалась этим старушкам подарком судьбы. Впрочем, и они мне. Они меня многому научили. А я хотела получать знания, откуда только можно – и впитывала их как губка.
Я устроилась в спортклуб уборщицей по протекции нашего физкультурника Валеры, у которого там работали знакомые, вечером училась. Мне также разрешалось заниматься на тренажерах и плавать в бассейне в определенные часы, когда в клубе мало или совсем нет посетителей, чем я и пользовалась. Жизнь была напряженной. Но я была молодой, здоровой и сильной и очень хотела пробиться в жизни.
Старушки умерли одна за другой с разницей в полгода и завещали свою комнату мне. Так я стала хозяйкой двухкомнатной квартиры. Потом умерла тетка Марфа и тоже оставила дом мне, взяв с меня обещание не продавать его никогда и ни при каких обстоятельствах. Она повторяла мне это каждый раз, когда я, уже начав новую жизнь в Петербурге, приезжала летом ее навестить.
– Я серьезно, Людка, – сказала тетка Марфа, когда я в последний раз видела ее живой. – Если продашь, тебе не поздоровится.
– Почему?!
– Из-за твоего папаши, будь он неладен.
– Так завещайте дом ему.
– Тогда его могут конфисковать, если он еще раз в тюрьму загремит.
– Теперь вроде не конфискуют… – задумчиво произнесла я. – И он же не чиновник, у которых находят по двадцать дорогих часов, пачки долларов, евро и рублей, антиквариат, драгоценности…
– Людка, замолчи! – рявкнула тетка Марфа и схватилась за сердце.
– Отец здесь наворованное хранит? – спросила я и подумала, что меня в свое время тетка Марфа могла не взять именно по этой причине. Мало ли куда залезет любопытная девчонка.
– Я не знаю, что и где он хранит и хранил, – сказала тетка Марфа. – Меньше знаешь – спокойнее спишь. И твой отец всегда знал, что я никуда не полезу. В общем – дом твой, но продавать его нельзя. Но хотя бы приезжай иногда. Лучше бы, конечно, чтобы ты тут жила…
– Это невозможно, – резко ответила я. – Я учусь и работаю. Столько времени на дорогу я тратить не могу и не хочу.
После смерти тетки я во время своих нечастых наездов разбирала ее вещи. Запасливая была женщина! Но для кого это все хранилось? Поскольку я свою взрослую жизнь начинала фактически с нуля, я перевезла в городскую квартиру часть посуды, занавески, постельное белье. У тетки Марфы в запасах лежало белье в нераскрытых упаковках! Я нашла новые скатерти, салфетки, отрезы различных тканей. Целое богатство! Все это мне было очень кстати. Можно сказать, что я благодаря этим запасам полностью «укомплектовала» свое городское жилье.
Никаких тайников и сундуков с сокровищами я не нашла. Найденное было богатством для меня, детдомовской девчонки, но не богатством в традиционном смысле. Никакого сундука с сокровищами! Даже пачек долларов и евро не было. Рубли нашла, но явно не отцовские, а теткины, припрятанные «на черный день». Или папа так прятал, что я найти не в состоянии?
После окончания института я прекратила работать уборщицей и стала заниматься только бухгалтерией. Через пару лет мне предложили хорошее место в фирме, производившей стальные двери и замки к ним. Я подхалтуривала еще в паре небольших фирмочек и занята была с утра до ночи.
А потом случилась любовь. И директор этого самого предприятия, производившего двери и замки, стал моим мужем. Перед свадьбой в очередной раз прорезался отец и заявил, что не советует мне выходить за этого человека, «с гнильцой он». Я не послушалась. Как я уже говорила, вначале все было прекрасно, через два года брака он заговорил о детях. Мы старались – но не получалось. У него была дочь от первого брака. Я пошла проверяться, но оказалось, что со мной все нормально. А раз у него есть дочь, то вроде и с ним все должно быть нормально?
Мы не ругались, но просто стали отдаляться друг от друга. Жили мы в моей квартире, так как она была двухкомнатной, а у него имелась только однокомнатная, и он иногда оставался ночевать там. То есть два года не оставался, а потом стал.
Потом я подобрала раненую собаку, скорее всего, ее сбила машина. Пес был дворянином, вероятно, помесью лайки с овчаркой, с очаровательной мордой. Я занялась лечением собаки, муж говорил «ну-ну», пес обожал меня, мужа демонстративно не желал признавать. Лапу мы вылечили, но Шарик остался хромым, хотя это не мешало ему весело скакать, когда я возвращалась домой.
Потом у поварихи детского дома тети Оли случился инсульт. Она жила одна, отдавая свою любовь чужим детям. Не знаю, почему она никого не усыновила или не удочерила. Я взяла ее к себе из больницы. Муж скривился, но ничего не сказал, только стал еще чаще ночевать «у себя». Шарик был рад компании – теперь он не оставался дома один. Я металась между работой и тетей Олей (благо могла себе позволить заехать домой днем). В результате она смогла себя обслуживать. У нее парализовало левую руку, она подволакивала ногу, нормально говорить не могла. Она хотела вернуться к себе, но я не дала. Она была мне родным человеком! И я помнила, что в детском доме была у нее любимицей. Я не забыла, как она подкладывала мне самые сладкие кусочки.