Тяжелый понедельник
Мысль о работе заставила Сидни остановиться и взглянуть на пейджер. Ничего. Ничего удивительного не было и в том, что за последние два года Сидни ни разу не ужинала с мужчиной и не ходила на романтические свидания. Как только в ее кармане начинал пищать пейджер, она тотчас бросала все, чем бы ни занималась, и читала сообщение. Ее последний друг, Росс, зашел так далеко, что даже купил кольцо, которое хотел подарить ей в честь помолвки. Он положил кольцо в карман, когда они отправились в лучший ресторан города – «Путевой обходчик». Росс специально выбрал вечер, когда Сидни могла не дежурить у пейджера и, собственно говоря, не обязана была иметь его при себе. После того как она в седьмой раз ответила по пейджеру и один раз вообще исчезла на полчаса, парень решил, что кольцу лучше остаться в кармане. Сидни так и не поняла, почему вдруг их отношения с Россом безнадежно испортились, но уже прокомпостированные билеты к станции «Замужество» остались в ресторане вместе с пустыми кофейными чашками.
Энергично работая ногами, она сбежала вниз по склону холма, в сторону от домов ценою в миллион долларов. Теперь путь лежал в другой квартал – квартал ранчо и обшарпанных домов, квартал, в котором жил Сун Пак. Теперь, став полноправным нейрохирургом, Сун продолжал жить в скромном домике, который когда-то купил на зарплату резидента. Однажды она даже спросила, не хочет ли Пак купить более просторный дом – ведь у него теперь трое детей и хорошо оплачиваемая работа. Пак посмотрел на Сидни долгим удивленным взглядом, а потом спросил: «Зачем?»
Пейджер Сидни наконец запищал, отчего сильнее забилось сердце. Она на бегу отстегнула пейджер от пояса и посмотрела на дисплей: 311.6. «Бедный Тай, – подумалось ей. – Чем выше взлетаешь, тем больнее падать». Тай был блестящим хирургом, лучшим хирургом больницы, но никто не может уклониться от утра рокового понедельника.
Тай стоял в операционной, склонившись над раскрытым мозгом двадцатипятилетней женщины. Теперь он знал, что ее зовут Шейла, она учительница и ехала домой после велосипедной прогулки по дорожкам Кенсингтон-парка. Все эти подробности ему рассказал отец Шейлы, пока ее мать, рыдая, сидела рядом с ним, но только когда Тай предложил родителям подписать бланк согласия на операцию, до них в полной мере дошел весь ужас случившегося. Тай положил руки им на плечи и просто сказал: «Не волнуйтесь, я буду работать с ней, как с членом моей семьи». Мать Шейлы вытерла слезы, встала и обняла Тая. Отец тем временем подписал разрешение, которым позволял нейрохирургу работать с мозгом своей дочери любыми инструментами – сверлами, пилами и скальпелями.
Выбритая голова была покрыта светло-голубой тканью, прорезь в которой обнажала серое вещество, видневшееся сквозь круглое трепанационное отверстие, высверленное в теменной кости. Таю потребовалось двадцать пять минут, чтобы сделать трепанацию, аккуратно рассечь внешние слои мозга и расширить естественную борозду между лобной и височной долями. Это была одна из труднейших в нейрохирургии операций, но в операционной никто не нервничал. Когда сюда входил Тай Вильсон, все быстро успокаивались, словно этот врач приносил с собой уверенность и порядок. Сейчас синие глаза Тая внимательно рассматривали в микроскоп красно-серую ткань мозга. Ему предстояло удалить аневризму, которая едва не убила сегодня эту молодую женщину и которая убьет ее в течение нескольких дней или недель, если хирург сейчас ее не обезоружит.
В операционной было холодно, из невидимого магнитофона доносились звуки гранжа «Просто дыши». Музыку выбрала анестезиолог Микки Мейсон, худенькая, субтильная женщина. Она стояла у головы больной рядом с Таем и следила по многочисленным мониторам за состоянием больной. Обычно хирурги сами выбирали музыку, которая звучит во время операций. Вильсон вообще ничего не слышал и не воспринимал, кроме операционного поля, и поэтому предоставлял право выбора человеку, подающему газ, – так Тай ласково называл анестезиологов. Справа от него стояла операционная сестра перед лотком с инструментами. У противоположного края стола, напротив Тая, стоял ассистент, ловивший каждое движение хирурга, считавшегося лучшим специалистом из всех, когда-либо здесь работавших.
Тай рассек плотную, толстую фиброзную оболочку, окружающую мозг, dura mater, машинально произнеся ритуальную шутку: «Ох уж эта твердая мать!» Название наружной оболочки мозга с традиционной латыни переводится на английский действительно как «твердая мать». Шутке этой Тай научился у одного коллеги, старшего резидента, который произносил ее всякий раз, рассекая твердую мозговую оболочку. Этот резидент был теперь профессором Калифорнийского университета в Сан-Франциско. С тех пор Тай выполнил не меньше тысячи операций, но каждый раз говорил: «Ох уж эта твердая мать!» Это был ритуал и дань уважения бывшему наставнику.
В микроскоп Тай видел зрительный нерв, толстый белый тяж которого уходил назад, скрываясь в толще мозга, рядом с нервом пролегала сонная артерия – один из самых крупных сосудов, снабжающих кровью головной мозг. По другую сторону артерии проходил тонкий, как ниточка, нерв, такой тонкий, что казался незаметным даже под микроскопом. «Вот он», – прошептал Тай. Между сонной артерией и тонким нервом он нашел то, что искал, – выпячивание стенки артерии, которое лопнуло, приведя к столь катастрофическим последствиям. Теперь аневризма была похожа на большой кровавый пузырь. Как и подозревал Виллануэва, аневризма была настолько велика, что сдавливала этот тонкий глазодвигательный нерв, отчего возбуждение передавалось на ствол мозга, в результате чего расширился один зрачок.
Иногда Таю казалось невероятным, как может мозг, такой сложный орган, безошибочно и без сбоев работать у большинства людей, которые за всю жизнь не испытывают с ним никаких проблем. Удивительно, ведь так много разных вещей могут привести к пожизненным катастрофическим последствиям, вывести из равновесия деликатную и нежную структуру мозга, поразить его тончайшие функции. Может лопнуть кровеносный сосуд, и излившаяся из него кровь, залив губчатое вещество, может поразить центры, которые контролируют все функции организма – от дыхания до сознания. Какая-то одна клетка может начать бесконтрольно расти и лишить человека зрения, памяти, а то и жизни. Попадание в кровь плода свинца – от контакта матери с тюбиком старой масляной краски – может на всю жизнь нарушить способность ребенка к обучению. Нехватка серотонина вызовет депрессию, которая может сделать больного инвалидом. Удар по голове может закончиться ушибом ткани мозга и нарушить равновесие, лишить пострадавшего речи или способности к суждению. Если мозгу не хватит допамина, то возникнет дрожательный паралич паркинсонизма. Тяжелая недостаточность витамина В12 может привести к слабоумию. Этот список можно продолжать до бесконечности. Защищенный костным шлемом мозг – это обладающий невероятными способностями орган непостижимой сложности.
Однажды, когда Тай учился в резидентуре, один из старших коллег спросил его и еще двух резидентов, выбравших нейрохирургию: почему они решили, что им под силу оперировать «на самой сложной во вселенной структуре»? Эта фраза тоже на всю жизнь запечатлелась в мозгу Тайлера Вильсона: «Самая сложная во вселенной структура».
В самом деле, почему? Мысленно он вернулся к сообщению, полученному ранее. Комната 311. Шесть часов утра.
…Мать Квинна Макдэниела не спрашивала, почему он решил, что ему хватит квалификации оперировать на мозге ее сына. Она видела перед собой уверенного красивого хирурга, мало того, хирурга такого, каким он должен быть. И это был нейрохирург из базовой больницы с высокой международной репутацией. И она была уверена, что все будет в порядке. Когда Вильсон направился в операционную, миссис Макдэниел окликнула его: «Доктор, будьте с ним осторожны. Он… для меня все». Она произнесла эти слова с улыбкой и гордым выражением лица.
Тай внимательно рассматривал аневризму.
– Прямую клипсу.