Вторжение

– С нашими кораблями в пространстве ничего не случалось, – заметил Хейли. – Ничего и никогда. На флоте порядок.
Чавес невозмутимо кивнул. Видимо, реплика Хейли воспринималась им как констатация факта, а не упрек. На флоте и правда был порядок. Флот, разумеется, нес потери и от стихийных сил, и от людского неразумия и злобы, агрессивности и фанатизма. Первое бывало чаще на Венере с ее непредсказуемыми бешеными бурями, второе – на Земле, при поддержке с воздуха антитеррористических операций. Но в пространстве, вне атмосферы, господство ОКС было абсолютным. К тому же накопленный опыт эксплуатации термоядерного привода делал его супернадежным.
– Ваши предложения? – спросил Тимохин, бросив взгляд на Чавеса и уже догадываясь, какой получит ответ.
– Разумеется, мы должны расследовать этот случай и сделать это быстро, очень тщательно и втайне. Время еще есть – «Жаворонку» полагалось возвратиться через месяц.
Щека Чавеса вдруг дернулась, и Тимохин понял, что он скрывает напряжение. Может быть, отчаяние и чувство вины – за всю историю ОКС крейсера в пространстве не пропадали. Однако голос кастильского адмирала звучал по-прежнему спокойно.
– Есть два варианта быстрого расследования. Мы можем направить к Юпитеру «Барракуду» – крейсер сейчас патрулирует за Поясом Астероидов, в выгодной позиции. Примерно в том же районе находится еще один корабль – исследовательское судно «Коперник», которое движется к Марсу, завершив работы у Юпитера. Второй вариант – послать его вместе с нашим крейсером, если у руководителей экспедиции не будет возражений. Там планетологи со специальным оборудованием. Я навел справки: у них есть зонд, способный выдержать большие давления.
– Нечто вроде батискафа? – спросил Хейли.
– Да.
– Полагаете, что «Жаворонок» мог погрузиться в атмосферу Юпитера?
– Не исключаю, хотя такой маневр кажется безумием. Кессиди – опытный навигатор.
Наступила тишина. «Барракуда» была приписана к Третьему флоту, который курировал Тимохин, и выбор оптимального решения зависел от него. Насупившись, он проворчал:
– Пора бы озаботиться строительством базы у Юпитера. Чем плох Ганимед? Или Каллисто? Вполне подходят… Ну, об этом после. Я думаю, пусть «Барракуда» идет одна. Этих планетологов так просто не развернешь, такое изменение маршрута нуждается в согласовании, и мы потеряем время. Не говоря уж о секретности… Я согласен с Чавесом: если «Жаворонок» погиб, мы должны доискаться причины, а с информацией не спешить. Всему свое время.
– Собственно, мы так и делали всегда, – сказал Хейли, взглянув на портреты. – С эпохи Янга, Робена и Ильина. Внутреннее дело флота есть внутреннее дело флота. Не так ли, коллеги?
Когда адмиралы направились к лифту, Тимохин обернулся и посмотрел на каменных львов с головами царей в высоких тиарах. Их лица и глаза были непроницаемы, но ему показалось, что они предвещают беду.
 
Глава 4
 
Пространство вблизи орбиты Юпитера
Он лежал на чем-то мягком и упругом, нежившим тело. Это ощущение не было связано с невесомостью – он чувствовал, как поверхность прогибается под ним, чувствовал тяжесть рук и ног, и многолетний опыт подсказывал, что гравитация тут порядка восьми десятых «же». Странно! Последнее, что он помнил, это невыносимая тяжесть, боль и что-то еще, что-то ужасное, непоправимое. Боли и тяжести сейчас не было, но смутная картина, маячившая где-то на задворках памяти, лишала покоя. Стиснув зубы, он прорывался сквозь туман забвения, пока пелена не разошлась. Он увидел.
Увидел корпус «Жаворонка» с сотнями дыр, увидел, как из рваных отверстий выходит воздух, как он клубится и превращается в белесые снежные хлопья…
Застонав от бессилия, Литвин открыл глаза.
Темный сферический купол парил в вышине. Его бездонная глубина скрадывала расстояние; казалось, темной поверхности можно коснуться руками, и в то же время Литвин понимал, что до нее далеко – пожалуй, метров десять. Он приподнялся на локте, поворочал головой, осматриваясь. Не тесная кабина «грифа», не кубрик на крейсере, не капитанский мостик, расцвеченный мерцанием экранов… Что же?
Помещение было просторным и напоминало конфигурацией гантелю или две овальные бутылки, соединенные горлышками. Он находился у задней, мягкой на ощупь стены, и в метре от него лежали Макнил и Коркоран. Увидев их, Литвин ощутил огромное облегчение. Здесь и сейчас они были всем – соратниками, друзьями, его экипажем, всем человечеством. Эби скорчилась, прижав колени к груди, Коркоран раскинул руки, но оба, кажется, дышали. Комбинезоны были целыми, и он не заметил на них следов крови.
От задней стены, плавно переходившей в потолочный купол, пространство сужалось к бутылочному горлышку, короткому и довольно широкому коридору; за ним, насколько Литвин мог разглядеть, была точно такая же камера. Что-то шевелилось в ней, какие-то смутные силуэты, на миг приковавшие его внимание. Не пытаясь к ним присмотреться, Литвин ощупал правой рукой левую, затем прикоснулся к ноге и ребрам. Комбинезон в этих местах был пробит, и вокруг маленьких дырочек темнели засохшие кровяные пятна. Он закатал рукав, расстегнул комбинезон, но никаких следов на коже не заметил. Потом подполз к Рихарду и Эби, прислушался к их дыханию, нащупал сонную артерию у одного и у другой и решил, что с ними все в порядке. Пульс ровный, дыхание размеренное, глубокое; не обморок, а крепкий сон.
Чего-то, однако, не хватало. С минуту Литвин мучительно морщил лоб, разглядывал лица спящих, затем ткнул себя в грудь кулаком, погладил рыжие волосы Макнил, похлопал Коркорана по плечу и…
Рука повисла в воздухе. Родригес! Где Родригес?
Литвин еще раз оглядел помещение. Родригеса не было.
Поднявшись, он заковылял к коридору.
Это был скорее проем пятиметровой ширины. Приблизившись, Литвин заметил, что его перегораживает мембрана, прозрачная, как хрусталь, и слегка мерцающая в падавшем снаружи свете. Источник его оставался непонятным, но отсек за мембраной был ярко освещен, как если бы где-то вверху включили мощные прожектора. Коснувшись ладонями преграды, Литвин почувствовал, как она прогибается под усилием, сделал еще один маленький шаг и замер.
В том, другом отсеке находились трое. Несомненно, люди, решил он; взгляд метался по их фигурам и лицам, выхватывая приметы сходства, отыскивая черты подобия. Рослые, белокожие, с конечностями привычных пропорций и, кажется, пятипалые… Но лица такие, что не спутаешь ни с одной человеческой расой: у того, что стоял впереди, был слишком заостренный подбородок, слишком широко расставленные глаза и голубоватый оттенок белков, в которых терялась серая радужка. Нос почти европейских очертаний, но рисунок рта совсем иной: середина опущена, и центр верхней губы заходит за нижнюю, напоминая птичий клюв. Фигура этого создания, облаченного в трико, казалась тонкой, хрупкой, но изящной, и был он, несмотря на странные черты, красив. Такими, возможно, представляли эльфов: кожа почти фарфоровой белизны, длинные, темные, с заметной прозеленью волосы и загадочные глаза с исчезнувшими зрачками…
Пара, стоявшая позади, выглядела иначе. Безволосые, крепкие, с широкими физиономиями и будто стертыми чертами, они были похожи, как братья-близнецы. Одежда тоже была другой – что-то наподобие доспеха, оставлявшего открытыми руки и ноги. На запястьях и под коленями – широкие гладкие браслеты, мощные мускулы бедер и плеч, жесткие рты, бесстрастные лица… Охранники, понял Литвин. Тот, первый, похож на эльфа, а эти словно тролли, и красавцами их никак не назовешь. Но раса одна и та же – тот же оттенок кожных покровов и те же странные глаза, чей взгляд не удается уловить… Впрочем, стражи на него не смотрели, глядел их предводитель в облегающих одеждах.
Чувство нереальности происходящего на миг пронзило Литвина. Эти трое, стоявшие за экраном из упругой пленки, родились не на Земле; лучи земного солнца не касались их снежно-белых лиц и тел, земной воздух не вливался в легкие, земные воды не утоляли жажды, зелень земных лесов не ласкала взоры. Возможно, они увидели свет на планете Арктура или звезды Барнарда, в мирах Проциона или Веги, Альтаира или Ригеля, по ту сторону мрака и холода, что тянется на световые годы… Но все же они оказались людьми, и это было так удивительно и так чудесно! Так радостно! Если, конечно, забыть о погибшем «Жаворонке», о Би Джее, Прицци, Шеврезе, Бондаренко, Зайделе, о юном Иштване Сабо и ста тридцати других покойных в чреве погибшего корабля.