Исчезнувшие близнецы

– Разумеется. Утром у меня слушание в суде, а в одиннадцать мы сможем продолжить.
 
Глава четвертая
 
– Ну-с, что скажешь? – поинтересовалась Кэтрин у Лиама, который как раз подъехал к кафе «Сорренто» и протянул ключи парковщику.
– Скажу, что умираю с голоду.
– Я имела в виду Лену, умник!
Лиам улыбнулся:
– Я понял, о чем ты. Я думаю, если она не выложит неопровержимые данные о том, кто они и где жили, этих девочек невозможно будет отыскать. Если они до сих пор живы… Прошло семьдесят лет.
– У нее, должно быть, есть веские причины верить в то, что они живы. Она бы не стала выкладывать свои сбережения, чтобы найти детей подруги, если только у нее нет оснований полагать, что мы их найдем. Должно быть, в этой истории есть что-то еще.
– Например?
– Понятия не имею.
– Тогда пообедаем. – К их столику подошла официантка, и Лиам сделал заказ: – Мы будем баклажаны с пармезаном и фирменный салат. Приправленный уксусом, оливковым маслом и зеленью. И обоим – воду.
– Лиам! – возмутилась Кэтрин. – Я терпеть не могу то, что ты заказал. Я уже взрослая женщина.
– Ладно-ладно, прости.
– Что желаете, мадам? – улыбнулась официантка.
Кэтрин вздохнула:
– Я буду баклажаны под пармезаном и фирменный салат.
– Приправленный уксусом, оливковым маслом и зеленью? – уточнила официантка.
– Прекрасно.
– Воды к салату?
Кэтрин кивнула, и официантка ушла выполнять заказ.
– Зачем это Лене, Лиам? Почему она так хочет найти этих девочек?
– Уверен, что она дойдет и до этого, если ты дашь ей время. Впрочем, ты всегда сможешь сказать, что пора перейти к самому главному.
– Очень смешно. Я не стану ее торопить и буду все подробнейшим образом записывать.
– Отлично. Никогда не знаешь, какая информация, какая деталь окажется важной.
– И это тоже. Но Лена этого заслуживает. Она семьдесят лет хранила свою тайну. Она пережила войну, Лиам. Как и Бен. Я не стану обрывать ее на полуслове. Возможно, после ее рассказа мы так и не найдем этих людей, но исповедь может стать для нее катарсисом – очищением, и я не могу лишить ее такой малости.
Лиам наклонился и поцеловал жену.
– В этом вся Кэт! Именно поэтому я тебя и люблю.
Они чокнулись бокалами с водой, и Лиам добавил:
– Завтра я не смогу к вам присоединиться, у меня встреча.
Кэтрин вздохнула и закрыла глаза:
– А это совсем на Лиама не похоже. Привести в мой кабинет клиента, у которого дело к нам обоим, и скинуть все на старушку Кэт.
– Только завтра, Кэт. Потом я присоединюсь.
 
Глава пятая
 
– Я решила отправиться в магазин прямо с утра, когда на улице будет меньше народу, – начала Лена. – Я не хотела, чтобы меня кто-нибудь остановил и спросил, где мои родители, понимаете? «Мы не встречали их последние пару недель, как они поживают?» Или: «Мы слышали, что немцы приходили за твоей семьей. А почему тебя не забрали?»
Еще больше страшило меня то, что еврейские семьи собрали в одном месте и если меня увидят, то об этом обязательно доложат немцам. Тем не менее придется рискнуть, если я собиралась оставаться у себя на чердаке. Прямо с утра я решила отправиться за покупками.
Меня разбудил дождь – словно мелкие камешки стучали по крыше. Из-за мартовской прохлады опустился туман, и я едва могла разглядеть, что происходит на противоположной стороне улицы. Какая удача! Из-за дождя на улицах было меньше людей, а лицо я спрячу под зонтом. Я натянула вязаную шапочку на уши и подняла воротник плаща. Но как поступить с повязкой на рукаве? Если немцы согнали евреев в одно место, то моя повязка – смертный приговор. Если нет, если евреи все еще ходят по улицам, появиться без повязки – уголовное преступление и меня арестуют. Поэтому я решила ее надеть.
Бакалейная Россбаума находилась на углу площади, всего в трех кварталах от нашего дома, но я была хорошо знакома с паном Россбаумом и не хотела, чтобы он начал меня расспрашивать. Не то чтобы я ему не доверяла – Россбаум был милым стариком, но он мог рассказать обо мне остальным. «Сегодня утром я видел дочь Капитана. А разве Капитана не забрали? Как же получилось, что не забрали Лену?» или «Где твоя мама, Лена? Что-то ее не видно. Если твоя семья переехала, почему ты все еще здесь?» Но волноваться мне не стоило – магазин Россбаума оказался закрытым. Окна были темными.
В четырех кварталах дальше по улице располагался большой магазин Оленского. Мама его не любила и жаловалась мне: «Пан Оленский слишком завышает цены. Пан Оленский недружелюбен. Особенно по отношению к евреям. Лучше ходить к Россбауму». Поэтому я никогда не была у Оленского в магазине, и он меня не знал. Туда я и направилась.
Я взяла наши продовольственные карточки. У меня был купон на хлеб, мясо и всякие мелочи. Очередная дилемма. А что скажет пан Оленский? Как отреагирует, когда в его магазин войдет еврейская девочка? Когда я пришла, он как раз стоял за прилавком – высокий раздраженный человек с торчащими пучками седых волос. Подошла моя очередь, и я протянула ему свою карточку. Он оглядел меня с головы до ног.
– Чего надо? – спросил он.
Запинаясь, я стала перечислять: цыпленка, колбасы, свеклы, хлеба, мармелада, бобов, молока и упаковку яиц.
– Ха-ха! – рассмеялся он. – Ты шутишь? Тебе ничего не известно о нормах? Ты видишь масло или молоко на этой карточке? Хочешь, чтобы я в тюрьму попал?
Я нервничала, дрожала и вертела головой: никто ли не подслушивает?
Потом пан Оленский нахмурился и спросил:
– А почему ты не в школе?
Я не хотела говорить, что еврейским детям запрещено посещать государственные школы. Наверное, он не знал.
– Я заболела, – ответила я.
– Заболела, а мама посылает тебя на улицу в такой день? – удивился он, отступая назад.
Я пожала плечами:
– Она тоже заболела.
Пан Оленский покачал головой и искоса взглянул на меня.
– Я так и подумал. Жди здесь. – И он скрылся за прилавком.
Желудок словно узлом стянуло. Несмотря на то что я стояла неподвижно, внутри у меня все дрожало. Я испугалась. Я подождала пару минут, нервничая все сильнее и сильнее. Каждая частичка моего тела кричала, чтобы я уносила ноги из этого магазина, но у пана Оленского осталась моя продовольственная карточка и он знал, кто я. Все в городе знали капитана Шейнмана. Неожиданно стало понятно, почему отец велел мне сразу же идти к Тарновским: за каждым углом подстерегала опасность.
Только я собралась развернуться и выбежать из магазина, вернулся пан Оленский. В левой руке он нес пакет с провиантом, в правой – маленькую кастрюльку.
– Держи, – произнес он, протягивая мне кастрюльку. – Это еще теплая zupa grzybowa, суп с грибами. Пани Оленски сварила сегодня утром. Ступай домой и поешь, пока горячий. – Он подмигнул мне и поманил поближе. – Молоко, сыр и масло для евреев запрещены. – Он улыбнулся и приоткрыл пакет, чтобы я заглянула в него. – Чертовы нацисты! Я завернул все в белую бумагу. Но больше меня не проси. Слишком рискованно. Передавай привет Капитану.
Я расплатилась за покупки, от души поблагодарила его и направилась к двери.
– Принеси назад кастрюлю! – крикнул он мне вслед. – Но только когда поправишься.
Кэтрин улыбнулась:
– Выходит, он оказался не таким уж плохим человеком?
– Нет, очень хорошим. И суп был великолепен! В Польше грибы деликатес. Я пополнила запасы и готова была приняться за дело.
– Какая мысль пронеслась у вас в голове, когда вы увидели, что магазин Россбаума закрыт? – поинтересовалась Кэтрин.
– Я уже понимала, что нацисты либо закрыли еврейские магазины, либо конфисковали их. А еще я знала, что еврейские семьи вытесняли и переселяли, особенно в нашем районе. Исчезали целые семьи, а в их домах появлялись новые люди. Я часто видела, как еврейские семьи везли по улицам свои пожитки – совсем как на старинных картинах, которые нам показывали в школе: евреи, бегущие от погромов… Какой бы безрадостной ни была картина, я рисовала в своем воображении всего лишь повсеместное переселение. Зачем приказывать еврейским семьям собирать вещи и переезжать, если их все равно казнят? Я была уверена, что все еврейские семьи собирают где-то в гетто. Я не подозревала о существовании операции «Рейнхард» [20]. Да разве здравомыслящий человек мог такое представить – что нацисты создали целую индустрию, чтобы совершать массовые убийства миллионов людей? Никто не мог даже предположить столь дьявольского хода! И тем более не могла этого представить семнадцатилетняя девушка из приличной семьи, которую так оберегали родители.