Исчезнувшие близнецы

– Что вы имеете в виду?
– Не знаю. Он дал мне понять, что может подать в суд иск о назначении опекуна.
– Опекуна? Кому? На каком основании?
– Не знаю наверняка, но подозреваю, что он станет указывать на ваш почтенный возраст, на то, что вы не способны о себе заботиться, не можете принимать самостоятельные решения относительно имущества.
– Какая чушь! Для этого иска нет оснований.
– Я знаю. Как по-вашему, Артур способен дать делу ход?
– Артур очень упрям. Он пытается все контролировать, особенно после смерти моего мужа. Отношения между нами довольно прохладные. Я не знаю, на что он способен, чтобы вернуть себе контроль над ситуацией. – Она помолчала. – И он может выиграть дело? Мне уже восемьдесят девять лет.
– Ваш возраст не является определяющим. Будут учитываться медицинские заключения профессионалов, а не только его субъективное мнение. Я могу задать вам личный вопрос? Вы регулярно посещаете врачей?
– Я наблюдаюсь у ревматолога из-за артрита, дважды в год обследуюсь у кардиолога и дважды в год хожу к терапевту. Еще я регулярно посещаю стоматолога. Это тоже нужно указывать?
– Нет, простите, но…
– У психиатра или психолога я не наблюдаюсь. И у геронтолога не консультируюсь. – Она посмотрела Кэтрин в глаза. – Я не душевнобольная. Я в своем уме. Никогда ничего не путаю и не забываю.
– Я вам верю. Но если он потребует представить в суде ваши медицинские документы, карты, врачебные записи, не окажется ли там отметок о том, что вы обсуждали с врачами свою забывчивость или проблемы с памятью?
– Когда доживаешь до моего возраста, эта тема становится непременной при осмотрах. Врачи обязаны интересоваться душевным здоровьем пациента, и мы беседуем об этом. Возможно, я сожалела, что старею, но, по-моему, никогда не говорила, что начинаю сдавать.
– Это хорошо.
– Я могла пожаловаться, что стала забывчивой, уже не помню многие имена. Похоже, память у меня не та, что раньше. Знаете, если восемьдесят девять лет складировать в голове различную информацию, ее становится слишком много. Но я ничего не путаю, меня нельзя назвать недееспособной.
– Я тоже так думаю.
– Позвольте задать вопрос: что произойдет, если агрессивный адвокат Артура потребует, чтобы вы прекратили представлять мои интересы?
Кэтрин покачала головой:
– Артур мне не указ.
Лена кивнула:
– Хорошо. В таком случае эта тема закрыта. Со мной все в порядке. Мы можем продолжать?
Кэтрин улыбнулась, пристроила блокнот на коленях и ответила:
– Всенепременно.
– Итак, я вышла из Цеха и отправилась в гетто, чтобы найти место, где переночевать. Мой дом, дом Каролины – все было конфисковано. У меня были еще друзья, но тоже евреи, поэтому я подозревала, что и их дома отобрали. Кроме того, я бы чувствовала себя неловко, если бы появилась у них на пороге с просьбой о ночлеге. Давид сказал, что в еврейском гетто есть комнаты, туда я и направилась.
Уже наступил комендантский час, на улице стояла тишина. Нет, не так. На улицах возле гетто стояла тишина. Такие, как я, рабочие с удостоверением, молча возвращались с работы: мы все держались в тени, избегая встреч с немцами. А вот на площади царило веселье – гуляла шумная и наглая толпа немецких солдат. Они сидели в ресторанах и пивных, столы ломились от еды, воняло пивом. Им не нужны были продовольственные карточки.
Если они гуляли по улицам и встречали еврея, то издевались над ним ради забавы. Как и предупреждал Давид, многие были настоящими садистами. Так, например, правоверным они стригли бороды. Могли заставить танцевать прямо на улице под пьяные немецкие песни. Я видела, как они заставляли людей слизывать грязь с сапог. Видела, как они заставили женщину присесть на корточки и помочиться на свою скудную пищу. Я могла бы продолжать и продолжать…
В первый день, когда я шла в гетто, меня остановили двое солдат и потребовали предъявить документы. Я заставила себя сохранять спокойствие, хотя была крайне напугана. Они осмотрели меня с ног до головы и спросили, куда я направляюсь.
– Я возвращаюсь в гетто. Иду с работы.
– Какой у тебя адрес?
– У меня его пока нет. – Моя тревога нарастала.
– Нет адреса? Где же ты живешь?
– На улице.
Солдата разозлил мой ответ, он раздраженно покачал головой.
– Nein, nein… [25]
Но товарищ поторопил его:
– Брось, Йозеф, мы опаздываем. Нас ждут в ресторане. Наплевать на эту еврейку!
Солдат отдал мое удостоверение и отпустил меня. Я облегченно вздохнула. По дороге в гетто я встретила еще нескольких человек, в основном возвращающихся с работы женщин. Некоторых я останавливала, расспрашивала о Шейнманах. Как я уже говорила, почти все знали Капитана. Он был уважаемым человеком. Но встреченные мною люди отвечали, что, насколько им известно, в гетто Капитан не появлялся. Его никто не видел. Ни его, ни мою маму, ни Милоша.
В поисках свободной комнаты я обошла пару переполненных многоквартирных домов, но все было занято. Ситуация в гетто была безрадостной. Такое даже представить трудно: на площади, где раньше жили несколько сотен бедных семей, сейчас разместились почти десять тысяч евреев. Если раньше, до войны, семья жила в добротном двухэтажном доме, то теперь она ютилась в ветхом здании в комнатушке три на три метра.
Я переходила от дома к дому. Было уже поздно, а для апрельского вечера темно и невероятно холодно. Возле железнодорожного полотна располагалось четырехэтажное кирпичное здание, где на каждом этаже было по две квартиры. Теперь в каждой из них ютилось по нескольку семей и свободной комнатушки не было. Я уже собралась уходить, как меня остановил какой-то старик.
– Ты что-то хотела?
– Мне негде ночевать. Похоже, все занято. Вы не знаете, есть ли где свободные комнаты?
– Уже почти полночь. Сегодня ты ничего не найдешь. Большинство людей спят, если могут, конечно. У меня есть маленькая комнатка, можешь остаться. Я для тебя опасности не представляю. – Он тепло улыбнулся. – Меня зовут Йосси.
Он жил в подвале котельной. Там была большая печь, которой предполагалось отапливать здание, но отопление не работало, потому что угля не было. Мы жили в стране, где добывают уголь, но в гетто его никто не завозил. Йосси сказал, что я могу постелить в углу коврик и спать на нем. Я с благодарностью приняла это предложение и протянула несколько рейхсмарок, но он отказался. Я села на коврик, открыла пакет, который дал мне Давид, и вытащила хлеб с мясом. Я умирала с голоду, но тут заметила, что Йосси не сводит с меня глаз.
– Есть хотите? – спросила я.
Он пожал плечами, потом кивнул. Я поделилась с ним тем немногим, что у меня было, – он был тронут до слез. Я подумала: а как же этот старик достает себе еду? Было видно, что он слишком слаб, чтобы стоять в очереди за продуктами. И, разумеется, он был нездоров, чтобы работать. Оставалось надеяться, что у Йосси есть семья, которая о нем позаботится. В противном случае он так и умрет в этом холодном подвале. В потертом, изношенном пальто и разваливающихся туфлях.
– Вы знаете Якова Шейнмана? – спросила я, пока мы ели.
Он кивнул:
– Я знаю Якова. Капитана. – Он улыбнулся. Зубы у него были желтыми, некоторых уже не хватало. Уверена, что зубная паста – роскошь, которую он уже давно не видел. – Я знаю Якова с юношества. Я был учителем.
– Он мой отец. Его арестовали немцы вместе с моей мамой и маленьким братом. Я думаю, они могли поселиться где-то в гетто. Вы их не видели?
Он печально покачал головой:
– Мне очень жаль. Я мало где бываю, почти не могу передвигаться. Я хожу в синагогу, если кто-то поможет мне туда дойти. Если нет – сижу в своей комнате и читаю. Но Якова я не встречал. – Он поднял вверх сучковатый указательный палец. – Ты должна спросить в юденрате. У них все списки: они точно знают, кто здесь, а кого нет.
– Юденрат?