Восхождение Рэнсом-сити
В детстве я много раз слышал, что Локомотивы и демоны Стволов бессмертны. Хотя в сражении их тела из дерева и металла могут разлететься вдребезги, дух их неизбежно вернется после непродолжительного отдыха, через одно-два человеческих поколения, словно семейное безумие. Ничто не могло их убить. Если это было правдой, это означало, что войне не будет конца. Лучше было об этом не думать.
В общем, когда мы добрались до Гарланда, там ходили от дома к дому линейные, стуча в двери – они производили допрос, – а когда заканчивали с очередным домом, обматывали его черной лентой и колючей проволокой, и после никто не подходил к нему, словно он исчез. Линейные допросили и нас, и мы разыграли привычный спектакль о хозяевах и слугах и не стали там ночевать.
Когда мы добрались до Нью-Бойлана, городок уже исчез – здания сровняли с землей линейные снаряды, а жителей эвакуировали бог знает куда, – и все потому, что, как нам сказали, в городе скрывались агенты Стволов. А в Сандалвуде, так близко от Нью-Бойлана, что видно, как там трубы дымят, ко мне подошел человек – я как раз готовил Аппарат – и сказал:
– Я знаю, кто вы.
– Надеюсь, что знаете – я же развесил плакаты по всему городу, – ответил я.
Нервный худощавый мужчина не улыбнулся и не пожал протянутую руку, лишь поправил очки и потеребил галстук.
– Мой зять видел вас в Кенауке и написал мне, – сообщил он.
– Я уже запамятовал, что было в Кенауке, – усмехнулся я. – Не передадите молоток?
– Сам я из Бойлана. Был из Бойлана. У меня была там лавка.
– Мне жаль. Правда, очень вам сочувствую. И как вашему шурину мое представление?
– Зятю.
– Прошу прощения.
– Он сказал, что вы говорили, будто у вас есть машина, которая может окончить войну. Нам не пришлось бы… Он сказал, что вы можете. Что это тайное оружие, о котором вы узнали у Племени. Что если вы… То есть… Силы, вы знаете, о чем я… вы бы смогли их… ну, вы понимаете.
– Нет, – резко сказал я.
Мужчина снял очки и уставился на свои ботинки. Я боялся, что он набросится на меня или расплачется, и не знал, что было бы хуже. К счастью, мисс Харпер наблюдала за нашим разговором, пока полировала Аппарат. Она подошла к нам, дотронулась до руки мужчины и спросила, что продавалось в его лавке, и скоро бедняга заговорил об этом, к моему великому облегчению. Когда у меня спрашивали о политике, обычно я отвечал, что являюсь сторонником свободной торговли или что простому человеку стоит дать шанс, а если мне казалось, что это может кого-то оскорбить, то я отвечал, что верю в свет.
IV. Элизабет Харпер
Она была высокая и голубоглазая, а длинные светлые волосы собирала в хвост. Возможно, когда-то она была красива, но после долгих изнурительных странствий ее лицо огрубело. Холода она не боялась, но в жару ей было тяжело дышать. Бывало, что мы питались хорошо, бывало, что не очень, но эта женщина всегда была худой, и ее худоба скрывала достойные уважения силу и выносливость. Единственной роскошью, которую Элизабет себе позволяла, был дорогой зубной порошок. Если она на что-то и жаловалась, то гордость не позволяла ей делать это в моем присутствии.
В рассказах Элизабет о себе не было ни слова правды, и какое-то время спустя она даже перестала следить за деталями. Это было похоже на игру. На людях женщина притворялась моей служанкой и большей частью молчала. В другое время она была беженкой, ботаником, богатой наследницей, бегущей от нежеланного замужества, репортером «Гибсон-сити Газетт», миссионером, приехавшим обращать в истинную веру диких холмовиков, инспектором джасперовского банка под прикрытием, женой известного преступника в бегах или внучкой покойного генерала Орлана Энвера из ныне исчезнувшей Республики Красной Долины, скрывавшейся от врагов. Мне кажется, Элизабет нравилось выдавать себя за других – это давало ей некую свободу. Было ясно, что ее что-то тяготит.
Элизабет никогда не удавалось скрыть свой акцент. Я предполагал, что она была родом с Востока, издалека, из-за гор, из одного из холодных северных княжеств, вроде Кенигсвальда, Мэссена или Киса. Для меня это делало Элизабет сказочным персонажем, вроде эльфа или тролля, которого очень трудно увидеть, и, если бы она притворилась принцессой, я бы мог ей поверить. Я также думал, что она – ученый, не из-за того, что она говорила, но от того, как она это делала, и еще потому, что она никогда не говорила глупостей, на которые другие обычно не скупятся.
Элизабет почти не разговаривала с Карвером, не считая обычных любезностей, а Карвер, возможно, и вовсе не сказал ей ни слова. Со стариком Харпером она общалась многозначительными взглядами и кивками. Ездок верхом из нее был никудышный. С другой стороны, она всегда сохраняла спокойствие, когда нас допрашивали на пропускных пунктах, что случалось довольно часто. Во время моих представлений она обходила публику со шляпой, собирая пожертвования, и, как оказалось, имела к этому талант, особенно в общении с женщинами.
Элизабет очень интересовалась Процессом Рэнсома и часто меня о нем расспрашивала. Я заявил, что не объясню ей принцип его работы, пока она не расскажет о себе, и этим дело и кончилось. Также по моему совету Элизабет опробовала на себе вегетарианскую диету Рэнсома и мой комплекс утренней гимнастики – упражнения Рэнсома.
Бывало, что женщина разглядывала Аппарат с полуулыбкой, словно шутку, которую не могла понять, а иногда, проснувшись рано утром, изучала его дно, лежа на спине в грязи. Она возмутилась, обнаружив, что я не вел регулярные записи о работе Аппарата. Иногда он исправно работал по нескольку часов, а иногда вообще не запускался, и я сказал, что, по мне, работа с ним – это искусство, как способность обуздать своенравную лошадь. Элизабет смерила меня взглядом, и я почувствовал, что снова оказался в школе на экзамене, который вот-вот провалю. После этого она взяла запись наблюдений на себя. Думаю, что ей, как и мне, нравились проблемы, которые она могла решить. Карверу, кажется, это вмешательство пришлось совсем не по нраву, но он промолчал. Вскоре Элизабет сообщила, что, несмотря на некоторые неурядицы, Аппарат стал работать все лучше и лучше.
– Я и сам вижу это, – улыбнулся я. – Но бесконечно рад слышать это от кого-то другого.
– Что ж, – усмехнулась Элизабет. – Погодите, пока мы доедем до Джаспера.
Всякий раз, когда мы подъезжали к перекрестку, женщина просила повернуть на восток, в направлении Джаспера. Я все еще сомневался, но она сказала, что я уже могу попытать счастья у мистера Альфреда Бакстера и меня останавливает только страх. Я сказал – может, через год, а она заметила, что через год корпорация «Северный свет» опередит меня и обоснуется в каждом захолустье Запада и действовать нужно сейчас или никогда. Я знал, что у нее на Востоке свои дела, но все равно был рад это слышать. Не хочу показаться непочтительным – к тому же мисс Харпер, скорее всего, была ненамного старше меня, – но она чем-то напоминала мне мою мать, какой, как я думал, она была бы, если бы не умерла вскоре после моего рождения. Дело было не в том, что Элизабет готовила, убирала или латала одежду – она делала это только в случаях, когда должна была притвориться моей служанкой. Думаю, дело было в том, что в детстве, когда мать являлась ко мне во сне, она словно хранила какую-то тайну, не знаю – чудесную или страшную, и не могла рассказать ее мне: у нее не было слов. Такой была Элизабет Харпер. Я хотел произвести на нее впечатление. Я хвастался даже больше обычного. Ее секреты, все, что я еще не понимал в Процессе, и наша общая настойчивость начали смешиваться у меня в голове. Иногда я лежал ночью без сна, представляя, как одна проблема может решить другую, глядя на звезды и слушая, как старик Харпер, бормоча, мочится под деревом или выстругивает из дерева уродливые бесформенные предметы, следя за дорогой. Однажды я подумал, что почти разгадал тайну Элизабет, но старик Харпер принялся палить по какой-то твари, выскочившей из леса, и всех нас переполошил. Только мистер Карвер спал как ни в чем не бывало. Он мог заснуть когда угодно.