Уборщица

Иногда Света вспоминала о детях. Скорее досадовала на них, как на то, что мешает развернуться по-настоящему. Все неудачи она списывала на то обстоятельство, что двое детей вечно путались под ногами.
Стоит отметить, порой, когда былые воспоминания наполняли сердце нежностью, в порыве накатившей доброты она могла сделать что-то хорошее и для своих девочек. Нужно отдать должное и попыткам исправиться, снова стать прилежной матерью. К сожалению, всё оканчивалось только попытками. Такие моменты случались редко, и когда дети становились старше, уже не реагировали на проявление фальшивой заботы.
Добродушная соседка Татьяна Кирилловна время от времени приглашала Светлану к себе, с целью наставить её на путь истинный. Бывало, долго разговаривали они редким вечером за чашкой чая или бокалом вина. Неизменно Света плакала, каялась и изливала потоки жалоб на терпеливую собеседницу.
И женщина верила и жалела эту заблудшую овцу. Но было одно обстоятельство, которое тревожило. Каждый раз после таких разговоров она никак не могла понять, почему при таком верном понимании проблемы Светлана не в силах её решить. Ведь дело не в том, что она мало зарабатывает, и не в отсутствии мужа, а прежде всего в воле, в желании человека что-то менять. Если не хочет опуститься, то и не опустится. А Света не хотела, но опускалась.
Может быть, она просто не замечала зависимости от того, любит её кто-то или нет. Эта потребность в любви занимала все мысли. А то, что рядом есть дети, и им нужно то же самое – совсем не важно.
Если с очередным любовником ладилось, Светлана была счастлива, но напрочь забывала о детях. Когда любовник бросал её, она уже глубоко несчастна, и конечно, страдали окружающие. Промежутки между двумя этими состояниями почти не случались, редко приходили минуты прозрения.
Так складывалось, что именно в эти моменты Света и заходила к соседке.
– Бросай ты, Светка, с мужиками водиться, – упрекала Татьяна Кирилловна. – Ни к чему хорошему это не приведёт. У тебя дети. Ты о них должна думать. Чему они могут научиться? Только шашни водить? Посмотри, во что ты превратилась за эти годы – кожа да кости, смотреть жалко. А вспомни, когда вы с Сашкой, Мариночкиным отцом, пусть земля ему будет пухом, только поженились. Как Мариночка родилась. Какая семья у вас была счастливая. Как все вами любовались, в пример ставили.
Упоминание о прошлом заставляло Светлану задуматься, и она с грустью отвечала:
– Вот и долюбовались. Сашки давно уже нет, а без него у меня ничего не клеится. Совсем ничего не получается, – и Света пускала одинокую слезу.
– Не дури. При чём здесь это? У тебя дети – и всё! Что ж теперь и самой загнуться? Сколько женщин без мужей живут и справляются, не дают себе опускаться, а ты? – с запалом говорила соседка.
– А я не сильная! Я не могу! Но я люблю своих детей! – повышала голос Света и била кулаком по столу. – Не говори мне, что я их не люблю! Я на всё для них готова!
– А ты не кричи. И в грудь себя не бей. Это никому не нужно, поверь моему слову. Где много криков – там мало дела. Не нужно мне доказывать, как ты их любишь, иди – покажи это им. Делай что-то для них, и тогда тебе не придётся доказывать кому-то, что ты их любишь. Это и так будет ясно. А кто много кричит о любви к своим детям, тот явно в чём-то перед ними виноват. Запомни Света, обернёшься потом на свою жизнь – наплачешься. Тошно тебе станет. Поймёшь всё – поздно будет.
Так и сидели они на кухне, одна поучала, а другая плакалась.
 
Глава 3
 
Надя, по сути, выросла на улице. Отец её – один из многочисленных сожителей матери – ушёл в неизвестность, едва узнав о будущем ребёнке. Разговоров об отце Нади никогда не было, и никто никогда не вспоминал, что он за человек.
С раннего детства познавала Надя уличную науку и была совершенно свободна, так же, как и сестра Маринка. Никто за ними не присматривал и не следил. Мать больше занята поиском очередного мужа, чем воспитанием детей. Росли девочки у всех на глазах, никому не нужные, отовсюду гонимые. Соседи смотрели кто с грустью, кто со злобой. Один пожалеет, а другой отшвырнёт.
Немало хлопот доставляли сёстры в округе. Где в окно камень кинут, у кого игрушку отберут. Разное бывало. Любое хулиганство во дворе на них сваливалось. Что ни случись, во всём Цветковы виноваты. Конечно, были и те, кто защищал, но таких людей – горстка.
Двор смаковал каждое событие, происходившее в двадцатой квартире. Темы настолько разнообразны, что слушателям ни на минуту не приходилось скучать. То Светку побил новый любовник алкаш, то из окон квартиры неслись такие речи, что на прослушивание их можно было, словно на спектакль, продавать билеты.
Первая в очереди на такие спектакли, конечно же, тётя Люда. А её красноречивые комментарии в совершенно неизменённом виде разносились по двору, словно истина.
– Мужиков к себе водит, что ни день, то новый, – тараторила Бубенцова в окружении соседок.
Только Татьяна Кирилловна из двадцать шестой в ответ на такие разговоры, часто Людмилу осаживала:
– Что же ты Людмила злая такая? В чужом глазу соринку видишь, а в своём бревна не замечаешь. Сама ты, что ли мужиков никогда не водила? Или за Гришку боишься, как бы Светка не увела? – говорила она со смехом.
Но Людмила не останавливалась. И лились из неё подробности, словно из рога изобилия. Будто завидно, что у Светки столько ухажёров. Да за своего сожителя побаивалась, как бы он по дороге в соседний подъезд не завернул. Всё-таки Светка помоложе и покрасивее.
– Да мой Гриша на такую лахудру даже не позарится. У неё в квартире грязи на вершок, и гора посуды немытой. Я своими собственными глазами видела, – оборонялась тётя Люда.
В чём в чём, а в этом она была права. Квартира Светланы совсем не походила на уютное семейное гнёздышко. Пыль, мусор и немытая посуда накапливались месяцами. Мебели почти не было. Её давно вынесли, продали, или обменяли на водку. И там в этой грязи двое детей.
Татьяна Кирилловна порой звала к себе маленькую Надю, кормила супом, опекала девочку, как могла. А та и вправду диковата, других людей сторонилась. Худенькая, хрупкая, с короткими светлыми волосами, она напоминала мальчишку. Лицо почти всегда неумытое. Россыпь мелких веснушек по щекам, грустный взгляд.
Бубенцова при встрече посмеивалась:
– Смотри, Татьяна, стащит Надька что-нибудь, вот и будет тебе расплата за всю твою доброту.
– Ты, Людмила, совсем в людях хорошее видеть перестала, – отмахивалась Татьяна Кирилловна.
– А ты сама не понимаешь, что за девчонка? Стащит и имя не спросит.
– Не нужно думать обо всех плохо, а Надя – девочка хорошая.
– Да, хорошая? А кто у меня под окном всю сливу оборвал?
– Так дерево не твоё, а общее.
– Как это? Оно у меня под окном растёт, и я за ним ухаживаю, – кипятилась Людмила.
– Это же дети! Себя ты, что ли, в таком возрасте не помнишь? – добродушно смеялась Татьяна Кирилловна.
А Людмила умолкала, нечего было ответить. Да и не любила она разговаривать с Татьяной Кирилловной, которая вечно всех оправдывала.
Шло время. Росли дети, взрослели.
Светлана, пережив очередную любовную историю, выпивать стала больше. Чуть ли не через день приходила домой пьяная. Девочки мать любили и жалели. Но чем больше понимали, тем сильнее отдалялись. Жили своей жизнью, так, как получалось.
Старшая Марина быстро переняла разгульные привычки матери. Скандалила и обвиняла мать во всём. К пятнадцати годам, вполне самостоятельная, она уже не слушала, что ей указывают, да, собственно, никто и не указывал.
Надя в двенадцать лет была ещё слишком привязана к матери. Другой жизни не знала и поэтому не сравнивала. Но чем старше становилась, тем больше отстранялась. Она чувствовала, что не такая, как все, и от этого грустила. Не сразу пришло осознание, что все семьи в округе живут не так, как их семья.