Любовь – полиция 3:0
– Мария, Александра, Катя?
– Галя! Всё галинословие – обращение к тебе. Тебясофия не личностна и не требует конкретного имени. Тебясофия как теософия – насмешка над Богом. Разве не так? Я знаю лишь, что не галинословие – ответвление от тебясофии, а тебясофия – одно из направлений галинословия.
– А мне зачем галинословие? Зачем мне приближаться к самой себе?
– А ты кого безответно любишь?
– Да так, дурака одного! Надеюсь, ты не конкретизируешь свою псевдонауку до отчества и фамилии?
– Отчество, фамилию, звезду, под которой ты родилась, я не трону. Наука сия не может зависеть от внешних факторов. Она лишь учитывает их, но в основе познания тебя лежит исключительно радость жизни. Она как индикатор, как стрелка компаса будет указывать на именно те двери, направления и стези, которые приведут к тебе. А всё, что мрачно, туманно и сложно, уводит от тебя, как Иван Сусанин, в трясину.
– А Сусанин-то в галинословии с какого боку?
– Да не в нём дело: жадность, ложь, гордыня собьют с пути любого. И даже если этот любой каким-то ушлым способом приблизится к тебе, приблизится не до конца искренне и честно, то он не сможет ни коснуться тебя, ни удержать тебя рядом – близость окажется самообманом. Вместо любимых глаз нечестивый всегда увидит прощальную улыбку Сусанина.
– Кто у тебя ещё из доверенных лиц?
– Путь к тебе я бы сравнил с суворовским восторгом, если бы великий полководец под конец карьеры не пленил Емельяна Пугачёва по повелению иноземки. Путь к тебе – восторг, но не совсем суворовский. И на пути к тебе не поможет ни русскость, ни какие-либо авторитеты, ни попы, ни цыганки, ни коты, ни рыбки. Хотя они и будут попадаться по дороге к твоему доверию. Доверие твоё – это двери, вводящие в Царство Небесное, в жизнь вечную, в град Китеж, Иерусалим. Доверие твоё сакрально. И всё галинословие – поиск этих невидимых ворот, над которыми надёжней любого стражника сияют твои глаза.
* * *Повествование Шишликова о Гале оборвалось второго июня, когда в фойе провинциального концертного зала она надменно поворачивалась к нему спиной, пряча лицо и глаза после концерта. Весь месяц с того дня он правил рукопись и подыскивал в сети подходящее для лирики издательство.
Иногда работа над книгой истощала его до безудержной потребности поговорить с кем-то. Он выбегал из дому, мчался то к Дому Чайковского, то к Варваре, живущей в старинном квартале города, и проводил с ними время.
Если Александр радовался почти любому собеседнику, с которым можно скоротать часы монотонного дежурства, то с Варварой было сложнее: Шишликов смотрел на неё без подобающего внимания. Ему требовалось её внимание, но без взаимности. Отсутствие внимания к ней он прятал под приглашениями в кафе и лёгкими ухаживаниями. С Кристиной и Лалибелой складывалась такая же история: Шишликов был истощён изложением исторического эпоса и ничего, кроме прогулок и бесед за столиком в обмен на их внимание, не мог предложить. Они и не претендовали на большее, но совсем без внимания девушкам тоже нельзя. Ему было важно, что они говорят, и он прислушивался к их словам, но совсем не интересовался их делами. Например, он не мог допустить, что они героини своих собственных повестей и романов, и определял им вторые роли в своём. В общем-то, люди всегда только этим и занимаются: распределяют вторые роли. А первые занимаются помимо их воли – сами собой.
Разослав рукопись в четыре издательства, он стал готовиться к поездке домой. За неделю до самолёта обнаружил анонс нового Галиного концерта в местной столице и перенёс запланированный полёт в столичный аэропорт. Последние три месяца в его городе шла подготовка к крупному саммиту, и полдороги к храму патрулировала полиция. Основные политические мероприятия организовывались в выставочных залах буквально в пятистах шагах от церкви. Ежедневно пересекая ограждения, Шишликов размышлял, влияет близость подобных событий на судьбу его отношений или нет. На случай, если президенты и канцлеры решат прогуляться по площади Чайковского, он баллончиком белой краски начертил возле храма три формулы «Г+А=Л Я».
Прогулку сильных мира сего Шишликов представлял себе как Ялтинскую конференцию: смотрящий по кличке «Козырь», следуя своему задиристому характеру, решит потешиться над смотрящим по прозвищу «Кормчий». Он вскользь напомнит сопернику, чьи стрельцы здесь базируются. На что Кормчий ответит:
– Это же прошлый век – шестой уровень управления!
– Какой уровень?
– Шестой, Дональд, шестой! Самый примитивный и ненадёжный!
Затем поднимет указательный палец в сторону золотых православных крестов:
– А у нас тут храмы! Второй уровень! Сечёшь?
Козырь, не зная, чем крыть и что сечь, вместе с переводчиком потупит взгляд долу. Но Кормчий не пожалеет загнанного зверя – он обратит внимание белобрысого Козыря на очень кстати подвернувшееся граффити и выразительно прочтёт по слогам:
– Г + А = ЛЯ.
– G + A = LYA?
– Имя такое! Как Катюша!
– Kak Katyusha? A plus?
– А плюс – высший уровень управления!
Козырь стушуется и поникнет. Переводчик будет уволен. Шпионы получат задание найти новейшее загадочное оружие. Кормчий победоносно вернётся в Москву с идеей: «А не наградить ли тамошнего настоятеля за заслуги перед отечеством?» И оба смотрящих на разных полушариях планеты будут гадать: «Кто же такая Галя?»
«Царевна моя!» – вздохнул Шишликов, оценивая свою работу и пакуя аэрозольный баллончик с краской в бумажный пакет.
Молебен о путешествующих
Помимо отдельных молитв на все случаи жизни, у христиан в ходу ещё и целые молебны – краткие просительные или благодарственные богослужения. Они составляются из общих молитв, чтения Евангелия и обращений к определённым святым. О даровании дождя во время засухи обращаются к Илье Пророку, при падеже скота – к священномученику Власию, при жатве молятся перед иконой «Спорительница хлебов». Молебны можно совершать и без священника, но с ним всё обретает особое торжество. Особенно это ощущается на водосвятных молебнах, когда сквозь душный июньский воздух в лицо летят брызги живительной влаги.
Не было ничего желаннее и вкуснее воды – это он помнил с самого детства. Приходя с соседнего стадиона домой, он первым делом закрывался в ванной, включал кран и, едва дождавшись, когда потечёт самая холодная, жадно припадал губами к ледяной струе. За стеной на кухне отец обсуждает с матерью путёвку в Анапу, в большой комнате голос Капицы из «Очевидного-невероятного», а в белую раковину стекает по щекам живительная влага. Разбитые колени, пропитанные пылью гетры и кеды ждут своей порции воды. А зимой мокрые шерстяные носки и обледеневшие ритузы, которые при желании можно сломать, – всё нуждалось в самой простой на свете субстанции.
Так же и в деревне после похода с тяпками на колхозное поле или за кукурузой в знойный полдень мчишься с братом наперегонки в прохладные сени к стальным вёдрам с колодезной водой. Черпаешь одну, вторую, третью кружку яркого сверкающего вещества и ничего – абсолютно ничего – больше не хочешь.
Утоление жажды – самое большое наслаждение в жизни. А утолять её можно до бесконечности – вон её сколько – воды! Колодцы, колонки, родники.
Молебен о путешествующих самый распространённый после благодарственного и молебна о здравии. Для Шишликова он давно стал непременным началом любой дальней поездки. В приходе блаженного Прокопия его можно было заказать заранее, а в общине Иоанна Кронштадтского принято было указывать имя путешественника в записке на еженедельном акафисте. Записанные имена читались перед образом Святителя Николая, и это придавало уверенности в богоугодности затеянного дела и в благополучии путешествия.
Услышав несколько раз своё и Галино имя, произносимые попом в прошении небесного покровительства, Шишликов удовлетворенно остался на беседу, а после неё подошёл к настоятелю. В руках он держал окончательную версию своих воспоминаний о Гале в виде ёмкой рукописи с портретом на титульном листе.