Воин любви. История любви и прощения
Подруга уставилась на щенков, а я вернулась к котятам. Мне было шестнадцать лет, и я хотела, чтобы мой мир снова был маленьким – щенки, котята, и моя лучшая подруга.
Через несколько недель подруга решилась на секс. Она позвонила мне и сказала:
– Не знаю, о чем ты говорила, но это был лучший день в моей жизни! Это просто потрясающе!
С того дня я перестала говорить о сексе. Я просто притворялась перед бойфрендом и друзьями, что все потрясающе. Секс, дружба, учеба, жизнь.
* * *Летний вечер. Я наблюдаю, как Джо поднимается на сцену и получает диплом из рук директора школы. Он и его друзья подбрасывают шапочки в воздух. Я стою у стены. Мне приятно быть частью этого праздника, быть со всеми. После церемонии Джо везет меня к себе домой. Из динамиков машины несутся звуки Van Halen. Я сижу рядом с выпускником и смотрю на звезды сквозь стеклянную крышу. Я чувствую себя свободной, важной, счастливой и сильной. В честь выпуска родители дарят Джо подарок – упаковку презервативов. Завтра он уезжает с приятелями на море, и они ему понадобятся. Так говорит его мама – и подмигивает. Джо смеется, его родители смеются. Никто не смотрит в мою сторону, никому не интересно узнать, как отношусь я к тому, что моему бойфренду понадобятся презервативы в поездке, куда он отправляется без меня. Я улыбаюсь. Очень смешно. Презервативы! Мальчишки всегда остаются мальчишками…
Джо целует меня на прощание и уезжает на море. Через два дня в мою дверь звонит Брайан. Я знаю его со второго класса. Брайан немного мнется, а потом с нервной улыбкой говорит, что ему нужно что-то мне сообщить. Он тоже ездил на море и узнал, что Джо оказался в тюрьме. Его арестовали за изнасилование. Обвинение выдвинула другая девушка. Все только об этом и говорят, и Брайан решил предупредить меня. Он сообщает, что утром Джо отпустили из-за «неточностей» в заявлении жертвы. Я благодарю Брайана, прощаюсь с ним и жду, когда вернется Джо. Я спрашиваю его об изнасиловании, он смеется и говорит, что все это неправда. Я не рву наших отношений. Мои друзья согласны со мной. Они заявляют, что девушка, обвинившая Джо в изнасиловании, была пьяна, глупа и солгала из ревности. Не думаю, чтобы кто-то из них действительно так считал, но мы никогда не открываем своих истинных мыслей. Не знаю, действительно ли нам нет дела или мы просто не хотим нарушать правила жизни старшеклассников. Такова жизнь: ты не веришь и предаешь других девушек, чтобы сохранить отношения с популярными мальчиками. Через несколько недель я встречаю ту девушку в раздевалке спортивного зала. Я высоко держу голову. Она голову опускает и смотрит в сторону. Я испытываю острое ощущение торжества и победы.
Мы с Джо продолжаем слушать Van Halen, пить и заниматься сексом в подсобке еще целый год. Когда я решаю порвать с ним, он плачет. Я неверяще смотрю на него. «Почему он плачет? – думаю я. – Он теряет что-то важное?» Но я ничего не говорю. Я перехожу к другому бойфренду, в другую подсобку. Те же вечеринки, только спиртное другое. Я умею прятаться по вечерам. При свете дня прятаться труднее.
* * *Выпускной класс. Я стою в столовой, держу поднос и рассматриваю столики в поисках свободного места. Для меня так важно не потерять уверенность в себе. Я размышляю над тем, как пройти по скользкому полу в туфлях на каблуках. Как уследить за обтягивающим платьем и не уронить поднос? Как скрыть свои прыщи при этом ярком свете? Как выглядеть классной, когда так вспотела? Эти ужасные моменты поджидают меня каждый день. Сотни школьников отправляются в столовую с противоречащими друг другу задачами: быть неуязвимыми, занимаясь самым уязвимым занятием, – нужно хорошо выглядеть и есть одновременно. Столовая – это настоящий «Повелитель мух», и чтобы выжить в этом мире, нужно скрывать свои слабости. Моя слабость – это мои потребности: в принятии и в пище. Они слишком человечны для старших классов. И вот я стою в страхе и думаю, что однажды истинная я, голодная, потная, зависимая, слишком приближусь к поверхности, и меня окружат акулы. Всякий раз, прежде чем войти в столовую, я мечтаю о том, чтобы у каждого из нас было собственное место. Я смотрю на океан лиц и понимаю, что мы все тонем в свободе. Где взрослые? Они так нужны нам здесь.
Я стою слишком долго, и кто-то толкает меня в спину. Я притворяюсь, что заметила подругу, помахавшую мне рукой, и отправляю своего представителя в никуда. Я нахожу свободное место за столом знаменитостей нашей школы. Этот стол мне вполне подходит – он надежная, безопасная позиция. Я сажусь и пытаюсь заговорить, но это слишком трудно. Я чувствую себя выставленной напоказ. Я не хочу, чтобы меня здесь видели. Я хочу спрятаться и остаться в одиночестве. Тревога заставляет меня есть слишком много для моего облегающего платья. Я отношу свой поднос с грязной посудой на мойку и направляюсь туда, где меня ждет облегчение – в туалет. Добравшись, я вижу большую очередь. Это мне не подходит – слишком много людей. По коридору я иду к другому туалету. Там тоже полно девушек, которые поправляют макияж, сплетничают, хохочут. Третий туалет не работает. Съеденная еда уже улеглась, скоро будет слишком поздно. Я покрываюсь потом, сердце у меня колотится. Я снимаю туфли и бегу по коридору. Люди удивленно оборачиваются мне вслед. Я на грани истерики. Я вижу, что они смотрят на меня, и в душе что-то ломается. Я уже не ищу четвертый туалет, а сворачиваю в канцелярию. Секретарша спрашивает, назначено ли мне. Я смотрю на нее и думаю: «Какие могут быть договоренности, когда я в отчаянии? Отчаяние не планируется. Если помогать детям только по предварительной записи, никогда не окажешь помощь тому, кому она нужна». Я прохожу мимо секретарши, открываю дверь в кабинет психолога и сажусь перед ней. Она отрывается от своих бумаг и встревоженно смотрит на меня.
– Я так устала, – говорю я. – Мне тяжело. Мне кажется, я умираю. Позвоните моим родителям. Мне нужно в больницу. Сама я не справлюсь. Кто-то должен мне помочь.
Я сама не знаю, что говорю. То ли я на грани самоубийства, то ли это обычная депрессия. Думаю, мне нужна больница для тела, потому что оно явно не в порядке. Но по тому, как смотрит на меня психолог, понимаю: она считает, что и разум мой тоже пострадал. Она звонит родителям, и в тот же день меня отвозят в больницу.
* * *В приемном покое психиатрической больницы мы с родителями молча наблюдаем за тем, как медсестра изучает мою сумку – нет ли там чего-то, чем я могу навредить себе. Она берет мою бритву и злаковый батончик и с извиняющейся улыбкой кладет в запечатанный пакет с моим именем. Родители спокойны, но я чувствую, что в душе они рыдают. Я плачу, но это слезы облегчения. «Да пожалуйста! – думаю я. – Заберите все страшное! Да, да! Не дайте мне навредить самой себе. Позвольте мне спрятаться здесь. Скажите мне, что делать, как жить. Да! Заберите это, заберите, заберите все!»
Сестра тоже наблюдает за мной широко раскрытыми глазами. Она в смятении, она напугана. Я вижу, что она пытается быть смелой, но никто не знает, что означает «быть смелой» в этот момент. Будет ли смелостью отпустить меня с этой женщиной или нужно взять за руку и увести отсюда? Никто не знает. Медсестра говорит, чтобы я попрощалась с родными, и я обнимаю сначала папу, потом маму, а за ней сестру. Аманда дрожит, и мне нужно взять себя в руки, чтобы не умереть от того ужаса и позора, что я на нее навлекла. Я делаю то, что должна сделать. Отпускаю ее и иду за медсестрой по узкому коридору. Родные стоят в дверях и смотрят мне вслед. Я останавливаюсь и оборачиваюсь к ним. Они кажутся такими маленькими в холодном коридоре, залитом белым светом, и мне становится страшно. Они стоят все вместе, а я иду одна. Так и должно быть. Вот они, а вот я. Я не могу войти в их мир, а они не могут, не должны идти за мной. Им не нужно то, что нужно мне. Я сворачиваю за угол, и они исчезают. Остаюсь только я в своем мире. Я вхожу в свою новую комнату и снова разбираю вещи. Под одеждой нахожу записку, написанную младшей сестрой. Это слова песни.