Когда дым застилает глаза: провокационные истории о своей любимой работе от сотрудника крематория
Безжизненные глазницы Байрона смотрели на меня, пока я вспоминала, каким было его лицо до того, как всего два часа назад оказалось в огне. Это лицо я должна была хорошо запомнить, учитывая наши клиентско-парикмахерские отношения. Однако все человеческое, что было в его лице, ушло. Мать-природа с «ее жестокими законами», как писал Теннисон [3], разрушила всю красоту, что однажды создала.
Кости Байрона, в которых после кремации остались лишь неорганические вещества, стали очень хрупкими. Когда я повернула череп боком, чтобы лучше его рассмотреть, он рассыпался в моей руке, и пыль от него сквозь мои пальцы упала в контейнер. Мужчина по имени Байрон, отец, муж и бухгалтер, теперь навсегда остался в прошлом.
Вернувшись вечером домой, я увидела, что моя соседка Зоуи плачет на диване. Ее сердце разбил женатый мужчина, в которого она влюбилась во время недавней поездки в Гватемалу (это был двойной удар по ее эго и нетрадиционной ориентации).
– Как первый рабочий день? – спросила она сквозь слезы.
Я рассказала ей о Майке и о бритье трупа, но решила умолчать о черепе Байрона, сделав это своим секретом. Также я умолчала о странном нездоровом чувстве власти, которое я ощутила, когда руками растерла череп в пыль.
Пока звуки мексиканской музыки из «Esta Noche» мешали мне заснуть, я не могла перестать думать о черепе. Однажды все, что когда-то было Кейтлин: глаза, губы, волосы, плоть, – перестанет существовать. Возможно, мой череп тоже раскрошит рука в перчатке какого-нибудь 20-летнего юнца.
Щенок-сюрприз
На второй день в Уэствинде я встретила Падму. Нельзя сказать, что Падма была противной. Это слишком простое определение с дешевой коннотацией [4]. Падма больше напоминала существо из фильма ужасов, главную героиню кино «Воскрешенная ведьма-вуду». Когда я бросала взгляд на ее тело, лежащее в картонном контейнере для кремации, то думала: «Господи, да что я вообще здесь делаю?»
При жизни в Падме текла ланкийская и североафриканская кровь. Из-за темного цвета и сильного разложения ее кожа казалась угольно-черной. В ее длинных волосах, разбросанных во всех направлениях, были колтуны [5]. Белая плесень паучьими лапами выползала из ее носа и покрывала половину лица, включая глаза и зевающий рот. С левой стороны груди у нее была дыра, словно кто-то вырезал ей сердце в ходе таинственного ритуала.
Падме было чуть за тридцать, когда она умерла от редкого генетического заболевания. Несколько месяцев ее тело находилось в больнице Стэнфордского университета, где врачи пытались выяснить, что за болезнь убила ее. К тому моменту, как она прибыла в «Вествинд», ее тело уже перестало походить на человеческое.
Несмотря на ужас, который внушала неопытной мне Падма, я не могла позволить себе отпрыгнуть от ее тела, как олененок на дрожащих лапках. Менеджер Майк ясно дал понять, что мне платят не за то, чтобы я боялась мертвецов. Мне отчаянно хотелось доказать ему, что я могу быть такой же равнодушной, как и он.
«Лицо в плесени? Да я видела такое миллион раз! Это еще легкий случай», – мечтала я сказать с видом настоящего профессионала в области ритуальных услуг.
Пока вы не увидите труп, похожий на тело Падмы, смерть кажется чуть ли не красивой. На ум сразу же приходит викторианская жертва туберкулеза, у алого рта которой виднеется тоненькая струйка крови. Когда Аннабель Ли, возлюбленная Эдгара Аллано По, умирает, страдающий от любви По не может оставаться в стороне. Он пишет:
«И в мерцанье ночей я все с ней, я все с ней,С незабвенной – с невестой – с любовью моей –Рядом с ней распростерт я вдали,В саркофаге приморской земли».Великолепное белоснежное тело Аннабель Ли. Никакого упоминания о следах разложения, которые сделали бы лежание рядом с возлюбленной невыносимым для безутешного По.
Падма была не единственной. Повседневные реалии работы в «Вествинде» были куда менее захватывающими, чем я предполагала. Мой рабочий день начинался в 08:30 утра, когда я включала печи для кремации («реторты», как они называются на профессиональном жаргоне). Весь первый месяц я носила с собой шпаргалку по включению печей и неуклюже нажимала на ярко-красные, синие и зеленые кнопки, напоминавшие мне о научно-фантастических фильмах 1970-х годов, чтобы установить температуру, зажечь горелку и отрегулировать вытяжку. Секунды до того, как печи с грохотом включались, были самыми тихими и спокойными за весь день. Никакого шума, жара, давления – просто девушка и куча свежих трупов.
Как только печи были включены, о тишине можно было забыть. Комната превращалась во внутренний круг ада: ее наполнял раскаленный спертый воздух, напоминавший дыхание дьявола, и грохот реторт. То, что выглядело как пушистая серебристая обшивка космического корабля, обеспечивало звукоизоляцию, защищая от шума уши скорбящих родственников, сидящих в часовне или в залах для прощаний.
Печь была готова поглотить первое тело, когда температура внутри нее достигала 800 °C. Каждое утро ко мне заходил Майк и приносил несколько разрешений на кремацию. Выбрав два разрешения, я убирала своих сегодняшних жертв в холодильник, где они ожидали своей участи, и приветствовала картонные коробки с телами, на каждой из которых стояло полное имя усопшего и дата его смерти. Холодильник пах, как смерть во льду: этот запах сложно описать, но невозможно забыть.
Люди в холодильнике, скорее всего, никогда бы не стали проводить время вместе в реальной жизни.
Пожилой темнокожий мужчина с инфарктом миокарда, женщина средних лет с раком яичников, молодой испанец, застреленный всего в нескольких кварталах от крематория. Всех их привела сюда смерть, словно на саммит ООН, где им предстояло обсудить свою кончину за круглым столом.
Зайдя в холодильник, я поклялась высшим силам, что буду хорошо себя вести, если тело первого в очереди на кремацию находится не в самом низу нагромождения трупов. Тем утром первым должен был быть мистер Мартинес. В идеальном мире его тело было бы на самом верху, ожидая, когда я подойду и легко переложу его на гидравлическую каталку. К моему большому разочарованию мистер Мартинес застрял между мистером Уиллардом, миссис Нагасаки и мистером Шелтоном. Это значило, что мне придется несколько раз переставлять коробки, как в Тетрисе.
Переложив наконец мистера Мартинеса на каталку, я повезла его в зал для кремации. Последними препятствиями в нашем с ним путешествии стали толстые пластиковые полоски (которые также можно увидеть на автомойках и в холодильниках для мяса), которые свисали с дверного проема холодильной камеры, не выпуская из нее холодный воздух. Эти полоски были моими злейшими врагами. Они цеплялись за всех, кто проходил сквозь них, как жуткие ветки из анимационной версии фильма «Легенды о Сонной Лощине» [6]. Я терпеть не могла прикасаться к ним, так как в красках представляла, сколько на них налипло бактерий и измученных душ усопших.
Зацепившись за полоски, невозможно развернуть каталку под нужным углом, чтобы вывезти ее из дверного проема. Толкнув каталку с мистером Мартинесом, я услышала знакомый «динь»: каталка врезалась в металлический проем.
Майк, который проходил мимо, направляясь в комнату для приготовлений, увидел, как я толкаю каталку вперед-назад, вперед-назад.
– Помощь нужна? Не получается? – спросил он, красноречиво приподняв одну бровь, словно хотел сказать: «Сразу видно, насколько ты никчемна».
– Нет, я справлюсь! – радостно прокричала я, сдвигая с лица полные бактерий пластиковые щупальца и выталкивая тележку по направлению к крематорию.