Когда дым застилает глаза: провокационные истории о своей любимой работе от сотрудника крематория

Я посмеялась чуть более высоким голосом, чем обычно, и уставилась в окно на залив внизу.
Мы подъехали к дому Адамсов спустя 20 минут. На пышность и торжественность катафалков прошлого не было и намека: вместо лошадей, украшенных перьями, были мы с Крисом и его 20-летний неказистый белый фургон.
Прежде чем войти, я попросила Криса снова все повторить. Мне вовсе не хотелось опозориться перед мужем той женщины.
– Не волнуйся, Кэт. С этой работой справится и обезьяна. Я буду раздавать тебе указания, – сказал он.
Когда мы приблизились к дому, стало ясно, что мы будем иметь дело не только с мужем усопшей. Как минимум пятнадцать человек бродили по двору, подозрительно поглядывая на нас, пока мы приближались к дому по дорожке. Зайдя в переднюю дверь, мы оказались в гостиной с высокими потолками, в которой не менее 40 человек стояли вокруг тела женщины. Они тут же замолчали и повернули головы в нашу сторону.
«Прекрасно, – подумала я, – единственные из присутствующих два белокожих человека приехали, чтобы забрать обожаемую ими мать семейства в фургон из социальной рекламы против растления малолетних».
Однако Крис нисколько не растерялся.
– Всем здравствуйте! Мы из похоронного бюро «Вествинд: кремация и захоронение». Это миссис Адамс? – спросил он, указывая на бездыханное тело в центре комнаты.
В принципе, было очевидно, что это и есть миссис Адамс, но присутствующим, как мне показалось, понравился его вопрос. Вперед вышел мужчина и представился мистером Адамсом.
Чтобы не стоять без дела, я спросила торжественным тоном:
– Вы были ее мужем?
– Девушка, я и есть ее муж. А не был им, – ответил он, бросив на меня испепеляющий взгляд, который дополнили еще 40 таких же взглядов с разных концов комнаты.
«Вот и все, – подумала я. – Это произошло. Я опозорила себя и свою семью. Все пропало».
Однако Крис снова нисколько не растерялся.
– Итак, я Крис, а это Кейтлин, – сказал он. – Можно ли нам забрать ее?
В этот момент родственники обычно покидают комнату, позволяя работникам похоронного бюро сделать с телом все необходимое, чтобы оно исчезло. Однако в тот день семья захотела присутствовать при нашей работе. Это значило, что мой первый опыт вывоза тела из дома будет происходить под взглядом сорока плачущих людей, которые меня ненавидят.
Именно в тот момент я узнала о магии Криса. Он начал детально описывать каждое действие, подобно тому как он в подробностях рассказывал Майку о пробках на дорогах. Он стал объяснять, как вывезти тело миссис Адамс, словно выступал перед целой толпой.
«Сейчас мы пододвинем каталку прямо к кровати, и Кейтлин нажмет на рычаг, чтобы ее опустить. Я возьму простынь со стороны головы, а Кейтлин со стороны ног. Кейтлин переместит ноги на каталку на раз, два, три. Теперь она накроет тело второй простыней и крепко пристегнет его ремнями», – говорил он.
Это продолжалось, пока миссис Адамс, обернутая простыней, не оказалась надежно пристегнутой к каталке. Присутствующие в комнате внимательно следили за процессом, вслушиваясь в голос Криса. Я была благодарна ему за то, что он не выставил меня неумехой. Более того, я даже не чувствовала себя неумехой. Его объяснения заставили меня поверить в то, что я знаю, как нужно действовать. Да я, вне всяких сомнений, всю жизнь была экспертом по вывозу трупов.
Пока мы вывозили миссис Адамс из дома, к нам подошел ее сын. Он был моим ровесником, и его мать была мертва. Он хотел положить цветок на каталку. Я не знала, что сказать, и поэтому пробормотала: «Она, наверное, была потрясающей женщиной. Поверьте мне, я сразу это вижу».
Это, конечно, была ложь. Это был мой первый вызов на дом, и я даже не умела заворачивать тело в простыню, не говоря уже о том, чтобы понимать по атмосфере в комнате, насколько «потрясающим» усопший был при жизни.
«Эм, да, спасибо», – ответил он.
Пока мы с Крисом ехали обратно, а тележка с миссис Адамс дребезжала у нас за спиной, Крис пытался убедить меня в том, что я вовсе не опозорилась.
– Послушай, Кэт, мы приходим к людям в худшие моменты их жизни. Возможно, если бы мы продавали новый дом или машину, они хотели бы иметь с нами дело. Но что они могут от нас получить? Ничего. Мы берем деньги за то, чтобы забрать у них любимого человека. Им хочется этого меньше всего на свете, – сказал он мне. Его слова меня приободрили.
За обычный рабочий день с 08:00 до 17:00 в «Вествинде» можно было сжечь шесть тел (по три в каждой печи).
 
За неделю – 30 трупов в занятые периоды. Чтобы забрать тело на машине требовалось как минимум 45 минут, а если за умершим нужно было ехать в Сан-Франциско через мост, то гораздо дольше. Тела нужно было забирать постоянно. Крис все время был в отъезде. Как правило, он намеренно вызывался развозить свидетельства о смерти и ездить на почту, только чтобы поменьше видеться с Майком. Я чаще всего оставалась в «Вествинде» и занималась кремацией, так как в большинстве случаев тела можно было забирать поодиночке. Сегодня большинство людей умирает не дома.
Смерть в больнице – относительно новый концепт. В конце XIX века в больнице умирали лишь неимущие и одинокие. Человек того времени в любом случае предпочел бы уйти из жизни в своей постели в окружении семьи и друзей. Даже в начале ХХ в. более 85 % американцев умирали дома.
1930 годы ознаменовались «медикализацией» смерти. Увеличение количества больниц скрыло из вида все неприятные картины, запахи и звуки смерти.
Если раньше рядом с умирающим был представитель духовенства, то теперь его место занял врач.
 
Медицина имела дело с вопросами жизни и смерти, а не воспевала дифирамбы небесам. Процесс умирания стал гигиеничным и контролируемым работниками больниц. Работа врачей и медсестер не вписывалась в концепцию того, что историк Филипп Арьес называл «тошнотворным спектаклем смерти». Стало не принято «заходить в комнату, пахнущую мочой, потом и гангреной». Больницы превратились в место, где умирающие переносили все тяготы смерти, не оскорбляя при этом чувства живых.
В школе нам сказали, что мы не поступим в колледж, не найдем работу и никогда не добьемся успеха в жизни, если не отработаем положенное количество часов на волонтерской работе. Поэтому летом я записалась волонтером в больницу, расположенную в деловом квартале Гонолулу. Там удостоверились, что я не употребляю наркотики и хорошо учусь, а затем выдали мне омерзительную ярко-желтую футболку поло и именной бейдж. После этого меня попросили отчитаться в волонтерском центре.
Волонтерам было разрешено выбрать два места в больнице, в каждом из которых они поочередно работали по неделе. Меня совершенно не интересовали такие популярные опции, как сувенирный магазин и родильное отделение. Я решила, что воздушные шарики с надписью «Выздоравливай быстрее!» и плачущие младенцы непременно испортят мое лето. Итак, моим первым выбором стала регистратура реанимации. Я представляла себя гламурной медсестрой времен Второй мировой войны, вытирающей пот со лбов лихорадочных больных.
Однако работа в реанимации оказалась вовсе не такой, как я ожидала. К моему удивлению, врачи никогда не просили школьницу, стоящую за стойкой регистрации, ассистировать им в процедурах по спасению жизни. Вместо этого я часами смотрела на то, как ужасно напуганные родственники выходят из зала ожидания, чтобы сходить в уборную или купить чашку кофе, и заходят обратно.
Гораздо больше меня устроил мой второй выбор, а именно работа в отделе распределения. Мне нужно было разносить почту и передавать сообщения в разные крылья здания, выкатывать на инвалидном кресле выписанных из больницы старушек к главному входу и, что самое интересное, перевозить трупы в морг, расположенный в подвале. Последняя обязанность была мне особенно по душе. Люди, работавшие там на полную ставку, не понимали моего энтузиазма, но если откуда-нибудь нужно было увезти труп, они великодушно ждали, когда это сделаю я.