Как горестна тщеславия цена

– О, привет. Вернулись?
Миссис Пелгрейв была занята полировкой ногтей – настолько занята, что даже толком не взглянула на него.
– Ты когда приехала?
– Вчера утром.
– Странно, что я тебя не видел.
– Странно? У меня было много дел. В том числе и неприятных.
Теперь она говорила надменным, ледяным тоном. Он собирался было присесть рядом с ней на песок, но тут же передумал. Так и остался стоять в неловкой застывшей позе.
– Что-то ни Хайди, ни детей не видно.
– Я понимаю, что ты ужасно разочарован.
Он ощутил в себе змейку раздражения: она метнулась из горла и укусила его в язык. Миссис Пелгрейв долго, внимательно осматривала свои ногти, потом так же долго искала сумочку и наконец достала зеркальце.
– Объясни, пожалуйста, что ты имеешь в виду.
– Объяснить? Зачем?
С полминуты она разглядывала себя в зеркальце, не говоря ни слова.
– И все-таки я не понимаю, куда пропала Хайди. Мы договаривались вчера с ней пойти выпить кофе.
– Не могла же она пить с тобой кофе, если ее тут не было.
– Что-то непонятно.
– Я ее отправила домой.
Змея снова ужалила в горло, наполнив рот тошнотворным привкусом.
– Как – домой? В Германию?
– Куда же еще.
– Но она не поедет. Она ни за что не хочет туда возвращаться.
– Уже вернулась. Вчера вечером.
Он стоял, оцепенев от бессилия и гнева. Она, будто позабыв о нем, продолжала изучать себя в зеркальце. Наконец он взорвался.
– Но это же… это же черт знает что! Вот так взять и… это черт знает что!
– Не кричи. Речь идет о няне моих детей. Что же мне спокойно смотреть, как она вешается на каждого встречного-поперечного?
– Вешается? Господи Иисусе! Да мы с ней тихо, невинно поужинали.
Теперь она посмотрела на него, вытянув губы в тонкую насмешливую улыбку.
– Невинно? Мне это нравится. Твои забавы на прошлой неделе вряд ли можно назвать невинными.
– Ничего подобного между нами не было!
– То-то ты разочарован.
– Я не разочарован! Да ради бога!…
До этого она разговаривала с ним на равных, как с мужчиной, теперь же вдруг сказала:
– Ладно, не будь глупым мальчиком. Уходи. Злиться бессмысленно.
– Злиться? Это ты на меня злишься.
Тут она даже рассмеялась.
– Я злюсь? На тебя? Ну это, знаешь, совсем смешно. Я тебе, наоборот, признательна.
– За что же, если не секрет?
– Я давно уже хотела от нее избавиться, но все не было подходящего повода. А вот благодаря тебе и повод нашелся.
Он весь дрожал от бессильного гнева и унижения. А она опять уткнулась в зеркальце – так, будто его вовсе не существует, а потом, разом подхватив свою пляжную корзину и сумку, поднялась с застывшим выражением каре-зеленых глаз.
– Раз ты не уходишь, придется мне уйти.
– Ты даже не понимаешь, как по-ханжески…
– Это ты ничего не понимаешь. Я тебе уже говорила, что эти девицы – колоссальная ответственность. Закрывать глаза на их гнусные интрижки было бы просто непростительно.
Источая леденящее презрение, она резко повернулась и ушла. А он как стоял, раздираемый изнутри яростью и отчаянием, так и остался стоять, не в силах ни заговорить, ни сдвинуться с места.
На следующий день, после обеда, он еще раз увидел знакомую огненно-рыжую голову: она приближалась ему навстречу по эспланаде.
Он сразу же отметил, что в платье – из легкой желтой материи с изумрудным пояском – она выглядит куда более благопристойной и респектабельной, чем в привычных ему мини-купальниках.
Рядом с ней шел мужчина лет шестидесяти, в кремовых брюках и синем пиджаке, в курортной морской кепке. Он держал в руках трость с золотым набалдашником и время от времени указывал ею на какие-то предметы на море. Вид у него также был очень благопристойный, пожалуй даже чопорный.
Когда мистер и миссис Пелгрейв поравнялись с Фрэнклином, он напрягся, собираясь поздороваться, но в эту самую минуту она – с таким же напряжением в лице – отвернулась в сторону моря.
Еще несколько минут – и вот уже Фрэнклин быстро шагает по пляжу, то ныряя из жары в тень сосен, то снова выскакивая под палящее солнце.
– Хайди, Хайди, – без конца повторяет он. Перед ним расстилается белый песок – плоский и безжизненный, как белая соль, которую он видел в косых закатных лучах. – Хайди, Хайди… Боже мой, Хайди, где мне тебя искать?