Ревизор 2.0
– Как есть уладим, даже не сомневайтесь, – поддакнул предводитель.
– Много нищих у храма, – продолжил инспектор. – Калек много, увечных, старух с дитями малыми… Что, бедствует народ?
– Да народу-то всякого хватает, вот только на Руси исстари повелось подаяниями кормиться. Не хотят работать, на паперти привыкли стоять, что ж их – только батогами гнать ежели, так ведь взбунтуют. А для малоимущих и калек у нас есть богадельня, коей управляет господин Козырьков.
– Аполлинарий Никифорович? – припомнил утреннего посетителя Копытман.
– Что, уже познакомились? – напрягся городничий. – Навестили его богадельню?
– Богадельню ещё не навещал, но собираюсь сделать это в ближайшее время. А он сам ко мне утром наведывался, засвидетельствовать, так сказать, своё почтение.
– А я вот, знаете ли, как раз завтра думал нагрянуть к Козырькову, проверить, что там да как. Хоть и не поступало на него нареканий, а всё же не мешало бы поглядеть лишний раз самому, как всё устроено. Можете составить компанию, ежели желаете.
На самом деле жалобы на управляющего богадельней поступали регулярно, вот только и подаяния от Козырькова также оседали в кармане градоначальника с завидным постоянством. Потому и смотрел Муравьёв-Афинский на дела Аполлинария Никифоровича сквозь пальцы.
– Отчего же, с удовольствием присоединюсь к вашей экспедиции, – сказал Копытман, лениво отправляя в рот очередной посикунчик, так и таявший на языке.
– Тогда, как соберёмся, пришлю за вами экипаж, – пообещал хозяин.
А сам подумал, что после отбытия гостя сразу отправит к Козырькову нарочного с требованием немедля привести богадельню в надлежащий вид. Ну или хоть что-то сделать, дабы столичный чиновник завтра не слишком возмущался царящими в заведении разорением и запустением.
– Много ль народу помирает? – продолжил допрос Копытман.
– Дык ведь помирают, – вздохнул городничий. – Все, как говорится, под Богом ходим.
– Небось, от болезней?
– А по-разному! Давеча принесли очередную сводку за последний месяц. Наши священники записывают, кто от чего помер. – Муравьёв-Афинский по-молодецки подхватился, сбегал куда-то и, вернувшись, протянул гостю бумагу: – Вот, извольте полюбопытствовать.
Копытман принялся вчитываться, и чем дальше – тем выше ползли вверх его брови. Ещё бы, ведь диагнозы были указаны такие, что на глаза нашему герою попались впервые в жизни. К примеру, как понять «умер от поротья»? В смысле, с перепоя? Или вот – от цыганского иссушения. А тут – от естественного изнурения сил. Дальше – больше: девица тридцати девяти лет – от престарелости, мужик тридцати пяти годов – от пухлятины, далее перечислялись христианская кончина, грешная болезнь, натуральная смерть, слабая жизнь, собачья старость, водобоязнь (не иначе бешенство, догадался Копытман), сляглая (совсем непонятно), чёрная болезнь… В общем, кое-как осилив этот список, Пётр Иванович понял, что в это время люди умирали часто и охотно, так как большинству из обывателей жизнь, вероятно, причиняла моральный и физический дискомфорт.
Далее разговор скатился на посторонние темы. К примеру, городничий отметил, что завтра вечером в театре дают Шекспира и он имеет честь пригласить столичного гостя на представление.
– Отчего же, с удовольствием поучаствую в предприятии. А что за театр, большой, на сколько мест?
Тут в разговор включилась Татьяна Леопольдовна, вывалившая на инспектора массу информации. Пока она вещала, воспользовавшийся паузой городничий извлёк откуда-то серебряную с вензелями табакерку, зацепил щепотку нюхательного табака и сунул себе поочерёдно в обе ноздри. После чего, скорчив уморительную гримасу, отвернулся и оглушительно чихнул, за что получил от супруги чувствительный тычок локтем в бок. Муравьёв-Апостол посмотрел на неё с виноватой улыбкой и предложил табакерку гостю:
– Не желаете? Очень, знаете ли, хорош для возбуждения мозга. Табачок к тому же отменный, а la rose [5].
«Снаффом балуется», – подумал Копытман, а вслух сказал:
– Благодарю за предложение, уважаемый Антон Филиппович, но не имею подобной привычки. В Петербурге, знаете ли, мода на нюхательный табак проходит… Так что вы, Татьяна Леопольдовна, говорили?
Из всего услышанного инспектор выяснил, что здание театра на триста посадочных мест, находившееся позади Никольского собора через дорогу, было передано в дар городу ещё в конце прошлого века помещиком и меценатом Даниилом Ильичом Дурасовым. С тех пор там шли театральные постановки с участием труппы как из крепостных крестьян, так и «благородных» господ. Особым интересом у горожан пользовались пьесы Шекспира, и завтра будут давать «Отелло».
– А как у нас поживает уездное дворянство? – обернулся инспектор к ёрзавшему на стуле Ковылю.
Тот отчитался, что дела обстоят прекраснейшим образом, что именно дворяне, коих в уезде насчитывалось восемнадцать душ, включая самого Ковыля, день и ночь радеют о благополучии родного края, а Антон Филиппович им в этом наипервейший помощник. Копытман пообещал проверить, насколько сильно дворяне радеют.
В этот момент подоспела очередная смена горячих блюд.
– А как у вас, сударь, со здоровьем? – спросил молчавший до этого и мало евший Кнут.
– Слава богу, не жалуюсь.
– Qui potuit petere magis! [6] – вздохнул доктор.
– Конечно, бывает иногда, кольнёт то здесь, то там, ну так уже и не мальчик. В прошлом году даже камень из почек выводили, ультразвуком его разбили…
– Простите?
Копытман понял, что сморозил не подумавши и теперь предстоит объяснять, каким-таким ультразвуком ему разбили камень.
– В столице в этом году апробировали новую методику, чисто российское изобретение, – лихорадочно принялся выкручиваться он. – Состоит этот прибор из барабана, который, ежели быстро крутить за специальную ручку, издаёт неслышимый уху звук. Раструб из барабана направляют на больное место, и этот звук, проникая сквозь кожу и мышцы, достаёт до почки, тем самым измельчая камень, который в виде песка выводится через мочеточник. К сожалению, подробного устройства этого прибора не знаю, так что более ничего у меня на этот счёт не пытайте.
Изумлению доктора, казалось, не было предела. Некоторое время он сидел молча, с застывшим лицом и прямой спиной, словно изваяние, затем его кадык дёрнулся вверх и вернулся на место.
– Однако, – выдохнул он и повторил: – Однако… Я всенепременно должен видеть это чудо. Немедленно отправлю запрос в столицу.
«Пусть отправляет, – подумал Копытман. – Пока туда депеша дойдёт, пока придёт ответ, меня уже и след из этого городка простынет».
– А дочки мои на всяко горазды, – перевёл разговор на более привычные ему темы Антон Филиппович. – Софья вышивает по тюлю или чехольчики бисером – залюбуешься, а Машенька к музыке склонность имеет. Машенька, душенька, сядь к роялю, сыграй нам что-нибудь.
Все переместились в главную залу, где видное место занимал портрет государя в полный рост, смотревшегося как-то по-домашнему, чуть ли не членом семьи. В углу чернел трёхногий рояль с раскрытыми на пюпитре нотами. Машенька, украсившись нежным румянцем лёгкого смущения, покорно заняла место за инструментом. Она вполне прилично отыграла «Превращение Гиацинта» Моцарта, после чего встала, присела в книксене и скромно заняла место рядом с сестрой на изящном канапе.
– А что сейчас играют в столице? – спросила у гостя Татьяна Леопольдовна.
– Да то же самое и играют, – чтобы не запутываться, отвечал Пётр Иванович.
– А вы что предпочитаете? Владеете ли инструментами?
– Что я предпочитаю? Да всё больше… романсы, – после заминки сказал инспектор, решив, что для середины XIX века романсы – более-менее подходяще.
– Ах, сыграйте же нам! Просим, просим!
Все захлопали, включая градоначальника, и Пётр Иванович понял, что отвертеться не удастся. Правда, признался, клавишным инструментом владеет слабо, больше к гитаре приучен. Что ж, нашлась в доме и гитара. Правда, семиструнная, но Копытман без лишних усилий настроил её под более привычный «ишпанский», как он выразился, вариант. После чего чуть дрожащим голосом затянул «Колокольчик», который Евгений Дмитриевич Юрьев сочинит полвека спустя.