39 ступенек
На мое недоуменное «неужели?», собеседник отвечал, что только в этом случае мир в Европе рушился, как карточный домик. На развалинах революционеры собирались построить новый мир, ну а финансисты собирались грести серебренники лопатой, скупая за бесценок национальные богатства.
— Капитал, — сказал мой собеседник, — не знает ни отечества, ни укоров совести. Главное, за всем этим стоят евреи, а они ненавидят Россию до мозга костей. Хотят отыграться, наконец, за погромы. Удивлены?
— Вообще-то, — продолжал он, — вы их найдёте повсюду, надо только пройти за кулисы. Возьмем, к примеру, какой-нибудь немецкий промышленный концерн. Если у вас есть какое-нибудь дело, то вас проводят к управляющему, какому-нибудь барону фон или ну «Не знаю что», элегантно одетому молодому человеку, говорящему по-английски так, словно учился в Итоне или Харроу. Но он всего лишь красивая вывеска. Если у вас миллионное дело, вас проводят не к нему, а к вестфальцу с лбом и челюстью неандертальца и манерами, которые хороши лишь на скотном дворе. Именно такие, как этот вестфалец, хотят задушить английскую промышленность. Но если ваше дело измеряется уже не миллионами, а гораздо-гораздо больше, вас проводят к настоящему хозяину, и — десять против одного — вы увидите маленького бледного еврея в кресле-каталке со взглядом, как у гремучей змеи. Вы мне не поверите, но именно такие, как этот еврей, управляют сейчас миром и именно они хотят развалить на куски империю царя, поскольку над его теткой надругались, а отца выпороли кнутом в каком-нибудь местечке на Украине.
Тут уж я не выдержал и не без яда заметил: все эти евреи и революционеры пока не видны невооруженным глазом.
— Так-то оно так, — согласился он, — но их цель не только в том, чтобы добиться финансового могущества, но и в том, чтобы разрушить идеалы и привычки, которые веками живут в душе народа. Ведь люди с радостью умирают за свою страну и, пока есть солдаты, готовые постоять за свой флаг, самые хитроумные планы, задуманные в Берлине и Вене, останутся на бумаге. Правда, у них на руках есть несколько козырей, которые они собираются разыграть. Но если не сумеют разделаться со мной в течение месяца, им не поможет даже козырный туз в рукаве.
— Из вашего рассказа, — заметил я сухо, — следует, что вы уже давно покойник.
— Movs janua vitae [2], — улыбнулся он. Между прочим, это была единственная латинская цитата, которую я знал. — Как раз подхожу к самому главному вопросу. Все, что вы слышали, было подготовкой. Если вы, конечно, читаете газеты, вам должно быть известно, кто такой Константин Каролидес?
Я насторожился — ведь я только что читал о нем в газете.
— Этот честный и, пожалуй, самый умный из современных политиков стоит им поперек горла. Они решили убрать его еще год назад. Конечно, любой дурак мог об этом догадаться, — но, я узнал главное, как они собираются это сделать. И поскольку им известно обо мне, то я, конечно, потенциальный покойник. Вот почему я хочу поступить так, как сейчас вам расскажу.
Он опять налил себе виски в стаканчик, и я добавил ему немного содовой. Мне начинал нравиться этот человек.
— Убить его в Афинах они не могут, потому что его охраняют горцы из Эпира, которые спустят шкуру с самого черта, попадись он им. Вот почему они выбрали 15 июня — день, когда Каролидес прибывает в Лондон на международную конференцию.
— Ну, совсем просто, — сказал я. — Надо предупредить его, чтобы он сюда не ездил.
— Им это как раз на руку, — отрезал он. — Каролидес, единственный, кто может распутать клубок заговора.
— Тогда надо предупредить британское правительство, — сказал я. — Оно не допустит, чтобы высокий гость был убит в столице империи.
— Ничего хорошего из этого не выйдет. Правительство удвоит наряды полиции, на каждом углу будет стоять переодетый сыщик, но они все равно добьются своего. Господа хотят разыграть спектакль на глазах у всей Европы. Каролидеса убьет какой-нибудь австриец, и, хотя это и не соответствует истине, все подумают — как же иначе — дело задумано в Берлине или Вене. Вот тут-то и вспыхнет пожар, мой друг. Мне посчастливилось разгадать дьявольский план, и могу с уверенностью заявить: со времен Борджиа не было придумано ничего гнуснее. Есть, правда, один человек, который может помешать им — ваш покорный слуга, Франклин Скаддер. Его маленькие голубые глазки, взгляд которых взвинчивался в меня, словно буравчик, сияли боевым огнем. «Человечек он вроде бы неплохой, — думал я, — но его история чудовищно неправдоподобна». — Расскажите, с чего все началось.
— Подслушал разговор в одной тирольской гостинице, потом побывал в меховом магазине в Буде — здесь мне тоже удалось кое-что узнать. Затем я стал членом клуба в Вене, потом мне рекомендовали посетить книжную лавочку на Ракниц-штрассе в Лейпциге и наконец десять дней назад я поставил точку, завершив расследование в Париже. Не хочу утомлять деталями, скажу только, что я долго думал, как исчезнуть из Парижа, не оставив следов. Я выехал из Парижа в Гамбург под видом богатого американца, поселившегося во Франции. В Гамбурге я сел на пароход, отправляющийся в Норвегию, как еврейский коммерсант, торгующий алмазами. В Норвегии я уже был английским филологом, собирающим материал для диссертации об Ибсене. Отплыл из Бергена в Шотландию как кинорежиссер, снимавший в Норвегии фильм о горнолыжном спорте. Ну и в конце концов я прибыл сюда из Эдинбурга под видом коммерсанта, поставляющего бумагу для лондонских газет. До вчерашнего дня мне казалось, что я замел все следы и тревожиться не о чем. И вдруг…
Он замолчал и, протянув руку к стаканчику, сделал большой глоток.
— И вдруг однажды подойдя к окну, я заметил на противоположной стороне улицы человека, который показался мне знакомым. Обычно я выхожу из дома лишь поздно вечером, да и то ненадолго. И вот узнаю от портье: тот человек разговаривал с ним и оставил для меня свою визитку. Имя, написанное на ней, уже не давало мне больше покоя.
Я видел, как побледнело лицо моего собеседника, и у меня исчезли последние сомнения в правдивости его рассказа.
— Что вы собираетесь делать?
— Как вы понимаете, я на крючке. Единственное, что остается, сделать вид, будто я покинул этот бренный мир. Тогда мои ищейки станут спать спокойно.
— Думаете, это возможно?
— Я сказал слуге, что скверно себя чувствую. При этом у меня был такой вид, словно я вот-вот испущу дух, Мне, как вы уже могли заметить, легко удаются всякого рода маскарады. Затем я нанял грузового извозчика и доставил с его помощью сундук, в котором находился труп — при желании вы всегда можете найти в Лондоне такого рода предмет. Затем я лег в постель, попросив слугу дать мне воды запить таблетку, и отпустил его. Слуга хотел было пойти за доктором, но я рассердился, накричал на него, и он ушел. Едва захлопнулась дверь, как я вскочил с постели. Умерший был моего роста и в его лице было что-то отдаленно напоминавшее мое. Он умер, по-видимому, от алкогольного отравления, так что я позаботился, чтобы в квартире нашли несколько бутылок из-под спиртного. Я надел на него свою пижаму и перетащил на кровать. Потом переоделся в костюм, который сейчас на мне, и с нетерпением стал поджидать вас.
Он замолчал и выжидающе смотрел на меня. Выслушав за свою жизнь немало крутых историй, я пришел к выводу, что о достоверности рассказа надо судить не по деталям, а по характеру человека.
— Дайте-ка мне ключ от вашей квартиры, — сказал я. — Хотя я вам и верю, но посмотреть своими глазами никогда не мешает.
— Вы, конечно, имеете на это право, но, — покачал он головой, — ключ должен был остаться в кармане пиджака, иначе бы никто не поверил. Подождите всего одну ночь, завтра во всем убедитесь сами.
— Хорошо, — сказал я после секундного раздумья. — Переночуете в этой комнате, но я запру вас. Если же попытаетесь ускользнуть, предупреждаю, мистер Скаддер, пистолетом я владею так же хорошо, как вы пером.