Мстительница

– Сколько таких миров вы видели, капитан?
– Можешь отбросить формальности, Фура. Я же тебя сюда пригласил, верно? – И все же он призадумался над ответом. – Должно быть, меньше сотни. Значит, на каждый мир, где я побывал, приходится по меньшей мере две сотни, которые мне еще предстоит увидеть. И это лишь малая толика всех миров – те немногие, которым мы дали имена и нашли способ на них жить. – Он подозвал меня ближе. – Ну вот. Мы уже говорили про «Книгу миров». Я думаю, это может тебя заинтересовать.
Было немного неловко оставаться с ним наедине. Адрана никогда не интересовалась книгами так сильно, как я, поэтому она задрала нос, стоило мне упомянуть о посещении его библиотеки. Я не увлеклась Ракамором, что бы она себе ни вообразила. Он был достаточно красив, но намного старше меня, и в нем было что-то чопорное и серьезное, что делало его похожим, скорее, на дядю или учителя. Не то чтобы я имела что-то против него, – впрочем, в тот момент у меня было не много шансов узнать его по-настоящему. Но он был капитаном, а я – новичком, и было правильно и логично вести себя робко и почтительно рядом с ним.
По правде говоря, что бы я ни думала о Ракаморе, в его книги я действительно влюбилась.
– Они не могут быть настоящими. Их не может быть так много, таких разных, собранных в одном месте…
В его ответе я уловила гордость.
– Они настоящие. Все до единой.
Я пересчитала черные корешки, прочитала тонкие серебряные буквы, отметила постепенное изменение стиля письма – от наклонного к прямому и обратно к наклонному. У него было двадцать изданий «Книги миров», гораздо более ранних, чем мне когда-либо приходилось видеть.
Протянув руку, я тут же отдернула ее, как будто собралась взять не тот нож из лежащих на столе.
Ракамор улыбнулся:
– Смелее.
Самое раннее издание в потертом кожаном переплете показалось мне очень хрупким на ощупь. Том был тяжелый, хоть заметно уступал по количеству страниц экземпляру, который хранился у нас дома. Я принялась осторожно его листать, боясь оторвать какой-нибудь лист от переплета. Шрифт был старомодный, слова иной раз оказывались незнакомыми, а фразы – архаичными, если я вообще могла понять их смысл. Еще мне померещилось, что во всей книге было меньше записей, но каждой отводилось гораздо больше места, чем в фолианте, который принадлежал нам.
Я поискала Мазариль, но его там не было.
– Этой книге девятьсот лет, – тихим, благоговейным тоном сказал Ракамор, как будто мог пробудить некоего призрака или духа, скрывающегося в фолианте, если бы заговорил слишком резко. – В ней всего лишь пять тысяч записей. Число миров, занятых людьми, составляло примерно четверть от сегодняшнего. Предположительно, есть и более ранние издания – чем они старше, тем реже встречаются, – но мне такие никогда не попадались. Эти книги прослеживают нашу экспансию от единственной отправной точки – постепенное распространение от мира к миру, поначалу медленное и трудное. Потом у нас это стало получаться лучше, мы ощутили уверенность, и число населенных миров перевалило далеко за десять тысяч. – Он забрал у меня старое издание, положил обратно на полку и провел пальцем вдоль ряда корешков. – Вот. Издание тысяча триста восемьдесят четвертого года. Четыреста пятнадцать лет назад. – Капитан вытащил том, сдул с него пыль, погладил пальцем переплет и протянул мне. – Гораздо больше страниц и меньше строк на запись. В тот период существовало семнадцать тысяч обитаемых миров, и скорость экспансии замедлялась. В Собрании, возможно, существуют пятьдесят миллионов потенциальных миров, но мы можем жить лишь на двадцати тысячах из них. Остальные распахнуты настежь – ни дыхали, ни воды, и слишком сложно было бы их запечатать, чтобы доставить и то и другое, даже если бы мы этого захотели. Или наоборот, полностью закупорены – не поймешь, как войти или выйти. Или в каком-то ином смысле враждебны для переселенцев – служат местом обитания всяких плохих вещей, оставшихся после прошлых Заселений. Окутаны полями-шарльерами, которые мы не можем взломать и которые не демонстрируют признаков того, что откроются в ближайшее время. Вот в чем чудо и досада, Арафура: в нашем распоряжении пятьдесят миллионов призов, но мы не сможем узнать, что кроется внутри большинства из них, прежде чем наше время истечет.
Я отыскала Мазариль:
Процветающий сферический мир в тридцать пятой процессии, диаметром в восемь лиг и одну треть. В центре размещен поглотитель. Семь основных поселений, из которых Хадрамо и Инсер – крупнейшие. Противостоящие друг другу космодоки подлежат улучшению. Население согласно последней переписи: два миллиона и четыре пятых…
– Наше время, – повторила я с легкой дрожью. – Вы думаете, оно истечет?
– Безусловно. Ты видела Зал Истории на Мазариле: подобные места существуют в большинстве миров. Каждая из тех цветных полос символизирует империю, доминион, парламент миров, совсем как наш. Предыдущие Заселения, ранние этапы экспансии, распространение по мирам и застой. Все миновало. То же самое в конце концов случится и с нами.
– Но не сегодня.
– И надеюсь, не завтра, поскольку мне еще предстоит расплатиться с некоторыми весьма обременительными долгами. – Ракамор взял у меня книгу – я только перелистывала страницы, не в силах ничего разобрать, – и повел вдоль полок. – Пойми эту библиотеку, и ты уже на полпути к пониманию меня. Солнечные парусники не наполняют мои паруса. Шарльеры – тем более. Но наполняет то, что содержится в шарльерах, особенно если оно дает нам некоторое представление о прошлом. – Он выхватил какой-то том и открыл. Вместо страниц под обложкой обнаружился лишь молочный прямоугольник, похожий на пластину непрозрачного стекла. – Что бы это ни было, теперь оно не работает. Иногда сквозь белизну бегут какие-то помехи. Однажды мы попали в солнечный шторм, и такелаж загорелся призрачным огнем, а половина немых книг в этой комнате вспыхнула и начала показывать картинки и слова. Но все они оказались на неизвестных мне языках, и не успел я выписать больше, чем несколько фрагментов, как шторм пошел на спад.
– Неужели все старые книги такие?
Он покачал головой:
– Нет. Некоторые написаны обычным способом, и иногда у ученых случаются прорывы в изучении языков. Но только обезьяньих – с языками пришельцев ничего не выходит.
– Я видела в Хадрамо ползуна. – Мне почему-то захотелось ему об этом рассказать, и я вспомнила, как пришелец с шарканьем продвигался следом за мужчинами в скафандрах в Нейронном переулке. – Их язык нам известен, верно?
– Только потому, что они соблаговолили нас ему обучить. Но вот что я тебе скажу: мы о ползунах не знаем ничего такого, чего они бы не хотели, чтобы мы узнали.
– Но ведь они нам помогают?
– На свой лад. Они помещают зеркала на высокие орбиты, чтобы мы могли более эффективно использовать солнечное давление. Они разбираются в поглотителях лучше, чем мы, и могут остановить столкновение миров, когда их орбиты начинают искажаться. Я не говорю, что они не принесли нам пользы. Но почему из всех других мест в Вихре они выбрали именно это?
– Возможно, там нет никого, чья компания была бы им так же приятна, как наша.
– Наверное, – сказал Ракамор.
– Хорошо, что они управляют банками вместо нас, не так ли? Мой отец говорил, у нас с этим ничего не вышло. Катастрофа тысяча пятьсот шестьдесят шестого года подтверждает его слова, верно? Сотни миров обанкротились, потому что люди недостаточно честны, чтобы управлять деньгами в таких масштабах. Люди голодали, по-настоящему голодали и умирали из-за жадности и некомпетентности банкиров. Но пришельцам не нужны деньги – во всяком случае, наши деньги, – так что нет причин им не доверять в этом деле.
– В твоих словах есть доля правды, – сказал Ракамор. – Но кое-кто мог бы указать, что ползуны появились в Собрании незадолго до краха. За пятьдесят лет. Может, меньше. Они были новичками, такими же, как нынешние броненосцы или щелкуны. Наверное, это совпадение.