Тени сумерек
— Зачем же так торопиться, — возразил Лауральдо. — Не в каждом людском поселении сыщется книгочей. Я вижу эту книгу в первый раз, хотя кое-что слышал о ней. Мне любопытно.
— Ну ладно. Утоли свое любопытство — а потом уничтожь это писание! Нельзя дать ему расползаться среди людей. Поверьте мне, эльдар, я знаю, о чем говорю!
— Берен, — сказал Финрод. — Ты веришь в то, что здесь написано?
— Во что? В то, что Моргот — истинный Создатель, а Единый — тиран? В то, что слуги Моргота были невинными детишками, а с ними расправились так зверски? В то, что их Учитель желает только добра, а нехорошие нолдорские поганцы готовы удавиться, лишь бы ему насолить? Не верю.
— А почему же ты тогда боишься этой книги? Почему считаешь, что поверят другие?
— Потому что люди — дураки и верят складным баечкам, если те играют на их сегодняшнюю потребу. А здесь очень складные баечки, и очень хорошо они играют на сегодняшнюю потребу людей: остаться в стороне от вашей войны. Ничего не знаю, моя хата с краю. А то и с чистой совестью присоединиться к тому, кто уже мнит себя победителем!
— Неужели ты думаешь о людях так плохо? — изумился Кальмегил.
— Я знаю им цену. Каждый ополчится на Моргота только тогда, когда начнут топтать его собственный огород — не раньше. Мы ведь слышали эти песенки и прежде, до Дагор Браголлах: зачем вам, людям, влезать в драку орков и эльфов; они меж собой родня, пусть и истребляют друг друга, а мы лучше позаботимся каждый о своем доме. Князья получили землю от эльфов, а конены — от князей, а бонды — от коненов, вот пускай они и воюют, а наше дело телячье… Тем паче, что Моргот не такой уж плохой, как про него эльфы сказывают: у страха глаза велики. Он нам сам поможет от тех орков отбиться, которых эльфы не добили… Помог, как же!
— Но и до того, как началась война, ты этим рассказам не верил? — Финрод не совсем спрашивал, скорее даже уточнял.
— Не верил.
— А почему?
— Как это почему? — не сразу нашелся Берен. — Эльдар, что ж вы спрашиваете, вы же сами все знаете! Или это вы отняли мой дом? Или руками эльфов убиты Бреголас, его сыновья и мой отец? Или это вы десять лет насилуете нашу землю и наш народ? Или это ваши стрелы, клинки и бичи оставили на мне свои отметины? Почему я верю вам, а не им? Да потому что они убийцы, грабители и лжецы, потому что их руки в крови по локоть, рот полон клеветы, а брюхо — человечины.
— Но ты это узнал только после начала войны. А до войны — какие у тебя были причины не верить в сказку о добром Морготе?
— Аран, ты знаешь, какие. Наши предания говорят, что он был человекоубийцей от начала — верить ли ему теперь?
— Но они то же самое говорят о Валар и о нас, — возразил Эдрахил. — Как ты думаешь, если бы Дагор Аглареб закончилась падением Ангбанда — разве мы позволили бы оркам сохранить свой уклад, разве не заставили бы их измениться под угрозой смерти или изгнания, разве не установили бы там свою власть — железной рукой? Разве мы не согнали бы народы севера с насиженных мест, разве не разрушили бы Ангбанд, не перебили бы вождей и воинов? Что делал бы ты сам, войдя в Ангбанд победителем?
— Я не оставил бы там никого, кто мочится стоя, но это другое! — разозлился Берен. — Я не трогал бы детей и женщин. Всем нам приходилось убивать по необходимости, но никто из нас не стал бы чинить зло удовольствия ради!
— Вот, — сказал Эдрахил, постукивая пальцем по книге. — Свидетельство о том, как те, кого мы полагаем столпами правды в этом мире, творили безобразную и бессмысленную расправу удовольствия ради. Почему ты полагаешь это свидетельство ложным? Нам — или им — ты можешь верить только на слово: почему ты предпочитаешь нас? Или скажем так: если бы ты не видел от них никакого зла — поверил бы ты этому писанию?
— Нет, — Берен тряхнул головой. — Нет… Аран! — теряя почву под ногами, он крикнул как утопающий кричит из болота стоящему на твердой земле. — Скажи мне, чего они хотят! Я на вашей стороне, мой меч по твоему слову поднимается и опускается — разве этого не достаточно?
— Нет, Берен. — спокойно ответил король. — Этого недостаточно. Или ты будешь поступать против правды, если я прикажу тебе поступить против правды?
— Но ты же мне не прикажешь! Ты всегда поступал по правде!
— Откуда ты знаешь?
— Ты не лжешь!
— Чем ты поверишь мои слова?
— Проклятье! — Берен вскочил, метнулся в одну сторону, в другую — и, пробежав мимо изумленного Руско, взобрался на один из каменных холмов. Там он довольно долго сидел, играл ножом и злился на весь белый свет.
Солнце садилось. Небо расчерчено было длинными, легкими и прямыми облаками — и закатные лучи выкрасили эти облака багряным. Казалось — небесный свод треснул, обнажив алую изнанку, и так же красны были холмы и скалы Нан-Дунгортэб, выпирающие из земли, что треснула здесь когда-то… В этот час очень хорошо верилось, что этого места коснулась рука Моргота — сама гордыня рвалась в небо гранитными столбами. Берен тихо бесился и кусал костяшки пальцев — пока небо не потемнело и не высыпали звезды.
Финроду мало было преданности — ведь и рыцари Моргота были преданы своему господину. Финроду мало было безоглядной верности и любви — ведь и Моргота можно было любить. Ему нужно было, чтобы человек понимал, почему правда — за эльфами.
Берену было плохо в тот вечер. Хуже, чем тогда, три ночи назад. Тогда он усомнился в себе — но успокоился в своей верности. Сейчас он усомнился в верности. Он сидел на скале — но чувствовал себя так, словно лишен опоры и болтается в воздухе: падает, падает в пропасть без дна и берегов. Это было хуже, чем в той ледовой трещине, хуже, чем в Сарнадуине: тогда истерзанная плоть предавала его, но дух словно бы собрался в одну точку. Сейчас он рассеялся — и ни за что не мог зацепиться. Когда мир давил на Берена со страшной силой, ему неважно было, где его середина — он весь держался крепко, как алмаз. А сейчас — рассыпался, словно песок. Мысли ускользали. Ну и пес с ними — решил он — и они ушли: все, кроме одной, которая покинула бы его только вместе с жизнью. Горец повернулся лицом в сторону Дориата — леса не было видно за нагромождениями камня, но Берен знал, что он там.
Сколько же времени, подумал он, пройдет прежде чем я пересеку эту границу второй раз? И произойдет ли это хоть когда-нибудь?
Огромность задачи встала передо ним — так гора по мере приближения предстает все более страшной и непреодолимой. Даже если следующей весной все пройдет успешно и Дортонион станет для эльфов и людей тем, чем он был для Саурона — опорным камнем, местом сбора армий — пройдет не меньше десяти лет прежде чем можно будет начать эту войну… Которая так или иначе станет последней большой войной между нолдор и Врагом. Десять лет… Ему будет сорок или сорок один — начало старости по людскому счету. Он изменится за это время так же сильно, как изменился со времени своего двадцатилетия.
Будет ли он все еще любить ее?
От этой мысли болезненно сжалась в комок душа — нельзя так думать! Моргот возьми, если он хоть в чем-то не будет уверен, эта скала рассыплется под ним в прах, и он свалится вниз, как подбитый камнем дурной петух с овина.
Но словно дух нехороший нашептывал в ухо: что было однажды — может и повториться. Ты уже страдал и сходил с ума, и готов был перевернуть весь мир, лишь бы сокрушить порядок, который мешал вам с Андис быть вместе. И что же? Мир и порядок сокрушился и без тебя, Андис разлюбила… Не ради тебя, а ради Борвега она оделась мужчиной и осталась с отрядом лучников; Тинувиэль вытеснила из сознания ее образ. За годы разлуки и тоски — не появится ли третья женщина, жизнь которой ты разрушишь? Разрушишь неизбежно — ибо не в твоих правилах отступаться от своих слов, хоть бы ты не скрепил их клятвой. Тебе нельзя приближаться к тем, кто носит платья. Вы взаимно приносите друг другу несчастья…
«Друг мой, король мой — зачем ты посеял эти сомнения? Я должен пройти сквозь них и найти правду, что пребудет и тогда, когда ветер источит в пыль эти столпы. Я должен найти ту крепость, в которой успокоится мое сердце».