Между Полярной звездой и Полуденным Солнцем: Кафа в мировой торговле XIII–XV вв.
Донской путь, при всем скепсисе некоторых ученых, преувеличивавших фактор татарского риска [252], был определяющим для торговой активности Москвы и самым коротким; для его преодоления требовалось 34–38 дней [253]. Он шел через Коломну, Рязань и Михайлов до Красивой Мечи, где купцы «клались в суда»; затем Доном спускались до Таны (Азов) и потом морем плыли до Кафы. Этим маршрутом в 1378 г. следовал небезызвестный Митяй, претендент на митрополичью кафедру; он «… поиде… с Москвы на Коломну, а с Коломны за Оку реку перевезеся к Рязани… и проидоша всю землю Рязанскую и приидоша в места Половечскаа, в пределы татарскиа и перешдше землю Татарскую, приидоша к морю Кафинскому и ту в корабль вседоша» [254]. Впрочем, разыгравшаяся морская стихия не позволила продолжить путешествие до тех пор, пока изнуренный Митяй не умер и, подобно принесенному в жертву Ионе, не был снесен с корабля и предан погребению. Дальнейшее плавание до Константинополя поставило во главе миссии Пимена, вместо Митяя рукоположенного в митрополиты, но не признанного Дмитрием Донским [255]. Известно, что он взял взаймы у генуэзцев Кафы 20000 соммо, потом долго выплачивавшихся московским князем в рублях [256]. В массариях Кафы сохранилась запись 1382 г. о выдаче денег на приобретение вина, фруктов, сладостей, сахара по случаю приема Пимена, возвращавшегося из византийской столицы в Москву уже в качестве митрополита [257]. Пережив княжескую опалу, в 1389 г. он вновь прошел донским путем, а затем морем из «Кафинского лимена» до Константинополя [258], добиваясь восстановления митрополичьего сана. Не выплаченный к тому времени долг вызвал инцидент с итальянцами: «… въкладшеся въ корабль на устьи Дону под Оваком (Азаком – А.Е., современный Азов). И отступихом в море и бысть о полнощи кораблю стоящу на якорц и нъкотори оклеветаша ны в градъ и догнаша ны фрагове (итальянцы – А.Е.) въ сандалцехъ (на судах – А.Е.), и наскакаша корабль…» [259].
Тот же путь был избран миссией иерусалимского патриарха в 1464 г. с тою же остановкой в Кафе, оказавшейся для патриарха последней: заболев дорогой, он умер в этом генуэзском городе [260].
Подлинным же нервом движения «из варяг в греки» стал в XIII–XV вв. волжский путь. Его наибольшая интенсивность в отличие от существующих оценок в историографии [261] надежно подтверждается данными нумизматического топографирования [262]. Возросшая значимость волжского пути должна находить объяснение, с одной стороны, в возникновении на Волге новых городов: прежде всего, вызывавшей изумление европейца столицы Золотой Орды – Сарая [263] (низовья Волги), кроме того, Казани и Хаджитар-хана (современная Астрахань), возвысившихся в XV в. в центры ханств, с другой стороны, в открывшихся возможностях выхода в новый торгово-экономический домен – Сибирь.
В самом верховье Волги Ярославль стягивал к себе интересы Заонежья, Белозерья и Устюжанского края. Нижний Новгород, колония своего, более северного двойника, привлекал московское и новгородское купечество. Южнее лежала Казань, отмеченная находками аспров Кафы [264].
Еще ниже размещалась столица Волжской Булгарии – Булгар, откуда тамошние купцы ездили на собачьих упряжках, по словам Ибн-Баттуты [265], в «страну мрака», то есть в почти неведомую Сибирь. Приехав на границу «мрака», купцы вели с местными жителями «немую торговлю», совершая обмен без контакта. «Югорский дорожник» конца XV в. называл множество путей через Уральские горы в Югру, как через центр Пермской епархии, так и через приполярные области [266].
Далее к югу располагались золотоордынские города Гюлистан (Царевское городище около с. Царевского Волгоградской области), Старый и Hoвый Сараи (Селитренное городище Астраханской области) [267], неподалеку от которого была налажена знаменитая Переволока на Дон [268].
Наконец, в самом низовье лежал Хаджитархан, откуда совершался переход по Кубанской долине через Маджар (ныне Прикумск) [269], отмеченный монетными находками [270], к Матреге (Тамань), либо Мапе (Анапа), либо Копе (станица Голубицкая в устье р. Кубани [271]), генуэзским факториям, подчиненным Кафе и теснейшим образом с ней связанным.
То был излюбленный путь дипломатов различных вер и наречий [272]. К ним охотно присоединялись купеческие компании, так называемые «котлы», доходившие до Крыма, о чем упоминалось в древнерусских документах: «… а как в Кафу придут, будет русаков пять – шесть в одном котле» [273]. Им пользовался имевший торговые дела в Крыму татарин Некомат, богатый и влиятельный настолько, что мог добиться лишения ярлыка на великое княжение самого Дмитрия Донского [274]. Им ходил скандально известный аферист фра Лодовико да Болонья; оставь он свои записки, историки располагали бы уникальными сведениями о передвижениях от Эфиопии до Москвы [275].
Подобно «варягам» и «греки» как общее обозначение Юга должны были получить в XIII–XV вв. иное осмысление. Это было не только пространство Византии, но и представлявшая ее в 1204–1261 гг. Никея, а также возникшая в начале XIII в. Трапезундская империя, и, кроме того, сиропалестинские и египетские земли, входившие в 1250–1517 гг. в состав мамлюкского султаната, и даже больше – вся зона, примыкавшая с Востока к Средиземному морю, то есть то, что обозначалось тогда “Ultramare”, или «Заморье».
I. 2. Структура северного экспорта
2.1. Торговля мехами
Чем располагал Север, что могло бы вызвать интерес традиционно богатого Юга? Прежде всего, редкой пушниной, почти не известной античной цивилизации. Только средневековое общество, во многом, благодаря тем самым «варягам», проложившим путь «в греки», открыло исключительную ценность мехов и придало им способность символически выражать особое благородство, отмечать военную доблесть и вообще принадлежность к той, или иной элитарной группе, разработав этикетные принципы использования мехов в одеяниях, в тогдашней моде вообще, в аристократической эмблематике и геральдике в соответствии с иерархическим положением и родовой, или квазиродовой принадлежностью.
Говоря о Кафе, изумленный испанский путешественник первой половины XV в. отмечал, что в этом городе «встречаются все известные в мире виды мехов и самого лучшего качества» [276].
Высшее место здесь занимал, конечно же, мех соболя, особенно черный, с блестящим отливом, сравнимый по гладкости и нежности с шелком. Столь же высоко превозносился мех песца, «полярной лисицы», отличавшийся белоснежным тоном и еще более редким, голубоватым оттенком. Это был самый дорогой мех, ценившийся порой больше золота. Некоторые шкурки-одинцы с хвостами и лапками, с позолоченными и унизанными жемчугом коготками [277] составляли целое сокровище. Такой мех подобал только коронованным особам и высшим иерархам. Он использовался для украшения ритуальных одежд и торжественных головных уборов, составлял орнамент фамильных щитов и играл особую роль в церемониях как знак благополучия и богатства. Признаваясь природным олицетворением Сатурна, соболий мех занял привилегированное положение в геральдике как обозначение черного цвета [278]. Не случайно, соболь упоминался, как правило, в качестве дара дипломатических миссий, как например, к египетским султанам и турецким эмирам [279], миланскому герцогу и венецианскому дожу [280], римскому папе [281] и другим правителям, и крайне редко встречается в частно-правовых актах горожан [282].