Мокрое дело водяного
Да, Федор строг с Катей, порой перегибает палку. Работать каждое воскресенье в хосписе, на мой взгляд, – это чересчур. Понятно, что отец, весьма щедрый благотворитель, хочет воспитать у дочери сострадание, но если насильно заставлять кого-то творить добро, можно получить обратный результат. Увы, судя по беседе, которую я случайно услышала, Катя ненавидит отца. Однако она отличная актриса, до появления гувернантки Екатерина говорила, как ей тошно праздновать день рождения папы. Но едва на горизонте возникла Лариса, ее старшая воспитанница стала прыгать от радости и весьма убедительно изобразила, как ей хочется поскорей примерить платье. Агрессия Кати по отношению к отцу меня не испугала. Случается, что подростки злятся на старших, считают, что родители идиоты, ничего в жизни не понимают, заставляют их учиться, не дают им денег вволю, не покупают модную одежду. И вообще никто ее, бедную, не любит, не уважает, не понимает ее глубоких страданий. Подобные эмоции с той или иной остротой переживало большинство из нас. Но основная масса подростков открыто скандалят с родителями, высказывают им в лицо все, что о них думают, хамят, потом убегают к друзьям. Часа через два грубияны вползают домой в слезах и кидаются маме-папе-бабушке на шею со словами:
– Я тебя люблю! Прости меня!
Старшему поколению надо набраться терпения, вспомнить себя, любимого, лет эдак в тринадцать и не принимать близко к сердцу несправедливые слова, которые слетают с языка обожаемого чада. Все уладится, просто возраст такой. Не надо обижаться на подростка, он подчас сам себе не рад. Но Катя-то ведет себя иначе! Она не фонтанирует негодованием в присутствии старших, наоборот, умело изображает послушную любящую дочь, отлично учится. Екатерина отъявленная лицемерка, и это пугает. Девочка ее возраста обычно закатывает скандалы с припевом:
– Никто меня не любит. Я страшная, жирная, никому не нужная!
А через полчаса меняет поведение, обнимает маму, клянется ей в вечной любви. Но Катюша ведет себя, как взрослая женщина, ради достижения своей цели она готова терпеть все унижения от близких. Вот это мне больше всего не нравится.
Глава четвертая
День рождения Федора справляли, как всегда, с размахом. В доме, который специально построили для приема гостей, в огромном зале накрыли стол. Спиртное лилось рекой, еды было немерено. Все шло по заведенному порядку. Охрана быстро утаскивала куда-то букеты и подарки. Цветы, уже в вазах, потом приносили в зал и ставили у стен. За работой помощников зорким глазом следила управляющая Майя Сергеевна Петрова, моя близкая подруга.
Майя – яркий пример того, как на грядке горя может вырасти сладкий плод успеха. Когда-то мы с Петровой работали в одном вузе. Я попала в третьесортное учебное заведение по причине отсутствия влиятельных родственников. Никто не мог замолвить за меня словечка, когда я получила диплом. Поэтому мне пришлось идти туда, куда распределили. Повезло мне лишь в одном, меня не отправили в обязательном порядке в районы Сибири или Дальнего Востока. Впрочем, мне не хотелось обучать детей французскому языку и в глухом углу Подмосковья, эдак километров за сто пятьдесят от улицы Кирова, где мы тогда жили с бабушкой. Теперь улице вернули ее прежнее название – Мясницкая. Но тут подсуетилась бабуля Афанасия Константиновна. Предприняв героические усилия, она раздобыла справку, по прочтении которой хотелось рыдать в голос от жалости. В ней сообщалось, что Дарья Васильева, круглая сирота, имеет всего одну родственницу-пенсионерку, очень больную женщину. Далее шел перечень недугов бодрой и здоровой Афанасии Константиновны. Каким образом моя бабуля, которая всегда выглядела лет на пятнадцать младше своего возраста и вела себя как молодая женщина, ухитрилась получить сей документ со всеми печатями? Она вошла в кабинет доктора, поставила на стол матерчатую сумку и произнесла:
– А это вам!
В те годы про видеонаблюдение и не слышали, камер нигде не было, поэтому терапевт смело открыла торбу и увидела щедрое подношение: банку растворимого индийского кофе, палку салями, банки маринованных огурчиков, зеленого горошка, помидоров в собственном соку – все производства Венгрии. Кроме того: шпроты из Прибалтики, плавленый сыр «Виола» аж из капиталистической Финляндии, и в качестве апофеоза – мохеровый шарф из ГДР. Вот увидев все это, доктор немедленно вписала в справку о состоянии здоровья бабули все хронические болезни, о которых узнала во время учебы. К справке прилагалось мое заявление, в котором я просила распределить меня куда угодно в столице, потому что, если я уеду куда Макар телят не гонял, то Афанасия Константиновна умрет от голода, поскольку я ее единственная кормилица. Если учесть, что тогда бабуля нелегально работала в трех местах, а Дашенька-балбеска получала только стипендию, которую с энтузиазмом тратила на себя, любимую, то становится понятно – заявление, представленное студенткой пятого курса Васильевой в деканат, являлось наглой ложью. Но оно вкупе со справкой сработало. Я осталась в Москве и получила направление в самый убогий вуз столицы.
Вступительные экзамены у нас начинались тогда, когда они везде уже завершались. Кто поступал туда, где я прослужила не один год? А те, кто «провалился» в МГУ, иняз и другие престижные вузы.
На кафедре я познакомилась с Майей, которая оказалась старше меня на два года. Разница в возрасте была не заметна, нас отдаляло друг от друга социальное положение. У Майи были богатые родители, которые души не чаяли в дочке. Почему папа-генерал не смог устроить дочь в престижный вуз? В течение года после получения диплома Майя шесть раз меняла место работы, нигде более месяца-полутора она не задерживалась. Почему? Майя не понимала, как это – приехать на работу к десяти. Это ж надо встать в восемь! Ужас! Подняться в несусветную рань? Ради чего? Зарплаты? Ржавые копейки! Папа и мама всегда дадут ей столько денег, сколько она пожелает! Сидеть по шесть-семь часов на кафедре тоскливо. Студенты тупые. А коллеги плохо одеты, они мерзко пахнут! И в буфете фууу! А в туалет лучше не заглядывать.
Когда я устроилась педагогом в вуз, Майя там работала две недели. Она окинула меня оценивающим взглядом, отвернулась и постаралась общаться со мной как можно реже.
Спустя некоторое время она исчезла примерно на месяц, затем вернулась. Конечно же, окружающие мигом узнали правду о том, что генерал не оформлял брак с матерью Майи. У него была законная супруга, которая ему заявила:
– Живи с кем и где хочешь. Развода тебе я не дам.
Отец Майи более тридцати лет состоял в гражданском союзе с ее матерью. Почему он не оформил отношения как положено? Вопрос не ко мне. Наверное, генерал и подумать не мог, что после его неожиданной смерти в кооперативной квартире, которую он купил, появится законная жена и начнет выгонять Анну Ивановну с дочерью. Гражданская супруга решила, что у нее нет никаких прав на имущество, и ударилась в панику. Ей бы не рыдать, а нанять адвоката. Но вдова, которая много лет просидела за спиной супруга, не умела решать проблемы, она поступила иначе: дождалась отъезда Майи на работу и выбросилась из окна. Со дня похорон отца не прошло и недели, когда Петрова потеряла и мать.
Месяца через три после всех этих событий я ушла с работы часов в восемь, добежала до метро, стала рыться в сумке в поисках кошелька и чуть не зарыдала. Он остался в рабочем столе. Делать нечего, я побежала в институт и обнаружила на кафедре на диване… Майю. Мое удивление зашкалило за все пределы, я спросила:
– Почему ты не идешь домой?
Петрова разрыдалась, призналась, что законная супруга отца выкинула ее из родительского дома, разрешила взять только самое необходимое. Денег у Майи нет, жить ей негде.
Я привела ее к себе. Моя подруга Наташа тогда уже вышла замуж за француза и улетела в Париж [2]. Комната, где она жила, пустовала, мы прожили с Майей вместе около года, потом она нанялась домработницей с проживанием в богатый дом к известному режиссеру и его жене-актрисе.