Между Ницше и Буддой: счастье, творчество и смысл жизни

Испытываемые при этом отрицательные переживания обрабатываются теми же центрами в мозге, что и физическая боль, и задействуют почти идентичный набор веществ. Для нервной системы различия между ударом кулаком, страхом перед ним и воспоминанием о нем крайне малы. С той лишь поправкой, что мучительные представления внутри нашего сознания куда более неотвязные и неприятные.
Хорошей иллюстрацией этого является работа болевых нервных окончаний, рассредоточенных по всему нашему телу. Их задача – реагировать на любые воздействия, от укола до сильного сжатия, и передавать об этом информацию в спинной и головной мозг. Для этого клетки болевой чувствительности используют особое вещество – нейромедиатор под названием субстанция P, по сути, главный передатчик того, что мы называем «физическая боль». Любопытно, однако, что при клинической депрессии ее уровень у человека растет, и если дать ему препарат, снижающий субстанцию P, то он сработает как антидепрессант. Таким образом, грань между физической болью и тем, что «только у нас в голове», не просто тонка, но может и вовсе отсутствовать. В обоих случаях негативные переживания есть смыкание экзистенциального разрыва и несут один и тот же фундаментальный посыл: что-то идет не так.
Первое отчетливое понимание роли заднего гипоталамуса и миндалины в ощущении страдания и боли сложилось в 1960-е годы. Здесь знаковым явлением были эксперименты великого нейрофизиолога Хосе Дельгадо в 1963 г. Отдав дань уважения жестоким испанским традициям, он имплантировал электроды в задний гипоталамус быков, после чего выходил вместе с ними на арену. В руке его, однако, была не шпага тореадора, а радиопередатчик сигналов на электрод. Разозленный бык мчится на Хосе, тот нажимает на кнопочку – бык мгновенно всеми четырьмя копытами упирается в песок и буквально забивается в угол арены плакать. Конечно, быка можно и нужно пожалеть, но для него такая ситуация редка и противоестественна. Человек же на своей собственной кнопочке денно и нощно выплясывает.
С другой стороны, когда поясная извилина регистрирует сжатие экзистенциального разрыва, то есть близость желаемого к действительному, нас угощают сладкими психотропами. Мы делаем очередной шажок на пути к своим целям, удовлетворяем потребность или замечаем перспективу ее удовлетворения на горизонте – и получаем за это электрохимическое поощрение. Путь положительных эмоций довольно сложен, но, грубо говоря, главный маршрут такой. Поясная извилина посылает сигнал в вентральную покрышку, а она направляет поток в прилежащее ядро – ключевой центр удовольствия, и в этой точке нам становится очень хорошо. Одновременно дофаминовые нейроны передают заряд в префронтальную кору, способствуя отчетливому осознанию переживаемого состояния.
Первым прорывом в изучении центра удовольствия были эксперименты Джеймса Олдса и Питера Милнера в 1954 г. Ученые имплантировали крысам электроды в вентральную покрышку, и сигнал на них можно было подать нажатием расположенного в клетке рычажка. Крысы принимались беспрерывно нажимать на рычаг стимуляции, тысячи раз подряд, забывая о пище и питье, пока не умирали смертью сладкого истощения.
Судьба крыс столь же незавидна, как и судьба быков Дельгадо, но в их положении человеку оказаться не грозит. Дело не только в изобилии поводов для негативных эмоций и их повышенной силе – они заложены природой в сам фундамент каждого этапа психической жизни. Прежде всего, страдание стоит у истоков побуждения: даже вдох и выдох мы совершаем под занесенной плетью, ибо отказ от них тотчас переходит в наказание. Мы ищем еды и питья, ибо нас толкают к тому голод и жажда – формы страдания. Мы ищем компании других людей, так как одиночество для нас мучительно. Мы меняем положение собственного тела, ведь любое из них быстро начинает причинять дискомфорт. Аналогичный механизм определяет человеческое целеполагание и в остальных сферах, будь то потребление товаров и услуг, карьера, творчество или саморазвитие. В основе желания лежит недостаток, переживаемая как страдание нехватка, они спаяны друг с другом в неразделимое целое.
 
Сам процесс ликвидации недостатка, то есть реализации желания, также пронизан различными формами и степенями отрицательной энергии. Двигаясь вперед и преодолевая сопротивление действительности нашим усилиям, мы переживаем само это сопротивление как дискомфорт, усиливаемый до степени страдания нашей неудовлетворенностью скоростью и результатами оного движения, ошибками, неудачами, сожалениями, разочарованиями, сомнениями и скукой. Наконец, они же поджидают нас и по завершении данного пути – и не только в случае недостижения цели.
Система устроена коварно, и сколь бы мы ни поднимали нижнюю планку экзистенциального разрыва, мы тотчас обнаруживаем, что все наши усилия равномерно перемещают вверх и вторую, сохраняя дистанцию между ними неизменной или в лучшем случае лишь немного сокращая ее. Не понимая движущих им механизмов, человек бросает в черную дыру собственного желания трофей за трофеем. Процесс сей, однако, обречён на фиаско, ведь желание бесконечно, и ему не становится легче. Разрыв сохраняется, а каждая новая поставленная в жизни галочка, вопреки преувеличенным посулам воображения, обещающим эйфорию, меняет его жизнеощущение на предельно малые значения. Он быстро охладевает к достигнутому, обесценивает то, чем уже обладает, и несется вперед, к новым точкам назначения. Голод никогда не оставляет человека, а его собственная психика, как и социально-культурная система, делают все, чтобы подбросить в этот огонь дров и сохранить достаточный накал желания.
Убеждение, что страдание составляет основу человеческой жизни, вовсе не ново и лежит в основе всех мировых религий, как и большинства философских учений. В христианской традиции людская история как таковая возникает в момент сего горького осознания. В самом начале Ветхого Завета, в Книге Бытия, Бог недвусмысленно сообщает изгнанным из рая Адаму и Еве, что именно ожидает их в новой жизни. Сперва он обращается к Еве: «умножая умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рождать детей; и к мужу твоему влечение твоё, и он будет господствовать над тобою». Затем к Адаму: «проклята земля за тебя; со скорбью будешь питаться от нее во все дни жизни твоей; терние и волчцы произрастит она тебе; и будешь питаться полевою травою; в поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах ты и в прах возвратишься». Христианская мысль и ее ключевые тексты с первых веков насквозь пронизаны трагическим пониманием. Нельзя забывать и то, что именно означает центральный символ христианства – распятие, и что его главный этический образец есть движимое любовью самопожертвование, добровольное принятие Креста, безмерного страдания.
 
Священные тексты иудаизма и ислама исходят из этой же предпосылки, причем в последнем делается особый акцент на роли страдания как испытания и дара Всевышнего. В индуизме окружающая нас действительность трактуется как «майя», непрестанно генерирующая страдание иллюзия, а высшая цель индивида есть достижение освобождения от этого мира и круга рождений и смертей – «мокша». Откровеннее же всего к вопросу подходит, разумеется, буддизм – первая благородная истина Будды, основа основ, прямо гласит: «Жизнь есть страдание». Мы настолько свыклись с этой невесёлой фабулой жизни, что замечаем лишь сильные всплески и высокие уровни страдания, не обращая внимания на малые и умеренные его количества, которые так или иначе присутствуют как фон даже в мгновения радости и счастья. Так больной чувствует себя здоровым в моменты ослабления всегдашнего недуга.